Тот виновато, я чувствовал по тону его голоса, оправдывался, тоже по-таджикски.
"Он прав, - сказал Крюков. - Я его поздно предупредил. Не успел натопить. Ну, как получится. Давай опохмелимся".
"Ты пей, - сказал я, - я погожу. Глаза бы на неё на смотрели, проклятую, в ноздрях ещё стоит".
"Как знаешь", - Крюков вывалил содержимое пакета на стол, отпил из большой фляжки большой глоток и стал раздеваться. Мне показалось, что он стал сух со мной.
Я подумал, вспомнил о греках, о Ксенофонте, вожде десяти тысяч греков наёмников отступавших из Персии, вспомнил что в 201-й дивизии более 7 тысяч контрактников, что командир дивизии - должность скорее почётная, а на самом деле ежедневно пашет, работает на ниве дивизии начштаба, и пришёл к выводу что Крюков - Ксенофонт. Я взял фляжку и отпил такой большой, как только мог глоток, - нельзя было опозориться перед Ксенофонтом. В голове у меня бешено застучало. Я снял штаны и пошёл за полковником в сауну.
Там было недостаточно жарко для человека не пившего с полковником Крюковым до двух ночи. Для меня там было как в аду. Когда стало невыносимо, вышел и осторожно спустился в бассейн. Поплыл по дорожке. С трудом вылез. Несгибаемый Крюков резал мясо и ломал хлеб. Округ чресел он был окутан полотенцем. Я опять выпил с ним, на сей раз уже из стаканов. Когда через час мы покинули сауну в "Уазике", я чувствовал себя лёгким как пёрышко и чрезвычайно духовным, состоящим из одного духа. На прощание махнули мне ветками акации во дворе спортивного комплекса. Возможно это были не акации.
На этом мой день не кончился. Следующие несколько часов я сидел в кабинете подполковника Крюкова, пока он под российским знаменем и гербом с цыплёнком-табака, решал дела дивизии, принимал доклады офицеров и подписывал бумаги, - я пил то кофе, то чай. Когда пришёл командир дивизии мы выпили из металлических рюмок на высоких ножках.
Прокурор оказался несгибаемым в ещё большей степени. У него в кабинете, я помню, мы ели шашлык. Потом нас принимали в очень чопорном прохладном ресторане. Ребята потом рассказывали, что меня привезли к вечеру бледного как таблетка аспирина, и провели в палатку два офицера. Они несли меня на плечах. Очнулся я на следующее утро. Контрактники-греки они такие. Пьют огненную воду. Я никогда в жизни не был доставлен в таком виде по месту жительства доселе.
Жакуззи / Калифорния
В Калифорнии немало университетов. Может десяток или больше. Есть Калифорнийский Государственный State University, есть University of South California, есть Berkley и многие другие. В каком преподавала Елена (Вайс или Вайль, ей Богу, уже не помню точно), помню только, что находилось её учебное заведение на вполне скромном расстоянии от Лос-Анжелеса. На таком скромном, что даже лишённая водительских прав Наташа Медведева решилась отвезти меня туда на автомобиле. Елена эта была элегантная женщина, - бывшая советская, лет сорока, худая с рыжими волосами. У неё был когда-то американский муж, и от него остались не менее двух, а может быть и более сыновей. Одного, рыжего верзилу - отчётливо помню, потому что ревновал его к Наташе, второй был ещё нежного возраста, лет около 17 - наверное, он всё время прятался в большом доме и выходил смущённый из неожиданных мест. Лена Вайс или Вайль была горячей поклонницей моей книги. Тогда все слависты всего мира были или поклонники моей книги, или её противники. Ещё Лена была знаменита тем, что была американской любовницей поэта Булата Окуджавы. Следует сказать, что все сколько-нибудь женственные профессорши славистики были любовницами того или иного советского писателя или поэта. Кто виновен в этом странном обычае: сами славистки или советские поэты-писатели, - никто никогда не пробовал разобраться.
Слависты и славистки, профессора в бесчисленных американских университетах очень помогали своим писателям, выживать. Даже меня, крайне неудобного в общении, приглашали с лекциями, платили обыкновенно несколько университетов - объединялись и в складчину приглашали писателей. Помню я совершил, уже живя в Париже, несколько туров по Университетам Калифорнии. Платили слависты не так много, по нескольку сотен долларов каждый университет, но хорошо организованный такой тур приносил прибыль. Я плохо продал во Франции свою вторую книжку "Дневник неудачника" издательству "Альбан-Мишель", денег дали мало - я стоил ещё мало. Поэтому осенью 1982 года я появился в Нью-Йорке, посидел там пару месяцев у окна на Бродвей у 93-ей улицы, писал в комнате девочки - дочки хозяйки, роман "Палач". А к октябрю мне организовали тур по Университетам Калифорнии - я поехал. Университет Калифорнии в Лос-Анжелесе и Университет Южной Калифорнии я очаровал первыми, а далее уже была Лена Вайль или Вайс (всё-таки Вайль, наверное). Моей лекции я не помню, разумеется, я не помню не одной своей лекции, говорил, я полагаю о своих двух существовавших тогда книгах и отвечал на вопросы. Эта часть - вопросы, была мною наиболее любима - ибо я был ленив, как подобает новому гению. Лена Вайль повезла нас после лекции в свой обширный, о двух этажах, с терассой, и с "жакуззи" (все говорили: у неё "жакуззи", у Лены есть "жакуззи") - дом. Наташа была уже со мной, я уже кажется жил у них, у неё и её друга Бори Закстельского. Мы приехали, и дом действительно оказался чудесным, таким мексиканским, стоял он в стороне от всякого жилья, как усадьба. В доме были - внутренний мексиканский дворик с мясистыми кактусами, висели яркие толстые ткани, сомбреро и сёдла на стенах, стена из красивого дерева. Всё лёгкое, сухое, множество книг.
Поглядеть на новейшую звезду русской литературы собрались гости: профессора, студенты, эмигранты. Пили текилу, продолжали вечер вопросов и ответов. Злая-презлая, никогда потому что не была в роли подружки звезды, всегда сама была звездой, бродила меж гостей Наташа. И напивалась.
Когда гости разъехались и мы втроём отправились в знаменитое "жакуззи" Наталья Георгиевна была уже пьяна. Ей в тот год было 24 года, потому пьяная она ещё оставалась доброй в общем девушкой, большой и смешной. Волосы она тогда остригла и теперь, лёжа в жакуззи была похожа на мокрую, большую кошку. Одна грудь у неё была обожжена, жизнь уже её поломала и ободрала, но ещё не очень. Наташа - мокрая кошка стала опускать меня в глазах профессорши Лены. Эпизод этот сносно описан в романе "Укрощение тигра в Париже", посему здесь уместно лишь остановиться на предмете исследования: на жакуззи. Сильная струя идущая из пола отделанного мозаикой приятно ударяла по телу, переворачивала, если ей не сопротивляться, давала ощущение богатой жизни. Я был, к сожалению, вдребезги болен, переносил кажется на ногах воспаление лёгких, потому насладиться в полной мере струёю не мог. Вместе со струёй поступали какие-то серные пузыри, как мне показалось.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53
"Он прав, - сказал Крюков. - Я его поздно предупредил. Не успел натопить. Ну, как получится. Давай опохмелимся".
"Ты пей, - сказал я, - я погожу. Глаза бы на неё на смотрели, проклятую, в ноздрях ещё стоит".
"Как знаешь", - Крюков вывалил содержимое пакета на стол, отпил из большой фляжки большой глоток и стал раздеваться. Мне показалось, что он стал сух со мной.
Я подумал, вспомнил о греках, о Ксенофонте, вожде десяти тысяч греков наёмников отступавших из Персии, вспомнил что в 201-й дивизии более 7 тысяч контрактников, что командир дивизии - должность скорее почётная, а на самом деле ежедневно пашет, работает на ниве дивизии начштаба, и пришёл к выводу что Крюков - Ксенофонт. Я взял фляжку и отпил такой большой, как только мог глоток, - нельзя было опозориться перед Ксенофонтом. В голове у меня бешено застучало. Я снял штаны и пошёл за полковником в сауну.
Там было недостаточно жарко для человека не пившего с полковником Крюковым до двух ночи. Для меня там было как в аду. Когда стало невыносимо, вышел и осторожно спустился в бассейн. Поплыл по дорожке. С трудом вылез. Несгибаемый Крюков резал мясо и ломал хлеб. Округ чресел он был окутан полотенцем. Я опять выпил с ним, на сей раз уже из стаканов. Когда через час мы покинули сауну в "Уазике", я чувствовал себя лёгким как пёрышко и чрезвычайно духовным, состоящим из одного духа. На прощание махнули мне ветками акации во дворе спортивного комплекса. Возможно это были не акации.
На этом мой день не кончился. Следующие несколько часов я сидел в кабинете подполковника Крюкова, пока он под российским знаменем и гербом с цыплёнком-табака, решал дела дивизии, принимал доклады офицеров и подписывал бумаги, - я пил то кофе, то чай. Когда пришёл командир дивизии мы выпили из металлических рюмок на высоких ножках.
Прокурор оказался несгибаемым в ещё большей степени. У него в кабинете, я помню, мы ели шашлык. Потом нас принимали в очень чопорном прохладном ресторане. Ребята потом рассказывали, что меня привезли к вечеру бледного как таблетка аспирина, и провели в палатку два офицера. Они несли меня на плечах. Очнулся я на следующее утро. Контрактники-греки они такие. Пьют огненную воду. Я никогда в жизни не был доставлен в таком виде по месту жительства доселе.
Жакуззи / Калифорния
В Калифорнии немало университетов. Может десяток или больше. Есть Калифорнийский Государственный State University, есть University of South California, есть Berkley и многие другие. В каком преподавала Елена (Вайс или Вайль, ей Богу, уже не помню точно), помню только, что находилось её учебное заведение на вполне скромном расстоянии от Лос-Анжелеса. На таком скромном, что даже лишённая водительских прав Наташа Медведева решилась отвезти меня туда на автомобиле. Елена эта была элегантная женщина, - бывшая советская, лет сорока, худая с рыжими волосами. У неё был когда-то американский муж, и от него остались не менее двух, а может быть и более сыновей. Одного, рыжего верзилу - отчётливо помню, потому что ревновал его к Наташе, второй был ещё нежного возраста, лет около 17 - наверное, он всё время прятался в большом доме и выходил смущённый из неожиданных мест. Лена Вайс или Вайль была горячей поклонницей моей книги. Тогда все слависты всего мира были или поклонники моей книги, или её противники. Ещё Лена была знаменита тем, что была американской любовницей поэта Булата Окуджавы. Следует сказать, что все сколько-нибудь женственные профессорши славистики были любовницами того или иного советского писателя или поэта. Кто виновен в этом странном обычае: сами славистки или советские поэты-писатели, - никто никогда не пробовал разобраться.
Слависты и славистки, профессора в бесчисленных американских университетах очень помогали своим писателям, выживать. Даже меня, крайне неудобного в общении, приглашали с лекциями, платили обыкновенно несколько университетов - объединялись и в складчину приглашали писателей. Помню я совершил, уже живя в Париже, несколько туров по Университетам Калифорнии. Платили слависты не так много, по нескольку сотен долларов каждый университет, но хорошо организованный такой тур приносил прибыль. Я плохо продал во Франции свою вторую книжку "Дневник неудачника" издательству "Альбан-Мишель", денег дали мало - я стоил ещё мало. Поэтому осенью 1982 года я появился в Нью-Йорке, посидел там пару месяцев у окна на Бродвей у 93-ей улицы, писал в комнате девочки - дочки хозяйки, роман "Палач". А к октябрю мне организовали тур по Университетам Калифорнии - я поехал. Университет Калифорнии в Лос-Анжелесе и Университет Южной Калифорнии я очаровал первыми, а далее уже была Лена Вайль или Вайс (всё-таки Вайль, наверное). Моей лекции я не помню, разумеется, я не помню не одной своей лекции, говорил, я полагаю о своих двух существовавших тогда книгах и отвечал на вопросы. Эта часть - вопросы, была мною наиболее любима - ибо я был ленив, как подобает новому гению. Лена Вайль повезла нас после лекции в свой обширный, о двух этажах, с терассой, и с "жакуззи" (все говорили: у неё "жакуззи", у Лены есть "жакуззи") - дом. Наташа была уже со мной, я уже кажется жил у них, у неё и её друга Бори Закстельского. Мы приехали, и дом действительно оказался чудесным, таким мексиканским, стоял он в стороне от всякого жилья, как усадьба. В доме были - внутренний мексиканский дворик с мясистыми кактусами, висели яркие толстые ткани, сомбреро и сёдла на стенах, стена из красивого дерева. Всё лёгкое, сухое, множество книг.
Поглядеть на новейшую звезду русской литературы собрались гости: профессора, студенты, эмигранты. Пили текилу, продолжали вечер вопросов и ответов. Злая-презлая, никогда потому что не была в роли подружки звезды, всегда сама была звездой, бродила меж гостей Наташа. И напивалась.
Когда гости разъехались и мы втроём отправились в знаменитое "жакуззи" Наталья Георгиевна была уже пьяна. Ей в тот год было 24 года, потому пьяная она ещё оставалась доброй в общем девушкой, большой и смешной. Волосы она тогда остригла и теперь, лёжа в жакуззи была похожа на мокрую, большую кошку. Одна грудь у неё была обожжена, жизнь уже её поломала и ободрала, но ещё не очень. Наташа - мокрая кошка стала опускать меня в глазах профессорши Лены. Эпизод этот сносно описан в романе "Укрощение тигра в Париже", посему здесь уместно лишь остановиться на предмете исследования: на жакуззи. Сильная струя идущая из пола отделанного мозаикой приятно ударяла по телу, переворачивала, если ей не сопротивляться, давала ощущение богатой жизни. Я был, к сожалению, вдребезги болен, переносил кажется на ногах воспаление лёгких, потому насладиться в полной мере струёю не мог. Вместе со струёй поступали какие-то серные пузыри, как мне показалось.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53