Брюки, узкие в жопе, пиджачок, узкий в талии, шёлковая рубашка. Тщеславные итальянские юноши полностью тратились на одежду. А как они жили, можно догадываться по тому, как жила семья синьоры Франчески. Душ раз в неделю, телефон на замке, замок продет в одну из цифр отверстий. Спагетти сменяют макароны...и гарлик, гарлик, гарлик, то есть чеснок с томатами...
Я заметил, что бедные нации из кожи вон лезут, чтобы одеться. Чем богаче нация, тем более ей по фонарю что одеть. Американцы известны своим разгильдяйским видом: они повсюду шляются в сандалиях и тапочках, в шортах и майках, и днём, и ночью. Можно сказать, опустившиеся, они не следят за собой. Когда хорошей одежды полно, а у тебя есть деньги, возникает безразличие к одежде, ценишь то, что удобно, а не то, что модно и дорого.
Так что в то время, когда эмигрантами мы жили в Италии, дожидаясь отправки в Америку, население там хорошо одевалось. Люди много гуляли. Кафе (в которые мы, будучи эмигрантами, не ходили) стоили дорого. Две или три чашки кофе экспрессо могли стоить 2 или 3 милли лир, т. е. две или три тысячи лир. Для сравнения Толстовский Фонд выплачивал нам 122 тысячи лир в месяц. Потому в кафе мы не ходили. Итальянцы в кафе заходили, но предпочитали гулять. Улицы по уикэндам были полны фланирующих. На via Veneto все разглядывали витрины и друг друга. То же самое было на пьяцца д'Италиа и в других оживших местах города.
Все эмигранты, конечно, ходили к фонтану дю Треви, чтобы бросить в воду свои монеты. По правде говоря, никто никуда не хотел уезжать из Италии и Европы, но здесь нас никто не хотел, хотели только Америка и Канада. Многие, парадоксально, но ещё не успев уехать, строили планы о возвращении сюда, большей частью нереальные. "Вот разбогатею там и вернусь сюда!" Потому и бросали монетки в фонтан дю Треви, всякий раз когда попадали к нему.
Сам фонтан ничего особенного из себя не представлял. Водяное, окислившееся склизкое сооружение. На открытках он выглядит лучше. Не помню, как часто его очищали от монет (кажется ежедневно), но фонтан приносил итальянскому муниципалитету ощутимый доход. А что собственно удивительного, - если сотни две лет весь мир твердит о том, что нужно бросать монеты в фонтан такой-то, то машина срабатывает лучше любого налогового механизма. Елена бросила туда советские монеты только раз, но в её случае примета сработала отлично. Она вернулась в Италию через пять лет, вышла замуж за итальянского графа (служившего впрочем в "Банке Наполитано"), граф умер. Елена унаследовала от него квартиру в Риме, загородный дом-монастырь, пару машин и дочку. Советские монеты с туго связанными колосьями обладали оказывается мощной силой. Соединившись с водой фонтана дю Треви, создали вот такую судьбу девушки.
А тогда мы ходили по Риму, дружно взявшись за руки, в дни, когда она не куксилась, не рыдала и соблаговоляла вставать в разумное время. Оба в новых пальто. Если было холоднее, обычно она одевала свою жидкую модную шубёнку, вывезенную её сестрой из элегантного тогда Бейрута в Москву, и повязывала красный шарф. Продев руку мне в карман, и сжав там, в кармане мою руку. А я сжимал её. Мы были благодарны друг другу что мы есть. Уже через год мы с ней расстанемся в Нью-Йорке, она уйдёт туда где лучше. В тот же год, по свежим следам несчастья, я напишу о ней, о себе и о нашей любви и разлуке книгу. Книга будет опубликована во всех странах с развитой индустрией книгопечатания. В 1996 году в России я увижу её. Сорокашестилетнюю, и напишу в "Анатомии Героя" какой ужасной она предстала предо мной. Этот выпад автора против Прекрасной Дамы требует объяснения. Дело в том, что она была не только моей любимой женщиной, она была моим Героем. Я восхищался и любовался ею. Когда в феврале 1976 года она оставила меня в Нью-Йорке, мне было чудовищно тяжело, но она оставалась моим героем. В 1996 в Москве через 20 лет я увидел пошлую одутловатую женщину, говорящую глупости. И она перестала быть моим героем, Она не оправдала моих надежд. У неё не получилось необыкновенной судьбы. Необыкновенная судьба у неё была только со мной. Если б она влюбилась в бандита, в наркобарона, в боевика, да в чечена, да в таджика и погибла бы с ним, с неистовым с таким, - я бы её уважал. Если бы она соблазнила Билла Гейтса, я бы её уважал. Если бы она стала пассионарией фашистской партии Италии, - я бы её уважал. Но она выбрала себе роль московской римской барыньки, она даже вела в какой-то газетёнке в Риме светскую хронику. (Моя следующая жена хотя бы живёт с музыкантом-наркоманом, и может однажды передозируется. Впрочем Наташа Медведева писала в журнале "ОМ" о трусах и очках, своего рода старо-светская хроника тоже). Потому она перестала быть моим героем, а вовсе не потому, что потеряла красоту молодости.
Впрочем, откуда я это всё мог знать, когда я стоял с ней у фонтана дю Треви в Риме, и из окислившихся его трубок вырывалась с шумом вода? Я любил её, я гладил её ручку в кармане. Я думал что всё совсем неплохо, что мы в Риме, ну и что, что мы бедные! Погуляем, вернёмся в наше жилище за вокзалом, я сделаю картошку и салат. Вечером мы ляжем рано и будем любить друг друга. У нас для этого есть всё, ничего не нужно покупать.
Фонтан на Вашингтон-сквер / в Нью-Йорке
Об этом фонтане подробно и с деталями я рассказал в моём первом романе, но хотелось бы пройтись по этой сцене опять, фотоувеличивая детали. Войдя под арку на Вашингтон-сквер, если идёшь из up-town, - уже видишь эту бетонную чашечку цветка. В уничтожающую летнюю жару в чашечке цветка уже сидело бесчисленное количество жоп, в основном чёрные, ибо они - самые непосредственные. У них самое короткое расстояние между осознанием - жарко, ой как жарко, и действием: переступанием через бордюр фонтана, и , - в воду задницей! Белые отягощены приличиями. Так как я в тот период все приличия позабыл, то я лежал там отчаянной уличной собакой и мне было хорошо. Меня снизу холодила вода, сверху лоб оглаживало тяжёлым утюгом солнце. Свободная собака в свободной стране. Никого не кусаю.
Лёжа можно было подсматривать за девками. Впрочем, они ничего не скрывали. Чёрные телеса обильно выпирали из юбок и джинсов, куски сиськи вываливались в проём майки. Из чёрной подмышки кисловато несло знойной плотью. Белые пятки чёрных девиц удивляли так же как нечеловеческие непомерные ягодицы. Самыми занимательными были гиппопотамы в шортах. На трепетных ногах-брёвнах они входили в бассейн фонтана, подрагивая, устраивались на бордюре задом, опустив ноги в воду, начинали болтать ногами как девочки. При этом сиськи поколыхивались тестом. Разговорившись с ними, я всякий раз убеждался, что они неплохие тётки, добрые и отзывчивые. Что касается white trash, среди обитателей чашечки фонтана были и белые девки, то эти как раз были злобные стервы или стравившиеся наркотиками до юродства святые.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53
Я заметил, что бедные нации из кожи вон лезут, чтобы одеться. Чем богаче нация, тем более ей по фонарю что одеть. Американцы известны своим разгильдяйским видом: они повсюду шляются в сандалиях и тапочках, в шортах и майках, и днём, и ночью. Можно сказать, опустившиеся, они не следят за собой. Когда хорошей одежды полно, а у тебя есть деньги, возникает безразличие к одежде, ценишь то, что удобно, а не то, что модно и дорого.
Так что в то время, когда эмигрантами мы жили в Италии, дожидаясь отправки в Америку, население там хорошо одевалось. Люди много гуляли. Кафе (в которые мы, будучи эмигрантами, не ходили) стоили дорого. Две или три чашки кофе экспрессо могли стоить 2 или 3 милли лир, т. е. две или три тысячи лир. Для сравнения Толстовский Фонд выплачивал нам 122 тысячи лир в месяц. Потому в кафе мы не ходили. Итальянцы в кафе заходили, но предпочитали гулять. Улицы по уикэндам были полны фланирующих. На via Veneto все разглядывали витрины и друг друга. То же самое было на пьяцца д'Италиа и в других оживших местах города.
Все эмигранты, конечно, ходили к фонтану дю Треви, чтобы бросить в воду свои монеты. По правде говоря, никто никуда не хотел уезжать из Италии и Европы, но здесь нас никто не хотел, хотели только Америка и Канада. Многие, парадоксально, но ещё не успев уехать, строили планы о возвращении сюда, большей частью нереальные. "Вот разбогатею там и вернусь сюда!" Потому и бросали монетки в фонтан дю Треви, всякий раз когда попадали к нему.
Сам фонтан ничего особенного из себя не представлял. Водяное, окислившееся склизкое сооружение. На открытках он выглядит лучше. Не помню, как часто его очищали от монет (кажется ежедневно), но фонтан приносил итальянскому муниципалитету ощутимый доход. А что собственно удивительного, - если сотни две лет весь мир твердит о том, что нужно бросать монеты в фонтан такой-то, то машина срабатывает лучше любого налогового механизма. Елена бросила туда советские монеты только раз, но в её случае примета сработала отлично. Она вернулась в Италию через пять лет, вышла замуж за итальянского графа (служившего впрочем в "Банке Наполитано"), граф умер. Елена унаследовала от него квартиру в Риме, загородный дом-монастырь, пару машин и дочку. Советские монеты с туго связанными колосьями обладали оказывается мощной силой. Соединившись с водой фонтана дю Треви, создали вот такую судьбу девушки.
А тогда мы ходили по Риму, дружно взявшись за руки, в дни, когда она не куксилась, не рыдала и соблаговоляла вставать в разумное время. Оба в новых пальто. Если было холоднее, обычно она одевала свою жидкую модную шубёнку, вывезенную её сестрой из элегантного тогда Бейрута в Москву, и повязывала красный шарф. Продев руку мне в карман, и сжав там, в кармане мою руку. А я сжимал её. Мы были благодарны друг другу что мы есть. Уже через год мы с ней расстанемся в Нью-Йорке, она уйдёт туда где лучше. В тот же год, по свежим следам несчастья, я напишу о ней, о себе и о нашей любви и разлуке книгу. Книга будет опубликована во всех странах с развитой индустрией книгопечатания. В 1996 году в России я увижу её. Сорокашестилетнюю, и напишу в "Анатомии Героя" какой ужасной она предстала предо мной. Этот выпад автора против Прекрасной Дамы требует объяснения. Дело в том, что она была не только моей любимой женщиной, она была моим Героем. Я восхищался и любовался ею. Когда в феврале 1976 года она оставила меня в Нью-Йорке, мне было чудовищно тяжело, но она оставалась моим героем. В 1996 в Москве через 20 лет я увидел пошлую одутловатую женщину, говорящую глупости. И она перестала быть моим героем, Она не оправдала моих надежд. У неё не получилось необыкновенной судьбы. Необыкновенная судьба у неё была только со мной. Если б она влюбилась в бандита, в наркобарона, в боевика, да в чечена, да в таджика и погибла бы с ним, с неистовым с таким, - я бы её уважал. Если бы она соблазнила Билла Гейтса, я бы её уважал. Если бы она стала пассионарией фашистской партии Италии, - я бы её уважал. Но она выбрала себе роль московской римской барыньки, она даже вела в какой-то газетёнке в Риме светскую хронику. (Моя следующая жена хотя бы живёт с музыкантом-наркоманом, и может однажды передозируется. Впрочем Наташа Медведева писала в журнале "ОМ" о трусах и очках, своего рода старо-светская хроника тоже). Потому она перестала быть моим героем, а вовсе не потому, что потеряла красоту молодости.
Впрочем, откуда я это всё мог знать, когда я стоял с ней у фонтана дю Треви в Риме, и из окислившихся его трубок вырывалась с шумом вода? Я любил её, я гладил её ручку в кармане. Я думал что всё совсем неплохо, что мы в Риме, ну и что, что мы бедные! Погуляем, вернёмся в наше жилище за вокзалом, я сделаю картошку и салат. Вечером мы ляжем рано и будем любить друг друга. У нас для этого есть всё, ничего не нужно покупать.
Фонтан на Вашингтон-сквер / в Нью-Йорке
Об этом фонтане подробно и с деталями я рассказал в моём первом романе, но хотелось бы пройтись по этой сцене опять, фотоувеличивая детали. Войдя под арку на Вашингтон-сквер, если идёшь из up-town, - уже видишь эту бетонную чашечку цветка. В уничтожающую летнюю жару в чашечке цветка уже сидело бесчисленное количество жоп, в основном чёрные, ибо они - самые непосредственные. У них самое короткое расстояние между осознанием - жарко, ой как жарко, и действием: переступанием через бордюр фонтана, и , - в воду задницей! Белые отягощены приличиями. Так как я в тот период все приличия позабыл, то я лежал там отчаянной уличной собакой и мне было хорошо. Меня снизу холодила вода, сверху лоб оглаживало тяжёлым утюгом солнце. Свободная собака в свободной стране. Никого не кусаю.
Лёжа можно было подсматривать за девками. Впрочем, они ничего не скрывали. Чёрные телеса обильно выпирали из юбок и джинсов, куски сиськи вываливались в проём майки. Из чёрной подмышки кисловато несло знойной плотью. Белые пятки чёрных девиц удивляли так же как нечеловеческие непомерные ягодицы. Самыми занимательными были гиппопотамы в шортах. На трепетных ногах-брёвнах они входили в бассейн фонтана, подрагивая, устраивались на бордюре задом, опустив ноги в воду, начинали болтать ногами как девочки. При этом сиськи поколыхивались тестом. Разговорившись с ними, я всякий раз убеждался, что они неплохие тётки, добрые и отзывчивые. Что касается white trash, среди обитателей чашечки фонтана были и белые девки, то эти как раз были злобные стервы или стравившиеся наркотиками до юродства святые.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53