) Хродомер же только и горазд был, что отцовских служанок
портить, ублюдков им делать. И каких сынов они воспитать могли, коли их
самих отцы из дома за недостойное поведение выгнали?
Валия же добавил: таких вот и воспитали, один, славный воин, в осоке
людей безвинных истребляет и грабит; другой же, славнейший, за долги в
рабстве мыкается...
Тут дедушка Рагнарис на Одвульфа и набросился. Я подивился: сколько
силы в дедушке! Так стремительно кинулся, что и не успели заметить, как
Одвульф уже посинел и глаза у него выкатываются из орбит.
Хродомер и брат мой Гизульф с трудом дедушку от Одвульфа оторвали, не
то убил бы. Одвульф на полу скорчился, за горло обеими руками держится,
хрипит и слезы роняет. Больно ему. Дедушка Рагнарис заревел на весь дом,
чтобы Ильдихо пришла и молока принесла с собой - гостя напоить. Ильдихо
кринку принесла, по сторонам поглядела. "Где гостюшка-то?" - спросила.
Дедушка на Одвульфа показал (Одвульф у его ног корячился): вот. Ильдихо
молоко на пол возле лица одвульфова поставила и ушла, в мужскую ссору не
вмешалась.
Одвульф молоко выпил, долго плевался, кашлял, хрипел, горло тер.
После сел и рассказ свой продолжил. Сказал, что недаром имя его означает
"Бешеный Волк". Не успокоился он на том, что старейшины те, Валия с
Бракилой, высмеяли его и к вести не прислушались. Стал по всему селу
правды искать.
Ни одного двора не пропустил. Везде историю свою рассказывал. Дети за
ним по всему селу бегали, бабы кормили. В этом селе к блаженным привыкли,
потому что у них Гупта есть, а теперь, когда Гупта к гепидам ушел,
скучали. В том селе даже дума шла, будто Гупта Одвульфа нарочно прислал,
чтобы не очень по нему, Гупте, скучали.
Но и так не сыскать ему было правды. Слушать-то его слушали, меч
рассматривали, но рассказу не верили, больше потешались.
Тогда Одвульф с годьей тамошним сблизился. Объяснил, что не Гупта его
послал (очень годья тот Гупту не жаловал). Красноречием своим и боголюбием
годью пленил и натравил, в конце концов, годью на старейшин. И годья
требовать стал у Бракилы с Валией, чтобы те тинг созвали и посланца села,
где изгои живут, выслушали. Ибо боязлив годья в том селе. Не то что наш
годья Винитар. (Одвульф, как умел, стращал годью, чужаков расписывая).
Добился Одвульф своего. Началась в том селе распря между годьей и
старейшинами, которые в Бога Единого не веровали. И может быть, собрали бы
в том селе тинг, как Одвульф требовал, если бы не Сигизвульт. Считал
Сигизвульт, что родич позорит его. И старейшины, Валия с Бракилой, его
подзуживали: позорит, мол, родич тебя, позорит. Сигизвульт не своими
руками с ним расправился, он псов своих бешеных, зятьев, с цепи спустил.
Шел Одвульф с одного двора, где проповедовал (он, кроме рассказа о
чужаке, еще Слово Божье проповедовать взялся), и на дороге зятья
сигизвультовы подстерегли его, накостыляли и из села изгнали. Гнали, как
гончие зайца. Всего оборвали. Но "Одвульф" недаром "Бешеный Волк"
означает; он без боя из села не ушел. И уходя пригрозил, что отомстят за
него родичи.
Рагнарис про меч кривой спросил. Агигульф скоро вернется, нужно меч
ему возвратить. Агигульф непременно про меч спросит, не забывает такие
вещи Агигульф.
Брат мой Гизульф напрягся: он тоже на этот меч зарился.
Одвульф же сказал, что меч утратил в бою. Зятья сигизовультовы, звери
в облике человеческом, с сердцами, обросшими шерстью, меч у него отобрали,
пользуясь его беспомощным положением. Ибо не к кому было воззвать в селе
том, злом и враждебном.
Тут дедушка Рагнарис рявкнул, чтобы Одвульф вон убирался и хотя бы
седмицу ему, дедушке Рагнарису, на глаза не показывался. А что до кривого
меча, то пусть он, Одвульф, сам Агигульфу все это рассказывает.
Заплакал тогда Одвульф и ушел, голову свесив. К годье пошел.
После того, как Одвульф воротился, три дня минуло - никто не ехал.
Дедушка Рагнарис очень ждал дядю Агигульфа, но от того никаких вестей не
было. Дедушка Рагнарис ничего не говорил, только кричал на всех больше
прежнего, сына своего Агигульфа заглазно руганью осыпал и меня побил ни за
что.
К полудню четвертого дня Гизарна приехал. Грязью был забрызган и конь
под ним чужой, в мыле весь. Не приехал даже - как алан, ворвался. Мимо
дома своего проскакал, как мимо чужого, и прямо к Хродомеру на подворье.
Ему вслед закричали, чтоб не ехал туда, что баба, мол, там только что
разродилась - он как не слышал. Только куры из-под копыт разлетались.
Уже на подворье Хродомера коня под уздцы схватили. Гизарна как слепой
смотрит. Хродомер вышел. Как малому, объяснил Гизарне, что в дом ему
нельзя, ибо только что внук у него родился. Нельзя чужим в дом входить,
покуда седмица не пройдет.
Гизарна сказал, что беда случилась. Хродомер на то отвечал спокойно,
что и без того видит, что беда случилась. Велел Гизарне молока поднести, а
пока отдыхает Гизарна, послать за Рагнарисом и другими.
Дедушка Рагнарис как услышал, что Гизарна весь грязный примчался и
худые вести привез, так и закричал с торжеством: так, мол, и знал, что
беда по округе ходит! И отцу нашему Тарасмунду сказал: со мной пойдешь.
Тарасмунд же отвечал, что ему безразлично, что жрецы языческие
говорят. Ежели идолище деревянное что и наболтало жрецам своим, то ему,
Тарасмунду, до этого дела нет, ибо он Богу Единому поклоняется.
На это дедушка Рагнарис сказал, что когда жена его Мидьо Тарасмунда в
чреве своем носила, ее дурачок деревенский сильно напугал, из-под куста
голую задницу выставив и зарычав непотребным голосом. Видать то
происшествие не прошло без последствий. Как послушает рассуждений сына
своего старшего, так нет-нет, да вспомнит ту историю.
Отец наш Тарасмунд, обычно всегда спокойный, в тот день с утра не в
духе был. Как услышал те слова дедушки Рагнариса, так внезапно озлился.
- Коли я тебе так нехорош, - сказал он голосом опасным и тихим, -
коли я последыш того испуга матери моей, так что же так ее, несчастную,
обаяло, когда она Агигульфа, любимчика твоего, носила? Птицы, что ли,
небесные, что не сеют не жнут, а всякий день сыты бывают?
На то дедушка Рагнарис отрезал:
- Хотя бы и так!
И вышел из дома, палкой стуча. Со двора собачий визг донесся - пса
нашего дедушка, видать, попутно огрел.
Отец наш только плечами пожал, но ничего не сказал.
Прошло время, и тут мальчишка от Хродомера прибежал, отца нашего
зовет. Кличут, мол, тебя старейшины, Тарасмунд.
Отец наш говорит:
- Не пойду. Не о чем мне с идолищами толковать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63
портить, ублюдков им делать. И каких сынов они воспитать могли, коли их
самих отцы из дома за недостойное поведение выгнали?
Валия же добавил: таких вот и воспитали, один, славный воин, в осоке
людей безвинных истребляет и грабит; другой же, славнейший, за долги в
рабстве мыкается...
Тут дедушка Рагнарис на Одвульфа и набросился. Я подивился: сколько
силы в дедушке! Так стремительно кинулся, что и не успели заметить, как
Одвульф уже посинел и глаза у него выкатываются из орбит.
Хродомер и брат мой Гизульф с трудом дедушку от Одвульфа оторвали, не
то убил бы. Одвульф на полу скорчился, за горло обеими руками держится,
хрипит и слезы роняет. Больно ему. Дедушка Рагнарис заревел на весь дом,
чтобы Ильдихо пришла и молока принесла с собой - гостя напоить. Ильдихо
кринку принесла, по сторонам поглядела. "Где гостюшка-то?" - спросила.
Дедушка на Одвульфа показал (Одвульф у его ног корячился): вот. Ильдихо
молоко на пол возле лица одвульфова поставила и ушла, в мужскую ссору не
вмешалась.
Одвульф молоко выпил, долго плевался, кашлял, хрипел, горло тер.
После сел и рассказ свой продолжил. Сказал, что недаром имя его означает
"Бешеный Волк". Не успокоился он на том, что старейшины те, Валия с
Бракилой, высмеяли его и к вести не прислушались. Стал по всему селу
правды искать.
Ни одного двора не пропустил. Везде историю свою рассказывал. Дети за
ним по всему селу бегали, бабы кормили. В этом селе к блаженным привыкли,
потому что у них Гупта есть, а теперь, когда Гупта к гепидам ушел,
скучали. В том селе даже дума шла, будто Гупта Одвульфа нарочно прислал,
чтобы не очень по нему, Гупте, скучали.
Но и так не сыскать ему было правды. Слушать-то его слушали, меч
рассматривали, но рассказу не верили, больше потешались.
Тогда Одвульф с годьей тамошним сблизился. Объяснил, что не Гупта его
послал (очень годья тот Гупту не жаловал). Красноречием своим и боголюбием
годью пленил и натравил, в конце концов, годью на старейшин. И годья
требовать стал у Бракилы с Валией, чтобы те тинг созвали и посланца села,
где изгои живут, выслушали. Ибо боязлив годья в том селе. Не то что наш
годья Винитар. (Одвульф, как умел, стращал годью, чужаков расписывая).
Добился Одвульф своего. Началась в том селе распря между годьей и
старейшинами, которые в Бога Единого не веровали. И может быть, собрали бы
в том селе тинг, как Одвульф требовал, если бы не Сигизвульт. Считал
Сигизвульт, что родич позорит его. И старейшины, Валия с Бракилой, его
подзуживали: позорит, мол, родич тебя, позорит. Сигизвульт не своими
руками с ним расправился, он псов своих бешеных, зятьев, с цепи спустил.
Шел Одвульф с одного двора, где проповедовал (он, кроме рассказа о
чужаке, еще Слово Божье проповедовать взялся), и на дороге зятья
сигизвультовы подстерегли его, накостыляли и из села изгнали. Гнали, как
гончие зайца. Всего оборвали. Но "Одвульф" недаром "Бешеный Волк"
означает; он без боя из села не ушел. И уходя пригрозил, что отомстят за
него родичи.
Рагнарис про меч кривой спросил. Агигульф скоро вернется, нужно меч
ему возвратить. Агигульф непременно про меч спросит, не забывает такие
вещи Агигульф.
Брат мой Гизульф напрягся: он тоже на этот меч зарился.
Одвульф же сказал, что меч утратил в бою. Зятья сигизовультовы, звери
в облике человеческом, с сердцами, обросшими шерстью, меч у него отобрали,
пользуясь его беспомощным положением. Ибо не к кому было воззвать в селе
том, злом и враждебном.
Тут дедушка Рагнарис рявкнул, чтобы Одвульф вон убирался и хотя бы
седмицу ему, дедушке Рагнарису, на глаза не показывался. А что до кривого
меча, то пусть он, Одвульф, сам Агигульфу все это рассказывает.
Заплакал тогда Одвульф и ушел, голову свесив. К годье пошел.
После того, как Одвульф воротился, три дня минуло - никто не ехал.
Дедушка Рагнарис очень ждал дядю Агигульфа, но от того никаких вестей не
было. Дедушка Рагнарис ничего не говорил, только кричал на всех больше
прежнего, сына своего Агигульфа заглазно руганью осыпал и меня побил ни за
что.
К полудню четвертого дня Гизарна приехал. Грязью был забрызган и конь
под ним чужой, в мыле весь. Не приехал даже - как алан, ворвался. Мимо
дома своего проскакал, как мимо чужого, и прямо к Хродомеру на подворье.
Ему вслед закричали, чтоб не ехал туда, что баба, мол, там только что
разродилась - он как не слышал. Только куры из-под копыт разлетались.
Уже на подворье Хродомера коня под уздцы схватили. Гизарна как слепой
смотрит. Хродомер вышел. Как малому, объяснил Гизарне, что в дом ему
нельзя, ибо только что внук у него родился. Нельзя чужим в дом входить,
покуда седмица не пройдет.
Гизарна сказал, что беда случилась. Хродомер на то отвечал спокойно,
что и без того видит, что беда случилась. Велел Гизарне молока поднести, а
пока отдыхает Гизарна, послать за Рагнарисом и другими.
Дедушка Рагнарис как услышал, что Гизарна весь грязный примчался и
худые вести привез, так и закричал с торжеством: так, мол, и знал, что
беда по округе ходит! И отцу нашему Тарасмунду сказал: со мной пойдешь.
Тарасмунд же отвечал, что ему безразлично, что жрецы языческие
говорят. Ежели идолище деревянное что и наболтало жрецам своим, то ему,
Тарасмунду, до этого дела нет, ибо он Богу Единому поклоняется.
На это дедушка Рагнарис сказал, что когда жена его Мидьо Тарасмунда в
чреве своем носила, ее дурачок деревенский сильно напугал, из-под куста
голую задницу выставив и зарычав непотребным голосом. Видать то
происшествие не прошло без последствий. Как послушает рассуждений сына
своего старшего, так нет-нет, да вспомнит ту историю.
Отец наш Тарасмунд, обычно всегда спокойный, в тот день с утра не в
духе был. Как услышал те слова дедушки Рагнариса, так внезапно озлился.
- Коли я тебе так нехорош, - сказал он голосом опасным и тихим, -
коли я последыш того испуга матери моей, так что же так ее, несчастную,
обаяло, когда она Агигульфа, любимчика твоего, носила? Птицы, что ли,
небесные, что не сеют не жнут, а всякий день сыты бывают?
На то дедушка Рагнарис отрезал:
- Хотя бы и так!
И вышел из дома, палкой стуча. Со двора собачий визг донесся - пса
нашего дедушка, видать, попутно огрел.
Отец наш только плечами пожал, но ничего не сказал.
Прошло время, и тут мальчишка от Хродомера прибежал, отца нашего
зовет. Кличут, мол, тебя старейшины, Тарасмунд.
Отец наш говорит:
- Не пойду. Не о чем мне с идолищами толковать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63