Ведь я был рожден для войн и революций, а их всё не было, и только когда мне уже было 48 лет, я со счастливой улыбкой влетел, головой вперёд в войны и революции, в их угольное ушко смерти. А у Наташки был только бабий орган. И всё что она могла сделать, это опустить себя с каким-нибудь прощелыгой. Что она и делала. А я приезжал с войн и воображал себя несчастным матросом и все трубы, все флейты, барабаны Брейля звучали у меня в ушах, когда на следующее утро я вышел из чистенького отеля пансионата, уже пьяный и пошёл искать Porte d'Amsterdame...
Dans la port d'Amsterdame... Dans la port d'Amsterdame... Пришлось обратить свой спич к вокзалу и там аккуратно спросить по-английски "How can I find a see port?" у пары подростков. Они не колеблясь показали мне направо. Было холодно. Было очень холодно и сыро, и хотя никакого Северного моря пока не появилось, только заборы и за ними строения фабричного типа, оно, Северное, висело вокруг меня, сырое налипло мне на волосы, щёки, уши и лоб. Сука, - пьяная девка - ругался я, стискивая зубы. И вспоминая как ещё вчера (или позавчера?) прилетев из Америки не нашёл жены дома. (Я знаю, я знаю, я уже писал об этом, но я хочу ещё! Ещё!) Я вошёл в кухню и там были свалены на столе: тарелки, приборы, салфетки. Сигареты в пепельнице. Тарелок - две, два бокала. А почему я решил, что у неё был мужчина? Её так и не видел, она не появилась. Я лег не раздеваясь в затхлую постель, выпил принесённую мною бутылку вина, и забылся жарким сном. Во сне я увидел опять щель нашей кухни, столовые приборы, - окурки в пепельнице, её и его...
Утром я встал и поехал на Северный вокзал и сел в поезд в Амстердам. Так было договорено с издателем. Билет уже лежал ещё до отлёта в Соединённые Штаты в моём ящике стола. У меня было много обязанностей, много издателей... Сука! Дрянь! Пизда. Она знала, что я уеду тотчас в Амстердам. Северное море я обнаружил. В запутанных складках бетонного одеяла я увидел серую воду. У воды был причален строящийся корабль. На палубе пилили бревно. Под складкой бетонного одеяла сидели клошары в одеялах, среди них две потасканные девки и краснокожий индонезиец, и что-то пили из двух бутылей.
Встретившийся мне, грудь колесом, седовласый не то моряк, не то строитель потёр руки (ветер крепчал) и пояснил, что вся Голландия это порт, от Роттердама до Амстердама.
Polish? - спросил он меня.
Yes, polish, - ответил я безучастно.
Мимо огромного китайского плавучего ресторана, перед ним на паркинге стояли лишь две автомашины, я вернулся в Амстердам. Yes, polish.
Азовское море
Я ходил тогда в зелёном модном крупной вязки свитере, достигавшем мне чуть не до колен, в расклешённых брюках сшитых мною самим. Я жил на площади Тевелева 19, с женой Анной, 28 лет, и её шестидесятилетней матерью, в квартире из двух комнат, в самом что ни на есть центре Харькова. Я писал стихи, ходил пить кофе и портвейн в модное место в закусочную-автомат на Сумской улице. Там даже был в те годы швейцар и он называл меня "поэт". То есть я был жутко модный центровой мальчик. Мне было 22 года. Никто не мог бы догадаться, что ещё за два года до этого я работал сталеваром на заводе "Серп и Молот". Анна Рубинштейн и богема хорошо пообтесали меня.
Это именно Анна всучила меня Сашке Черевченко, молодому поэту и журналисту, сотруднику газеты "Ленiнська Змiна", когда Сашка поехал в командировку по маршруту - Бердянск - Феодосия, Алушта - Севастополь, писать статью о черноморских бычках. Возьми Эда с собой, Сашка! Он тут спивается только со своим Геночкой, причитала Анна. Харьковский плейбой Генка Гончаренко.
Интересно, что все кто причитал что я сопьюсь или спиваюсь: спились сами, или другим способом самоуничтожились! Сашку и Анну связывала Валя, украинская рослая кобыла, работавшая вместе с Анной продавщицей в магазине "Поэзия", Сашка "встречался" с Валей. Кудлатый, высокий бывший матрос и курсант Сашка снизошёл к просьбам и взял меня, ему впрочем нравились мои стихи. Я был оформлен в командировочном удостоверении как фотограф, а чтобы я выглядел таковым, мне выдали кофр на ремне, в котором фотоаппарата не было, да и снимать я не умел, в кофр я положил смену белья.
Интересно, что Сашка Черевченко сейчас живёт в Риге, он редактор русскоязычной газеты, насколько я знаю, это самая крупная русская газета Латвии. После того как в марте 1998 на арену латвийской общественной жизни вышла Национал - Большевистская Партия, и оказалось, что я председатель этой политической организации, Сашка передал мне через приехавших в Москву журналистов свой пылкий краснофлотский привет. Его газета обильно пишет о нас. Если бы в России уделяли нам столько внимания сколько в Латвии, партия национал-большевиков была бы уже в Государственной Думе.
Мы отбыли в поезде на юг рано утром. И уже к вечеру мы прибыли в Бердянск в порт на Азовском море. И пошли в местный горком партии. И секретарь горкома принял двух молодых поэтов тотчас после того, как из двери его кабинета вышел генерал в лампасах. Моё самоуважение и моё уважение к Сашке тотчас подскочили. В кабинете на обитых красным бархатом стульях мы поговорили о бычках. Поголовье бычков в Азовском море неуклонно уменьшалось. Ещё мы узнали, что именно в Азовском море, ввиду его малости и мелководности, часто бывают самые жуткие истории какие только можно вообразить. Сашка всё записывал, что говорил секретарь, а я не фотографировал. По ковровым дорожкам мы вышли из здания горкома и пошли в порт. Поговорили с рыбаками или с теми, кого приняли за рыбаков. С нежностью и умилением все эти люди славословили бычка. И выражали сожаление его исчезновению. Сами они, и рыбаки, и люди из горкома были похожи на корявых бычков - по-южному загорелые, большелобые, пыльные длинные брюки закрывали их башмаки и превращали в русалок мужского пола. Они как бы росли из бердянской пыли, из бетона в порту сразу начинались их хвосты. Такие ходячие бычки они были.
Приехав в первую в моей жизни командировку, я ожидал увидеть - как Джонатан Свифт или Геродот - необычных существ, а увидел всё тех же лохов, что и в континентальном далёком от моря Харькове, - только морских. Мне стало скучно. Слава Богу, мы сразу купили билет на теплоход до Феодосии.
Едва загрузившись в теплоход, Черевченко попал в руки капитана инструктора. Познакомившись, они обнаружили, что оба проходили морскую практику на крейсере "Дзержинский", только в разных поколениях. Сашку, беднягу, комиссовали с "Дзержинского" по состоянию здоровья, потому у него не получилось карьеры моряка. А он уже успел окончить до этого Севастопольское военно-морское училище. Капитан - инструктор пошёл, проверил правильно ли ведёт себя нормальный капитан, управляющий теплоходом. Убедившись, что всё нормально, он возвратился и пригласил нас в свою каюту.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53
Dans la port d'Amsterdame... Dans la port d'Amsterdame... Пришлось обратить свой спич к вокзалу и там аккуратно спросить по-английски "How can I find a see port?" у пары подростков. Они не колеблясь показали мне направо. Было холодно. Было очень холодно и сыро, и хотя никакого Северного моря пока не появилось, только заборы и за ними строения фабричного типа, оно, Северное, висело вокруг меня, сырое налипло мне на волосы, щёки, уши и лоб. Сука, - пьяная девка - ругался я, стискивая зубы. И вспоминая как ещё вчера (или позавчера?) прилетев из Америки не нашёл жены дома. (Я знаю, я знаю, я уже писал об этом, но я хочу ещё! Ещё!) Я вошёл в кухню и там были свалены на столе: тарелки, приборы, салфетки. Сигареты в пепельнице. Тарелок - две, два бокала. А почему я решил, что у неё был мужчина? Её так и не видел, она не появилась. Я лег не раздеваясь в затхлую постель, выпил принесённую мною бутылку вина, и забылся жарким сном. Во сне я увидел опять щель нашей кухни, столовые приборы, - окурки в пепельнице, её и его...
Утром я встал и поехал на Северный вокзал и сел в поезд в Амстердам. Так было договорено с издателем. Билет уже лежал ещё до отлёта в Соединённые Штаты в моём ящике стола. У меня было много обязанностей, много издателей... Сука! Дрянь! Пизда. Она знала, что я уеду тотчас в Амстердам. Северное море я обнаружил. В запутанных складках бетонного одеяла я увидел серую воду. У воды был причален строящийся корабль. На палубе пилили бревно. Под складкой бетонного одеяла сидели клошары в одеялах, среди них две потасканные девки и краснокожий индонезиец, и что-то пили из двух бутылей.
Встретившийся мне, грудь колесом, седовласый не то моряк, не то строитель потёр руки (ветер крепчал) и пояснил, что вся Голландия это порт, от Роттердама до Амстердама.
Polish? - спросил он меня.
Yes, polish, - ответил я безучастно.
Мимо огромного китайского плавучего ресторана, перед ним на паркинге стояли лишь две автомашины, я вернулся в Амстердам. Yes, polish.
Азовское море
Я ходил тогда в зелёном модном крупной вязки свитере, достигавшем мне чуть не до колен, в расклешённых брюках сшитых мною самим. Я жил на площади Тевелева 19, с женой Анной, 28 лет, и её шестидесятилетней матерью, в квартире из двух комнат, в самом что ни на есть центре Харькова. Я писал стихи, ходил пить кофе и портвейн в модное место в закусочную-автомат на Сумской улице. Там даже был в те годы швейцар и он называл меня "поэт". То есть я был жутко модный центровой мальчик. Мне было 22 года. Никто не мог бы догадаться, что ещё за два года до этого я работал сталеваром на заводе "Серп и Молот". Анна Рубинштейн и богема хорошо пообтесали меня.
Это именно Анна всучила меня Сашке Черевченко, молодому поэту и журналисту, сотруднику газеты "Ленiнська Змiна", когда Сашка поехал в командировку по маршруту - Бердянск - Феодосия, Алушта - Севастополь, писать статью о черноморских бычках. Возьми Эда с собой, Сашка! Он тут спивается только со своим Геночкой, причитала Анна. Харьковский плейбой Генка Гончаренко.
Интересно, что все кто причитал что я сопьюсь или спиваюсь: спились сами, или другим способом самоуничтожились! Сашку и Анну связывала Валя, украинская рослая кобыла, работавшая вместе с Анной продавщицей в магазине "Поэзия", Сашка "встречался" с Валей. Кудлатый, высокий бывший матрос и курсант Сашка снизошёл к просьбам и взял меня, ему впрочем нравились мои стихи. Я был оформлен в командировочном удостоверении как фотограф, а чтобы я выглядел таковым, мне выдали кофр на ремне, в котором фотоаппарата не было, да и снимать я не умел, в кофр я положил смену белья.
Интересно, что Сашка Черевченко сейчас живёт в Риге, он редактор русскоязычной газеты, насколько я знаю, это самая крупная русская газета Латвии. После того как в марте 1998 на арену латвийской общественной жизни вышла Национал - Большевистская Партия, и оказалось, что я председатель этой политической организации, Сашка передал мне через приехавших в Москву журналистов свой пылкий краснофлотский привет. Его газета обильно пишет о нас. Если бы в России уделяли нам столько внимания сколько в Латвии, партия национал-большевиков была бы уже в Государственной Думе.
Мы отбыли в поезде на юг рано утром. И уже к вечеру мы прибыли в Бердянск в порт на Азовском море. И пошли в местный горком партии. И секретарь горкома принял двух молодых поэтов тотчас после того, как из двери его кабинета вышел генерал в лампасах. Моё самоуважение и моё уважение к Сашке тотчас подскочили. В кабинете на обитых красным бархатом стульях мы поговорили о бычках. Поголовье бычков в Азовском море неуклонно уменьшалось. Ещё мы узнали, что именно в Азовском море, ввиду его малости и мелководности, часто бывают самые жуткие истории какие только можно вообразить. Сашка всё записывал, что говорил секретарь, а я не фотографировал. По ковровым дорожкам мы вышли из здания горкома и пошли в порт. Поговорили с рыбаками или с теми, кого приняли за рыбаков. С нежностью и умилением все эти люди славословили бычка. И выражали сожаление его исчезновению. Сами они, и рыбаки, и люди из горкома были похожи на корявых бычков - по-южному загорелые, большелобые, пыльные длинные брюки закрывали их башмаки и превращали в русалок мужского пола. Они как бы росли из бердянской пыли, из бетона в порту сразу начинались их хвосты. Такие ходячие бычки они были.
Приехав в первую в моей жизни командировку, я ожидал увидеть - как Джонатан Свифт или Геродот - необычных существ, а увидел всё тех же лохов, что и в континентальном далёком от моря Харькове, - только морских. Мне стало скучно. Слава Богу, мы сразу купили билет на теплоход до Феодосии.
Едва загрузившись в теплоход, Черевченко попал в руки капитана инструктора. Познакомившись, они обнаружили, что оба проходили морскую практику на крейсере "Дзержинский", только в разных поколениях. Сашку, беднягу, комиссовали с "Дзержинского" по состоянию здоровья, потому у него не получилось карьеры моряка. А он уже успел окончить до этого Севастопольское военно-морское училище. Капитан - инструктор пошёл, проверил правильно ли ведёт себя нормальный капитан, управляющий теплоходом. Убедившись, что всё нормально, он возвратился и пригласил нас в свою каюту.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53