Редактор крутой молодёжной газеты, председатель революционной партии. В кого должна влюбляться талантливая девчонка, которая, когда я ей предложил что-то купить в подарок, выбрала книгу репродукций Босха. В кого? Мы подходим друг другу идеально. И конечно она была диковата, ну ясно у неё были признаки "аутизма", она не любит людей. Она декларировала любовь к Чикатилло, но всё это была поза, или в значительной степени поза. Она тоже хотела представиться крутой.
Мы много гуляли в то лето. Я нарушал постановление партии. Мы ходили с ней к Манежу, и она сама привела меня к фонтану "Лошади". In front of horses есть такой круглый мелкий водоёмчик со струёй, вот его на краю мы с ней просиживали часами: солнце и вода вокруг, в центре толпы. Все вокруг улыбались нам. Трогательная сцена: девочка-подросток, белые коленки в прорехах джинсы, розовенькие щёчки, светлые прядки и красивый утончённый папа, как музыкант, в народе говорят, как пианист... Папа гуляет с дочкой. Дочка обнимает сзади папу за шею, пытаясь опрокинуть его в водоёмчик и падает сама. Все довольны. Какая резвая девочка... Встаёт мокрая. Хохочет. "Эдуард, я... хочу мороженого..." В то лето ей было 16, я выглядела она на 11 или 13. За пару лет до этого она пробовала "винт" и у неё, как сказала она "чуть не снесло навсегда крышу".
Боже, сколько там осталось её поз, головой вниз, вбок, волосы в воду, щёки надуты, пускает мыльные пузыри! Она носила на шее розовый флакон с мыльными пузырями! Когда мы, помню, пошли встречаться с несколькими иногородними партийцами у метро "Кропоткинская", она взяла с собой обезьянку на резинке! Локотков смутился только на мгновение. Партийцы с ужасом переглядывались. Я, правда, не стал вносить ясность в ситуацию. Может быть это моя дочь. Дочь энергично встряхивала обезьянкой, пока я с партийцами, облепив столик пивной, обсуждали партийные проблемы. Она сделалась тогда злой, ибо высокий столик был с неё ростом, она не могла стоять такая маленькая, с нами на равных, вот и злилась.
Мы провели там целый сезон, у водоёмчика. Вода его стекала по всем этим идиотским персонажам сказок: рыбаку и рыбке, по всей этой бронзовой дури, опрометчиво воздвигнутой у стен Кремля. Мы с ней облагородили это место... Дальше писать не стану... Остановлюсь. Мне больно... Сейчас такой жаркий июль.
САУНЫ И БАНИ
Сауна в городе Лесосибирск / Красноярский край
В 1992 году в феврале я прилетел в Красноярск. В Красноярске меня принимал очень революционный тогда редактор "Красноярской газеты" Пащенко. Он и отправил меня вместе с красным директором Крутовым в Енисейск и Лесосибирск, на автомобиле. Рослая здоровая тайга стояла по сторонам дороги. Европейский русский лес в сравнении казался больным. Лощёный мех сибирских елей, сосен со здоровой шерстью, на удивление сильное солнце, мороз - хороша была Сибирь. Машина была тёплая.
В одном месте мы остановились, отъехав недалеко от Красноярска. Крутов (если я исказил его фамилию, пусть он меня простит, тут проверить негде) указал мне на некий шпиль в отдалении - знаменитая станция слежения, чудо техники. Тогда о ней много говорили. Именно тогда в угоду америкосам начали её демонтировать. Крутов указал и отошёл отлить, - от дороги в снег. Вернулся, на глазах слёзы. И с трёхэтажной руганью на устах, т.е. на губах. Оказалось он участвовал в строительстве станции слежения. Стал ругаться и я. Иначе невозможно было высказать, что мы чувствовали. Злобу, отвращение к своей стране, к режиму, бессилие чувствовали.
Я прилетел в Сибирь в бушлатике. Правда в немецком, там и подкладка была суконная (французский клинче), но немцы замёрзли и под Москвой. На голове у меня была кепка, купленная в Универмаге в Титовграде, в Черногории. Крутов дал мне шапку. В таком виде я ходил по улицам деревенского городка Енисейска, навеки оставшегося в 19 веке. Добрых две третих города были в категории "памятник архитектуры" - деревянные дома, серые и чёрные от времени. Платки, шубы, шапки как в музее. И над всем этим компактным сгустком старины - тёмно-синее дневное небо, густое как клей. Температура была -32 градуса. Я тогда уже год писал для "Советской России", меня знали все.
На Енисейском тракте меня посвятили в сибиряка, Крутов приказал остановить машину. Вышли в синий клей. Открыли багажник. Достали водку и замёрзший в бетонную массу хлеб. Когда наливали в стаканчики - водка текла как клей. На капоте у нас был импровизированный стол. "Ну, Эдуард Вениаминович, посвящаем тебя в сибиряки." Я храбро влил в себя мороженый клей. Обожгло. Внезапно загудели, проходя мимо, автомобили дальнобойщиков. Заулыбались из кабин водители. Махали руками.
-Это они тебя приветствуют, Вениаминыч! Церемония в народе известная.
Уже посвящённым сибиряком я сел в тёплую машину и мы рванули в Лесосибирск. Там в Енисей впадает рядом Ангара, а по ней сплавляют основной лес. В Лесосибирске лес складируют, режут, сортируют и транспортируют к устью, на порог Северного Ледовитого. Оттуда лес везут за границу. Лес успешно конкурирует с газом и нефтью и алмазами как предмет русского экспорта. Лесосибирск на самом деле как расширенный склад лесоматериалов. Мне всё это показали: Ангару, склады, лес. Меня привезли на выставку местных художников, хотя такого как я, следовало прямиком мчать в казарму или на стрельбище. Я ходил по выставке часа два, и она мне порядком поднадоела. У меня придирчивый парадоксальный вкус, что мне можно было показать такого, если я облазил все музеи и галереи Вены и Рима и галереи Парижа и Нью-Йоркского Сохо. Однако я не стал снобом и долго и честно разглядывал картины художников Лесосибирска.
В конце дня Крутов повёз меня в сауну. Находилась она на строго охраняемой территории. Нас во всяком случае раза три останавливали и ориентировали. Там я понял в конце-концов, что приехали мы на военно-омоно-милицейскую базу. Позднее я ещё понял (уже на следующий день и по подсказкам Крутова), что голые люди с которыми я парился - отцы города. Кто простой отец, кто крёстный, этого мне уж не дано было узнать. Идентифицировал я для себя только начальника местных милиционеров, высокого мужика в чине подполковника, впрочем, там он был голый и в простыне. Фамилия его была, если я не путаю, Петров.
Принимали московского гостя, патриота, журналиста газеты "Советская Россия" достойно. Стол был завален различной сибирской рыбой, и красной, и янтарно-жёлтой и розовой, разной степени соления и копчения. Было приготовлено мясо. Но гвоздём программы была мороженая печень сохатого. Время от времени милицейский сержант в расстёгнутом на голом брюхе кителе (рукава засучены) отворял дверь в мороз и извлекал из снега мешок и резал ломтями на столе ноздреватую печень. Мы ели её сырой, посыпая крупной солью.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53
Мы много гуляли в то лето. Я нарушал постановление партии. Мы ходили с ней к Манежу, и она сама привела меня к фонтану "Лошади". In front of horses есть такой круглый мелкий водоёмчик со струёй, вот его на краю мы с ней просиживали часами: солнце и вода вокруг, в центре толпы. Все вокруг улыбались нам. Трогательная сцена: девочка-подросток, белые коленки в прорехах джинсы, розовенькие щёчки, светлые прядки и красивый утончённый папа, как музыкант, в народе говорят, как пианист... Папа гуляет с дочкой. Дочка обнимает сзади папу за шею, пытаясь опрокинуть его в водоёмчик и падает сама. Все довольны. Какая резвая девочка... Встаёт мокрая. Хохочет. "Эдуард, я... хочу мороженого..." В то лето ей было 16, я выглядела она на 11 или 13. За пару лет до этого она пробовала "винт" и у неё, как сказала она "чуть не снесло навсегда крышу".
Боже, сколько там осталось её поз, головой вниз, вбок, волосы в воду, щёки надуты, пускает мыльные пузыри! Она носила на шее розовый флакон с мыльными пузырями! Когда мы, помню, пошли встречаться с несколькими иногородними партийцами у метро "Кропоткинская", она взяла с собой обезьянку на резинке! Локотков смутился только на мгновение. Партийцы с ужасом переглядывались. Я, правда, не стал вносить ясность в ситуацию. Может быть это моя дочь. Дочь энергично встряхивала обезьянкой, пока я с партийцами, облепив столик пивной, обсуждали партийные проблемы. Она сделалась тогда злой, ибо высокий столик был с неё ростом, она не могла стоять такая маленькая, с нами на равных, вот и злилась.
Мы провели там целый сезон, у водоёмчика. Вода его стекала по всем этим идиотским персонажам сказок: рыбаку и рыбке, по всей этой бронзовой дури, опрометчиво воздвигнутой у стен Кремля. Мы с ней облагородили это место... Дальше писать не стану... Остановлюсь. Мне больно... Сейчас такой жаркий июль.
САУНЫ И БАНИ
Сауна в городе Лесосибирск / Красноярский край
В 1992 году в феврале я прилетел в Красноярск. В Красноярске меня принимал очень революционный тогда редактор "Красноярской газеты" Пащенко. Он и отправил меня вместе с красным директором Крутовым в Енисейск и Лесосибирск, на автомобиле. Рослая здоровая тайга стояла по сторонам дороги. Европейский русский лес в сравнении казался больным. Лощёный мех сибирских елей, сосен со здоровой шерстью, на удивление сильное солнце, мороз - хороша была Сибирь. Машина была тёплая.
В одном месте мы остановились, отъехав недалеко от Красноярска. Крутов (если я исказил его фамилию, пусть он меня простит, тут проверить негде) указал мне на некий шпиль в отдалении - знаменитая станция слежения, чудо техники. Тогда о ней много говорили. Именно тогда в угоду америкосам начали её демонтировать. Крутов указал и отошёл отлить, - от дороги в снег. Вернулся, на глазах слёзы. И с трёхэтажной руганью на устах, т.е. на губах. Оказалось он участвовал в строительстве станции слежения. Стал ругаться и я. Иначе невозможно было высказать, что мы чувствовали. Злобу, отвращение к своей стране, к режиму, бессилие чувствовали.
Я прилетел в Сибирь в бушлатике. Правда в немецком, там и подкладка была суконная (французский клинче), но немцы замёрзли и под Москвой. На голове у меня была кепка, купленная в Универмаге в Титовграде, в Черногории. Крутов дал мне шапку. В таком виде я ходил по улицам деревенского городка Енисейска, навеки оставшегося в 19 веке. Добрых две третих города были в категории "памятник архитектуры" - деревянные дома, серые и чёрные от времени. Платки, шубы, шапки как в музее. И над всем этим компактным сгустком старины - тёмно-синее дневное небо, густое как клей. Температура была -32 градуса. Я тогда уже год писал для "Советской России", меня знали все.
На Енисейском тракте меня посвятили в сибиряка, Крутов приказал остановить машину. Вышли в синий клей. Открыли багажник. Достали водку и замёрзший в бетонную массу хлеб. Когда наливали в стаканчики - водка текла как клей. На капоте у нас был импровизированный стол. "Ну, Эдуард Вениаминович, посвящаем тебя в сибиряки." Я храбро влил в себя мороженый клей. Обожгло. Внезапно загудели, проходя мимо, автомобили дальнобойщиков. Заулыбались из кабин водители. Махали руками.
-Это они тебя приветствуют, Вениаминыч! Церемония в народе известная.
Уже посвящённым сибиряком я сел в тёплую машину и мы рванули в Лесосибирск. Там в Енисей впадает рядом Ангара, а по ней сплавляют основной лес. В Лесосибирске лес складируют, режут, сортируют и транспортируют к устью, на порог Северного Ледовитого. Оттуда лес везут за границу. Лес успешно конкурирует с газом и нефтью и алмазами как предмет русского экспорта. Лесосибирск на самом деле как расширенный склад лесоматериалов. Мне всё это показали: Ангару, склады, лес. Меня привезли на выставку местных художников, хотя такого как я, следовало прямиком мчать в казарму или на стрельбище. Я ходил по выставке часа два, и она мне порядком поднадоела. У меня придирчивый парадоксальный вкус, что мне можно было показать такого, если я облазил все музеи и галереи Вены и Рима и галереи Парижа и Нью-Йоркского Сохо. Однако я не стал снобом и долго и честно разглядывал картины художников Лесосибирска.
В конце дня Крутов повёз меня в сауну. Находилась она на строго охраняемой территории. Нас во всяком случае раза три останавливали и ориентировали. Там я понял в конце-концов, что приехали мы на военно-омоно-милицейскую базу. Позднее я ещё понял (уже на следующий день и по подсказкам Крутова), что голые люди с которыми я парился - отцы города. Кто простой отец, кто крёстный, этого мне уж не дано было узнать. Идентифицировал я для себя только начальника местных милиционеров, высокого мужика в чине подполковника, впрочем, там он был голый и в простыне. Фамилия его была, если я не путаю, Петров.
Принимали московского гостя, патриота, журналиста газеты "Советская Россия" достойно. Стол был завален различной сибирской рыбой, и красной, и янтарно-жёлтой и розовой, разной степени соления и копчения. Было приготовлено мясо. Но гвоздём программы была мороженая печень сохатого. Время от времени милицейский сержант в расстёгнутом на голом брюхе кителе (рукава засучены) отворял дверь в мороз и извлекал из снега мешок и резал ломтями на столе ноздреватую печень. Мы ели её сырой, посыпая крупной солью.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53