Мать в купальнике, стыдливо плещется, соседи наши заходят в воду, кто с визгом. Как моментальные фотографии всё это видится мне на тюремной стене.
Пруд, следует пояснить, построили близ источника минеральной воды. Там была труба, из скалы торчала, и к ней летом к вечеру шли просто караваны окрестных граждан с бидонами и флягами. Строить, впрочем, там ничего особенного не пришлось. Покопали, подгребли бульдозером. Дело в том, что там местность сама собой внезапно круто понижалась стремительно вниз. От еврейского старого кладбища, тропа просто обрывалась вниз, до первых домов Тюренки, а потом ещё раз вниз. Местность образовывала естественную котловину. Тюренцы гордились своей Швейцарией среди степного ландшафта. И даже в те годы надзирали за чужаками. Они хотели контролировать свою курортную территорию, свою Швейцарию для бедных. Там, на соседней, сразу за вышкой для прыжков, улице жил самый известный тюренский лидер, предводитель тюренцев того времени, 1955-1960 годы, широкобородый парень по кличке "Туз" или "Тузик".
На Тюренке жили и цыгане. Когда начинаешь жизнь зелёным пацаном, то тебя вызывают на ковёр, или ты вызываешь чуть ли не ежедневно. Сплошные бросания перчаток. Меня доёбывал цыган Коля. Однажды он одел мою синюю майку и не отдал. Невысокого роста, голенастый, толстые ляжки, широкая грудь, он ушёл в моей майке в толпу отдыхающих у пруда граждан. Встретил я его только на следующее лето. Но я уже был умнее. Мне уже было 13 лет, я схватил его за плечо, и сообщил ему, что прошлым летом он одел мою майку, а вот этим летом я хочу получить её обратно. Или взамен вот эту рубашку, я зацепил клок рубахи надетой на нём. Рубашка была раскрашенная, чуть ли не с пальмами, не советская, цыган Коля наверняка украл её, скорее всего на городском пляже. "Ты чё?" - с сомнением начал он. Ноги у цыгана стали крепче, а брови срослись, грудь окрепла. Южные люди, они взрослеют быстро. Зато я умнее был его. "Саня!" - позвал я, "подойди, а? Дело есть. Спор тут образовался". Саня красный, 19 лет, 90 кг, здоровенный, в чалме из полотенца, перстень с черепом, на большом пальце - подошёл. Дело в том, что за зиму я так близко с ним сошёлся, что ходил к ним домой: к Сане, к тёте Эльзе и Светке. Я был у Сани младшим братом, адъютантом, даже подельником (мы были как-то задержаны по одному делу, нестоящему выеденного яйца, и отпущены). Саня подошёл. Отёр перстень о плавки. Полюбовался, как перстень ликует на солнце. Наехал брюхом шантажиста на цыгана. Тот, морща брови, снял рубаху и отдал мне. С тех пор тюренские цыгане здоровались со мной. Когда Саню посадили на три года, перестали здороваться.
Я лично помню мой первородный, перворожденческий, первый в жизни пруд. Помню всех муравьёв, стрекоз, пчёл, ос, мух, комаров, мальков, всё это кодло насекомых жаливших, нас на крутых откосах холмов, спускавшихся к пруду, они жалили нас в 50-е годы. В 60-е меня жалили уже другие насекомые, в других водоёмах. Научился я плавать не в нашем пруду. Плавать меня научил дядя Саша Чепига, электромонтёр, мир его праху, в речке Старый Салтов, шириной метров десять была та речка. По берегам её бороздили коровы и козы, лепёшки и чёрные шарики усеивали её, более чем скромные, лысые берега. Он научил плавать меня, а заодно и своего сына Витьку.
Если бы сейчас мне было возможно пройтись по берегу этого несчастного пруда, он показался бы мне мелким, грешным, обычным, жалким российским водоёмом мелкого размера. Но когда ты ещё не вырос, и стоишь рядом с отцом, достигая ему до груди, то весь амфитеатр, пруд, кишащий загорающими, казались Вселенной. Текла вода из озеленелой трубы, кричали птицы и люди. Смешно, но из всего этого гомона жизни возникаю, спустя полсотни лет, только я. Если бы не я, кому на хер во всей России нужен был этот жалкий пруд? Две трети людей, мочившихся в его воды, спаривавшихся у ближних кустов, флиртовавших, потевших, спавших осоловело спьяну на тряпках, воровавших у ближних брюки и подстилки, мертвы. Да не две третьих, а три четвёртых или четыре пятых! Юные девушки, окунавшие ляжки, груди и письки в раствор с мальками - истлели; а те кто ещё жив - пыхтящие жабы. Пользуясь случаем, я кричу этому сраному народу: кто вы, ё вашу мать всех! Кто? Не важны вы все, как мальки в той воде, стекли вы в канализацию жизни. Важен только странный мальчик в плавках, смотрящий на вас. И чтобы он вас заметил, подняв свой взгляд от мальков, тритонов и головастиков. А не заметил, ну и нет вас.
Лиман / Приднестровье / у границы с Украиной
Когда мы бросили с Владом войну, нам устроили отходную. Так случилось. Под давлением обстоятельств мы вынуждены были бросить любимую нами войну. А ведь как радостно, бравурно мы въехали в войну на броне бэтээра батальона "Днестр" с молодыми зверюгами в чёрной форме! Вы когда-нибудь ездили на бэтээре через города, с молодыми зверюгами? Железо оружия пылает на теле? Не ездили? Тогда вы жалкий тип, и только. Когда ты так едешь, то чувствуешь себя воином Александра, покоряющим Индию. Неведомую, загадочную, где танцуют голые красные женщины и дуют в раковину длинноволосые воины с белыми узорами на лице.
На лимане нам устроили отходную. Всегда осторожный, сдержанный спецслужбовец Шевцов, бывший прибалтийский мент, уже тогда полковник, впоследствии генерал; и глава КГБ в ПМР, чин из МВД Республики, прокурор, ну и полевые командиры поменьше, полегче весом и помоложе. Мы сели в избе, выстроенной на мостках над водой. Хата с причалом для катера. В плавнях на подступах уселись нас охранять бойцы. Чины МВД и прокурор изощрялись в изготовлении ухи, молдавское винище лилось кружками, то же происходило и с чачей. Мясо поедалось в невероятных количествах. Мои сотрапезники, включая Влада, оказались все с вместительными желудками как у морских бакланов, пеликанов и прочих пернатых мешков, собирающих жратву впрок. У меня двойного дна в желудке нет, о чём я сожалел и тогда, и горько сейчас сожалею. Сколько несъеденого, сколько невыпитого! Какое тёмно-красное винище недопито, какие пахучие кусяры рыбы и маринованного мяса недоедены?! О!
Я ещё не знал, что люди Шевцова угрохают через несколько дней Костенко. Я смотрел спокойно на лицо полковника. Я ещё не знал, что таинственно погибнет в 1994 году, в то время как чистил пистолет, Сергей Кириченко, здоровый офицер улыбается мне до сих дней с оставшейся у меня единственной фотографии (на ней Шевцов сжимает пучок лука). Я ещё не знал, разумеется, что через 9 лет попаду в тюрьму. Счастливо кричали в камышовых зарослях птицы, пряталось в украинских тучах солнце, чтобы вновь выйти и озарить воды Приднестровской Молдавской сепаратистской Республики. И замаскировались в плавнях здоровенные бойцы, охраняя пирующее начальство.
Как говорят в таких ситуациях американцы "мы имели хорошее время".
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53
Пруд, следует пояснить, построили близ источника минеральной воды. Там была труба, из скалы торчала, и к ней летом к вечеру шли просто караваны окрестных граждан с бидонами и флягами. Строить, впрочем, там ничего особенного не пришлось. Покопали, подгребли бульдозером. Дело в том, что там местность сама собой внезапно круто понижалась стремительно вниз. От еврейского старого кладбища, тропа просто обрывалась вниз, до первых домов Тюренки, а потом ещё раз вниз. Местность образовывала естественную котловину. Тюренцы гордились своей Швейцарией среди степного ландшафта. И даже в те годы надзирали за чужаками. Они хотели контролировать свою курортную территорию, свою Швейцарию для бедных. Там, на соседней, сразу за вышкой для прыжков, улице жил самый известный тюренский лидер, предводитель тюренцев того времени, 1955-1960 годы, широкобородый парень по кличке "Туз" или "Тузик".
На Тюренке жили и цыгане. Когда начинаешь жизнь зелёным пацаном, то тебя вызывают на ковёр, или ты вызываешь чуть ли не ежедневно. Сплошные бросания перчаток. Меня доёбывал цыган Коля. Однажды он одел мою синюю майку и не отдал. Невысокого роста, голенастый, толстые ляжки, широкая грудь, он ушёл в моей майке в толпу отдыхающих у пруда граждан. Встретил я его только на следующее лето. Но я уже был умнее. Мне уже было 13 лет, я схватил его за плечо, и сообщил ему, что прошлым летом он одел мою майку, а вот этим летом я хочу получить её обратно. Или взамен вот эту рубашку, я зацепил клок рубахи надетой на нём. Рубашка была раскрашенная, чуть ли не с пальмами, не советская, цыган Коля наверняка украл её, скорее всего на городском пляже. "Ты чё?" - с сомнением начал он. Ноги у цыгана стали крепче, а брови срослись, грудь окрепла. Южные люди, они взрослеют быстро. Зато я умнее был его. "Саня!" - позвал я, "подойди, а? Дело есть. Спор тут образовался". Саня красный, 19 лет, 90 кг, здоровенный, в чалме из полотенца, перстень с черепом, на большом пальце - подошёл. Дело в том, что за зиму я так близко с ним сошёлся, что ходил к ним домой: к Сане, к тёте Эльзе и Светке. Я был у Сани младшим братом, адъютантом, даже подельником (мы были как-то задержаны по одному делу, нестоящему выеденного яйца, и отпущены). Саня подошёл. Отёр перстень о плавки. Полюбовался, как перстень ликует на солнце. Наехал брюхом шантажиста на цыгана. Тот, морща брови, снял рубаху и отдал мне. С тех пор тюренские цыгане здоровались со мной. Когда Саню посадили на три года, перестали здороваться.
Я лично помню мой первородный, перворожденческий, первый в жизни пруд. Помню всех муравьёв, стрекоз, пчёл, ос, мух, комаров, мальков, всё это кодло насекомых жаливших, нас на крутых откосах холмов, спускавшихся к пруду, они жалили нас в 50-е годы. В 60-е меня жалили уже другие насекомые, в других водоёмах. Научился я плавать не в нашем пруду. Плавать меня научил дядя Саша Чепига, электромонтёр, мир его праху, в речке Старый Салтов, шириной метров десять была та речка. По берегам её бороздили коровы и козы, лепёшки и чёрные шарики усеивали её, более чем скромные, лысые берега. Он научил плавать меня, а заодно и своего сына Витьку.
Если бы сейчас мне было возможно пройтись по берегу этого несчастного пруда, он показался бы мне мелким, грешным, обычным, жалким российским водоёмом мелкого размера. Но когда ты ещё не вырос, и стоишь рядом с отцом, достигая ему до груди, то весь амфитеатр, пруд, кишащий загорающими, казались Вселенной. Текла вода из озеленелой трубы, кричали птицы и люди. Смешно, но из всего этого гомона жизни возникаю, спустя полсотни лет, только я. Если бы не я, кому на хер во всей России нужен был этот жалкий пруд? Две трети людей, мочившихся в его воды, спаривавшихся у ближних кустов, флиртовавших, потевших, спавших осоловело спьяну на тряпках, воровавших у ближних брюки и подстилки, мертвы. Да не две третьих, а три четвёртых или четыре пятых! Юные девушки, окунавшие ляжки, груди и письки в раствор с мальками - истлели; а те кто ещё жив - пыхтящие жабы. Пользуясь случаем, я кричу этому сраному народу: кто вы, ё вашу мать всех! Кто? Не важны вы все, как мальки в той воде, стекли вы в канализацию жизни. Важен только странный мальчик в плавках, смотрящий на вас. И чтобы он вас заметил, подняв свой взгляд от мальков, тритонов и головастиков. А не заметил, ну и нет вас.
Лиман / Приднестровье / у границы с Украиной
Когда мы бросили с Владом войну, нам устроили отходную. Так случилось. Под давлением обстоятельств мы вынуждены были бросить любимую нами войну. А ведь как радостно, бравурно мы въехали в войну на броне бэтээра батальона "Днестр" с молодыми зверюгами в чёрной форме! Вы когда-нибудь ездили на бэтээре через города, с молодыми зверюгами? Железо оружия пылает на теле? Не ездили? Тогда вы жалкий тип, и только. Когда ты так едешь, то чувствуешь себя воином Александра, покоряющим Индию. Неведомую, загадочную, где танцуют голые красные женщины и дуют в раковину длинноволосые воины с белыми узорами на лице.
На лимане нам устроили отходную. Всегда осторожный, сдержанный спецслужбовец Шевцов, бывший прибалтийский мент, уже тогда полковник, впоследствии генерал; и глава КГБ в ПМР, чин из МВД Республики, прокурор, ну и полевые командиры поменьше, полегче весом и помоложе. Мы сели в избе, выстроенной на мостках над водой. Хата с причалом для катера. В плавнях на подступах уселись нас охранять бойцы. Чины МВД и прокурор изощрялись в изготовлении ухи, молдавское винище лилось кружками, то же происходило и с чачей. Мясо поедалось в невероятных количествах. Мои сотрапезники, включая Влада, оказались все с вместительными желудками как у морских бакланов, пеликанов и прочих пернатых мешков, собирающих жратву впрок. У меня двойного дна в желудке нет, о чём я сожалел и тогда, и горько сейчас сожалею. Сколько несъеденого, сколько невыпитого! Какое тёмно-красное винище недопито, какие пахучие кусяры рыбы и маринованного мяса недоедены?! О!
Я ещё не знал, что люди Шевцова угрохают через несколько дней Костенко. Я смотрел спокойно на лицо полковника. Я ещё не знал, что таинственно погибнет в 1994 году, в то время как чистил пистолет, Сергей Кириченко, здоровый офицер улыбается мне до сих дней с оставшейся у меня единственной фотографии (на ней Шевцов сжимает пучок лука). Я ещё не знал, разумеется, что через 9 лет попаду в тюрьму. Счастливо кричали в камышовых зарослях птицы, пряталось в украинских тучах солнце, чтобы вновь выйти и озарить воды Приднестровской Молдавской сепаратистской Республики. И замаскировались в плавнях здоровенные бойцы, охраняя пирующее начальство.
Как говорят в таких ситуациях американцы "мы имели хорошее время".
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53