Чувством тупика, из которого нет выхода. И возврата нет. Та поездка на карусели, что обещала быть вечной, закончена, и в нее больше никогда не вернуться.
И даже если заставить папу быстро сбегать в кассу, чтобы купить еще один билетик, и сесть на ту же самую лошадку (или паровоз, или самолет, или машину), то это будет уже ДРУГАЯ карусель.
Все теперь пойдет ПО-ДРУГОМУ.
Они оба почувствовали этот момент, тонкий и звенящий, как прощание с детством, с той лишь разницей, что в случае с детством этот момент находишь потом, роясь в памяти и отбрасывая ненужные воспоминания, пыльные и докучливые, ты только потом ощущаешь, что он, оказывается, был, был, ты просто не заметил... Это как путешествие на машине времени, но они...
Они почувствовали это в ту же секунду, время не утратило свою цельность, в нем не оказалось пустот и дырок, легкий, почти невесомый, но такой настоящий поцелуй четко совпал с очередным взмахом маятника.
Они ощутили тревогу. Что-то надвигалось. Что-то ждало их впереди. Что-то, уже показавшееся на горизонте, неумолимо, будто черная дыра, притягивающее к себе. И этот поцелуй... Он был похож на преждевременное прощание, словно холодный поцелуй на перроне за пять минут до отправления поезда.
Джордж смутился, Рита отвела взгляд.
– Я попробую завести байк, – сказал он. Рита кивнула.
– Ты всю залил меня пивом, – сказала она с ненужным упреком.
Слова вырвались сами по себе, они ничего не значили, но они требовали какой-то эмоциональной окраски, и наиболее подходящим оказался упрек, хотя он тоже не значил ничего.
– Оно теплое. Нагрелось на солнце...
Диалог стал рассыпаться, как та стена в Гурьеве, реплики потеряли смысл, они просто издавали звуки, не надеясь на то, что смогут выразить свои чувства... И не надеясь на ответное понимание.
– Движок заглох... Тут два цилиндра... Иногда бывает нелегко выставить зажигание... Но я умею...
Джордж поковылял к байку, горячий асфальт жег босую пятку.
Рита скинула рюкзачок, покопалась в нем, достала расческу... Бросила ее обратно, затянула завязки... Потом снова ослабила их, достала расческу и стала нервно, с каким-то ожесточением, расчесываться...
В какой-то момент ей показалось, что лучше уже не будет (Когда? Как? Ведь у нее не было зеркала, женщина без зеркала может причесываться бесконечно, впрочем, зеркало все только усложняет), и она кинула расческу обратно в рюкзак. Решительно тряхнула головой, встала и подошла к байку.
Джордж цедил бензин в карбюратор, тихо бормоча не очень ей понятные вещи:
– Конечно, с двухтактным проще... Клапана регулировать не надо... А если еще и цилиндр один, то и с зажиганием – никаких проблем... Но двухтактный тарахтит, как жестянка у кошки на хвосте, а «Урал» все-таки... «Раз, два, три, четыре... Раз, два, три, четыре...» Как вальс, понимаешь? Это...
Он говорил тяжело, словно не успел отдышаться от быстрого бега, все время говорил, будто боялся остановиться, и посматривал на бензобак, карбюратор и кикстартер – казалось, только для того, чтобы не видеть, что Рита стоит рядом.
Джордж поставил босую ногу на кик, будто репетируя, покрутил ручку газа... Он отвел глаза и напряг бедро, чтобы пнуть блестящий рычаг... В этот момент ее рука вцепилась в рукав толстовки. Он замер.
Ему пришлось поднять голову и посмотреть на нее. Пришлось, словно он это делал через силу.
– Ты ведь мог оставить меня там, на... травке? – сказала Рита.
Казалось, мышцы ее шеи свела внезапная судорога, и оттого она не могла поднять голову – смотрела куда-то в плечо Джорджу.
– Мог ведь, да?
Джордж снял ногу с кика, осторожно, будто боялся, что байк от этого упадет. Поставил босую ногу на горячий асфальт, дернул пяткой и затем наступил на левый сапог.
Он понял, что напрасно вылил все пиво на эту («детку, малышку, крашеную дурочку...»)... на Риту. В горле пересохло, он сглотнул, ощутив, как кадык взлетел куда-то к подбородку...
– Не мог... – даже не сказал, а выдохнул он.
– Почему? – спросила Рита.
Она чувствовала, что ей не хватает слов. И вместе с тем – поняла, что чем меньше их, тем лучше. Она могла бы закричать: «Ты не бросил меня, ты схватил и почти насильно усадил на свой байк прямо перед носом... Зачем? Что заставило тебя так рисковать – ведь ты бы мог уже мчаться по шоссе, и я знаю, что многие поступили бы именно так... Почти все, наверное... Но ты... Ты что-то почувствовал, да? Что-то в тебе оказалось сильнее страха? И это что-то пришло неожиданно, совершенно ниоткуда, в один момент, в один миг, и вдруг оказалось сильнее?»
Она могла бы даже вместо «что-то» вставить другое слово, но тогда бы оно звучало глупо. Неестественно. Оно бы растворилось в мешанине других слов. И все бы растаяло, исчезло... ПОТЕРЯЛОСЬ. И, чтобы не потерять это нечто, эту искру смысла, похоже, единственную искру смысла на этом шоссе и еще на много километров – в ту и в другую сторону, – она просто спросила: «Почему?», в глубине души надеясь, что он скажет в ответ именно то, что она так ХОЧЕТ услышать. Даже после всего, что с ними уже произошло, произошло ДО ТОГО, как...
Но... было ли это реальным? Была ли эта безобразная, омерзительная сцена в лесу, или ей только показалось?
Она машинально провела языком по разбитой губе и поняла... что была. Да, была, но ведь она... уже была... и теперь ее нет. И смысл был только в том, что он ее не бросил, и в том, что поливал ее пивом, и в том, что поцеловал ее палец... И – еще в том, чтобы он сделал это еще раз. И еще... И еще...
Потому что если и есть спасение, то только в этом, и больше ни в чем...
– Почему? – хрипло спросила она.
– Я... не знаю...-Джордж напоминал испуганного школьника, которого спрашивает грозный учитель: «Почему ты разбил стекло в кабинете географии?»
Она дернула за толстовку, словно не удовлетворенная его ответом, так сильно, что он покачнулся.
– Почему?
– Я не знаю... – Казалось, еще немного, и Джордж снова заплачет, уткнувшись в ее колени, и будет просить прощения за то, что...
За что? За то, что он сделал? Сделал ТОГДА или ПОТОМ? Или – за то, что только хотел сделать?
Голова у нее шла кругом. Она чувствовала словно бы какую-то розетку в мозгах, а он тыкал вилкой наобум и никак не мог попасть.
Вот оно, все есть. Все здесь, все рядом. Есть розетка, и она готова, есть вилка, и от нее тянется шнур. Только попади, и вспыхнет лампочка! Или – заработает кофемолка... Или... Или произойдет что угодно, но это все равно лучше, чем если не произойдет НИЧЕГО!
– Почему?! – Она сорвалась на крик, толстовка слезла с его плеча, обнажая татуировку – замысловатый кельтский узор, обвивавший руку, всю в багровых отметинах синяков и ссадин.
– Не мог!! – внезапно, словно проснувшись, заорал он. – ПОТОМУ ЧТО ТЫ ДУРА, БЛАЖЕННАЯ! КРАШЕНАЯ МАЛЕНЬКАЯ ИДИОТКА, КОТОРАЯ НЕ НУЖНА НИКОМУ! ПОТОМУ ЧТО ТЫ – МАЛЕНЬКАЯ НОСАТАЯ СУЧКА С ОТВИСШЕЙ ГУБОЙ!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149
И даже если заставить папу быстро сбегать в кассу, чтобы купить еще один билетик, и сесть на ту же самую лошадку (или паровоз, или самолет, или машину), то это будет уже ДРУГАЯ карусель.
Все теперь пойдет ПО-ДРУГОМУ.
Они оба почувствовали этот момент, тонкий и звенящий, как прощание с детством, с той лишь разницей, что в случае с детством этот момент находишь потом, роясь в памяти и отбрасывая ненужные воспоминания, пыльные и докучливые, ты только потом ощущаешь, что он, оказывается, был, был, ты просто не заметил... Это как путешествие на машине времени, но они...
Они почувствовали это в ту же секунду, время не утратило свою цельность, в нем не оказалось пустот и дырок, легкий, почти невесомый, но такой настоящий поцелуй четко совпал с очередным взмахом маятника.
Они ощутили тревогу. Что-то надвигалось. Что-то ждало их впереди. Что-то, уже показавшееся на горизонте, неумолимо, будто черная дыра, притягивающее к себе. И этот поцелуй... Он был похож на преждевременное прощание, словно холодный поцелуй на перроне за пять минут до отправления поезда.
Джордж смутился, Рита отвела взгляд.
– Я попробую завести байк, – сказал он. Рита кивнула.
– Ты всю залил меня пивом, – сказала она с ненужным упреком.
Слова вырвались сами по себе, они ничего не значили, но они требовали какой-то эмоциональной окраски, и наиболее подходящим оказался упрек, хотя он тоже не значил ничего.
– Оно теплое. Нагрелось на солнце...
Диалог стал рассыпаться, как та стена в Гурьеве, реплики потеряли смысл, они просто издавали звуки, не надеясь на то, что смогут выразить свои чувства... И не надеясь на ответное понимание.
– Движок заглох... Тут два цилиндра... Иногда бывает нелегко выставить зажигание... Но я умею...
Джордж поковылял к байку, горячий асфальт жег босую пятку.
Рита скинула рюкзачок, покопалась в нем, достала расческу... Бросила ее обратно, затянула завязки... Потом снова ослабила их, достала расческу и стала нервно, с каким-то ожесточением, расчесываться...
В какой-то момент ей показалось, что лучше уже не будет (Когда? Как? Ведь у нее не было зеркала, женщина без зеркала может причесываться бесконечно, впрочем, зеркало все только усложняет), и она кинула расческу обратно в рюкзак. Решительно тряхнула головой, встала и подошла к байку.
Джордж цедил бензин в карбюратор, тихо бормоча не очень ей понятные вещи:
– Конечно, с двухтактным проще... Клапана регулировать не надо... А если еще и цилиндр один, то и с зажиганием – никаких проблем... Но двухтактный тарахтит, как жестянка у кошки на хвосте, а «Урал» все-таки... «Раз, два, три, четыре... Раз, два, три, четыре...» Как вальс, понимаешь? Это...
Он говорил тяжело, словно не успел отдышаться от быстрого бега, все время говорил, будто боялся остановиться, и посматривал на бензобак, карбюратор и кикстартер – казалось, только для того, чтобы не видеть, что Рита стоит рядом.
Джордж поставил босую ногу на кик, будто репетируя, покрутил ручку газа... Он отвел глаза и напряг бедро, чтобы пнуть блестящий рычаг... В этот момент ее рука вцепилась в рукав толстовки. Он замер.
Ему пришлось поднять голову и посмотреть на нее. Пришлось, словно он это делал через силу.
– Ты ведь мог оставить меня там, на... травке? – сказала Рита.
Казалось, мышцы ее шеи свела внезапная судорога, и оттого она не могла поднять голову – смотрела куда-то в плечо Джорджу.
– Мог ведь, да?
Джордж снял ногу с кика, осторожно, будто боялся, что байк от этого упадет. Поставил босую ногу на горячий асфальт, дернул пяткой и затем наступил на левый сапог.
Он понял, что напрасно вылил все пиво на эту («детку, малышку, крашеную дурочку...»)... на Риту. В горле пересохло, он сглотнул, ощутив, как кадык взлетел куда-то к подбородку...
– Не мог... – даже не сказал, а выдохнул он.
– Почему? – спросила Рита.
Она чувствовала, что ей не хватает слов. И вместе с тем – поняла, что чем меньше их, тем лучше. Она могла бы закричать: «Ты не бросил меня, ты схватил и почти насильно усадил на свой байк прямо перед носом... Зачем? Что заставило тебя так рисковать – ведь ты бы мог уже мчаться по шоссе, и я знаю, что многие поступили бы именно так... Почти все, наверное... Но ты... Ты что-то почувствовал, да? Что-то в тебе оказалось сильнее страха? И это что-то пришло неожиданно, совершенно ниоткуда, в один момент, в один миг, и вдруг оказалось сильнее?»
Она могла бы даже вместо «что-то» вставить другое слово, но тогда бы оно звучало глупо. Неестественно. Оно бы растворилось в мешанине других слов. И все бы растаяло, исчезло... ПОТЕРЯЛОСЬ. И, чтобы не потерять это нечто, эту искру смысла, похоже, единственную искру смысла на этом шоссе и еще на много километров – в ту и в другую сторону, – она просто спросила: «Почему?», в глубине души надеясь, что он скажет в ответ именно то, что она так ХОЧЕТ услышать. Даже после всего, что с ними уже произошло, произошло ДО ТОГО, как...
Но... было ли это реальным? Была ли эта безобразная, омерзительная сцена в лесу, или ей только показалось?
Она машинально провела языком по разбитой губе и поняла... что была. Да, была, но ведь она... уже была... и теперь ее нет. И смысл был только в том, что он ее не бросил, и в том, что поливал ее пивом, и в том, что поцеловал ее палец... И – еще в том, чтобы он сделал это еще раз. И еще... И еще...
Потому что если и есть спасение, то только в этом, и больше ни в чем...
– Почему? – хрипло спросила она.
– Я... не знаю...-Джордж напоминал испуганного школьника, которого спрашивает грозный учитель: «Почему ты разбил стекло в кабинете географии?»
Она дернула за толстовку, словно не удовлетворенная его ответом, так сильно, что он покачнулся.
– Почему?
– Я не знаю... – Казалось, еще немного, и Джордж снова заплачет, уткнувшись в ее колени, и будет просить прощения за то, что...
За что? За то, что он сделал? Сделал ТОГДА или ПОТОМ? Или – за то, что только хотел сделать?
Голова у нее шла кругом. Она чувствовала словно бы какую-то розетку в мозгах, а он тыкал вилкой наобум и никак не мог попасть.
Вот оно, все есть. Все здесь, все рядом. Есть розетка, и она готова, есть вилка, и от нее тянется шнур. Только попади, и вспыхнет лампочка! Или – заработает кофемолка... Или... Или произойдет что угодно, но это все равно лучше, чем если не произойдет НИЧЕГО!
– Почему?! – Она сорвалась на крик, толстовка слезла с его плеча, обнажая татуировку – замысловатый кельтский узор, обвивавший руку, всю в багровых отметинах синяков и ссадин.
– Не мог!! – внезапно, словно проснувшись, заорал он. – ПОТОМУ ЧТО ТЫ ДУРА, БЛАЖЕННАЯ! КРАШЕНАЯ МАЛЕНЬКАЯ ИДИОТКА, КОТОРАЯ НЕ НУЖНА НИКОМУ! ПОТОМУ ЧТО ТЫ – МАЛЕНЬКАЯ НОСАТАЯ СУЧКА С ОТВИСШЕЙ ГУБОЙ!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149