Цепкими пальцами схватил его за шкуру на загривке и крестце, раскрутил и отбросил в сторону, как щенка. И Барон сразу понял, КТО здесь главный.
– Это как в армии – подчиненному надо четко дать понять, что его жизнь – в руках командира. Тогда он будет повиноваться беспрекословно и выполнять любые, даже на первый взгляд абсурдные приказы, не задумываясь.
Барон был служебной собакой и вырос в питомнике. Все три зимы своей жизни он провел в открытом вольере и не боялся мороза.
Но Ластычев был великодушен: он сам сколотил для Барона будку (на этого теленка ушла чертова уйма досок, пришлось отодрать парочку от дровяного сарая) и в самые лютые морозы пускал его к себе в избушку, на диван, где они лежали, прижавшись друг к другу, и даже на другой бок поворачивались, как по команде, одновременно.
Ластычев приготовил для Барона еду и вынес миску на улицу. Он не оборачивался на патруль, стоявший на переезде, но краем глаза все видел. Со скучающим видом он снова зашел в избушку, прошел в дальний конец дома и тихонько открыл окно, выходящее на противоположный от переезда торец. Высунулся, прислушался... Вытащил из кармана мелочь и зажал ее в кулаке... И, сложив руки, нырнул в густой бурьян, с удовлетворением отметив, что абсолютно четко убрал голову на грудь, вовремя сгруппировался и бесшумно перекатился на спину. В следующую секунду он уже стоял на ногах и, пригнувшись, короткими перебежками продвигался к редкой лесополосе, тянувшейся вдоль дороги.
Это было здорово. Это все равно что найти на пыльном чердаке свой первый велосипед и снова оседлать его. Сначала тело не слушается, велосипед мотается из стороны в сторону, переднее колесо выписывает кривые, педали скрипят, и заржавевшая от долгого бездействия цепь потрескивает... Примерно так же, как поясница. Но потом... Тело само все вспо минает. Движения становятся уверенными, педали скрипят все тише, и – кто бы мог подумать! – ты уже мчишься под уклон, отпустив руль, поддерживая равновесие одной только задницей... Ха! Когда-нибудь он должен был залезть на этот чердак и найти там свой велосипед.
Быстро пробежав лесополосу, он оказался в большом чистом поле и наверняка сверкал там, как голый – зимой на пляже, но эти вояки ничего не заметили. Он не услышал ни окриков, ни предупредительных выстрелов. Да и зачем? Ведь он забирался на ту ТЕРРИТОРИЮ, которая была оцеплена. И все же Ластычев сохранял осторожность – бежал пригнувшись и временами бросался в сухую колючую траву, чтобы отдохнуть. Зимой он разменял шестой десяток, и это – не самый удачный возраст для интенсивных физических упражнений, хотя... Ерунда. Как раз самый что ни на есть возраст – по одной простой причине: ведь он еще жив, когда отбросишь коньки (ему больше нравилось выражение «завернуть ласты», начиная с училища все так и подшучивали, мол, Ластычев завернул ласты), не сильно-то и побегаешь.
Он добрался до опушки и здесь немного передохнул. Странно, но он чувствовал себя довольно бодро. Казалось, и похмелье куда-то испарилось.
Перед здоровенной лужей (местные называли ее «бучилой», она никогда не пересыхала, потому что питалась водой из подземных источников) он снял кеды, связал шнурки и повесил кеды через плечо. Закатал штанины до колена и пошел вброд.
Вода была холодной и прозрачной. Он шел медленно, чтобы не порезаться о щебенку. Юркинские (точнее, москвичи, летом квартировавшие в Юркине) заказали несколько самосвалов с щебенкой и засыпали дно «бучилы», теперь, несмотря на свой грозный вид, огромная лужа не была непреодолимой преградой для всяких легковушек, типа «жигулей» и «Волг». Да и «Нивы» проезжали увереннее.
Выбравшись из «бучилы», Ластычев подумал, что ему совсем не хочется надевать кеды, ребята в Юркине хоть и пили по выходным так, словно делали это последний раз в жизни, но бутылок никогда не разбрасывали, аккуратно собирали их и отвозили на помойку в Козловку. Укатанная автомобильными шинами колея была мягкая и ровная, нагретая июльским солн цем. Ластычев пошел босиком, наслаждаясь каждым неторопливым шагом. Дорожная пыль облепила ноги, но очень быстро высохла и отвалилась тонкой застывшей корочкой.
Он не торопясь прошел Юркино, сегодня был будний день, и народу не предвиделось. Правда, некоторые дачники выезжали сюда на все лето, но почему-то Ластычев никого не встретил.
Впрочем, это не показалось ему странным: какой дурак полезет на солнцепек? Жизнь проснется ближе к вечеру, когда одуревшее от собственного жара солнце немного устанет и покатится из зенита к горизонту, в сторону Бронцев, на закат. Юркино – небольшая деревенька. Другое дело Бронцы. Там живет около сотни человек, и он наверняка кого-нибудь встретит. Не хотелось бы встречаться с Узбеком, еще больше не хотелось бы, чтобы он видел, как Ластычев заходит в магазин, ведь если идет в магазин, значит, есть деньги, а если есть деньги – будь любезен, отдай долг. «У меня все записано».
Ну... Тогда он пройдет лесом. От Барского колодца свернет с дороги вправо на узенькую тропку и выйдет в Бронцы как раз напротив магазина. Быстренько купит сигарет и вернется обратно. Хотя... Какого черта? Куда ему торопиться? «Все равно Ларионов со своей бандой надолго перекрыли переезд. Похоже, царь-батюшка сегодня не приедет. Угольку в паровозе не хватило».
Ластычев решил купить сигарет и отправиться на Оку. Он нечасто там бывал. Это дальнее путешествие: если считать от его избушки, восемь километров в одну сторону. Восемь – туда, восемь – обратно. Два с половиной часа ходьбы. Мог ли он так расточительно расходовать время? «Ведь у меня есть дела поважнее», – с горькой усмешкой думал Ластычев.
Он не признавался самому себе, что пьет, говорил: «у меня дела».
У Барского колодца он умылся и хорошенько напился чистой холодной воды, такой вкусной, что она звенела на губах. На ветках старой раскидистой ивы тут и там были привязаны ленточки, когда-то (до тридцать восьмого года, в Бронцах еще жили две бабки, которые помнили то время) здесь стояла церковь и воду из колодца брали для церковных нужд.
Барский колодец считался священным источником. Освя щенным. Вода из него никогда не протухала. Юркинские москвичи даже увозили ее куда-то на анализ и потом сказали, что в ней много серебра. Наверное, это так. По крайней мере, сколько бы ты ни выпил холодной воды из Барского колодца– хоть зимой, хоть летом, – горло никогда не болело. Наоборот, если в глотке начинало першить – стоило только хорошенько прополоскать ее водой из источника, и всю хворь снимало как рукой.
Может, эта вода и не была ВОЛШЕБНОЙ, но целебной-то уж точно. Хотя... Как знать?
После церковных праздников (хотя Ластычев никогда не знал точных дат) на ветвях ивы появлялись новые ленточки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149
– Это как в армии – подчиненному надо четко дать понять, что его жизнь – в руках командира. Тогда он будет повиноваться беспрекословно и выполнять любые, даже на первый взгляд абсурдные приказы, не задумываясь.
Барон был служебной собакой и вырос в питомнике. Все три зимы своей жизни он провел в открытом вольере и не боялся мороза.
Но Ластычев был великодушен: он сам сколотил для Барона будку (на этого теленка ушла чертова уйма досок, пришлось отодрать парочку от дровяного сарая) и в самые лютые морозы пускал его к себе в избушку, на диван, где они лежали, прижавшись друг к другу, и даже на другой бок поворачивались, как по команде, одновременно.
Ластычев приготовил для Барона еду и вынес миску на улицу. Он не оборачивался на патруль, стоявший на переезде, но краем глаза все видел. Со скучающим видом он снова зашел в избушку, прошел в дальний конец дома и тихонько открыл окно, выходящее на противоположный от переезда торец. Высунулся, прислушался... Вытащил из кармана мелочь и зажал ее в кулаке... И, сложив руки, нырнул в густой бурьян, с удовлетворением отметив, что абсолютно четко убрал голову на грудь, вовремя сгруппировался и бесшумно перекатился на спину. В следующую секунду он уже стоял на ногах и, пригнувшись, короткими перебежками продвигался к редкой лесополосе, тянувшейся вдоль дороги.
Это было здорово. Это все равно что найти на пыльном чердаке свой первый велосипед и снова оседлать его. Сначала тело не слушается, велосипед мотается из стороны в сторону, переднее колесо выписывает кривые, педали скрипят, и заржавевшая от долгого бездействия цепь потрескивает... Примерно так же, как поясница. Но потом... Тело само все вспо минает. Движения становятся уверенными, педали скрипят все тише, и – кто бы мог подумать! – ты уже мчишься под уклон, отпустив руль, поддерживая равновесие одной только задницей... Ха! Когда-нибудь он должен был залезть на этот чердак и найти там свой велосипед.
Быстро пробежав лесополосу, он оказался в большом чистом поле и наверняка сверкал там, как голый – зимой на пляже, но эти вояки ничего не заметили. Он не услышал ни окриков, ни предупредительных выстрелов. Да и зачем? Ведь он забирался на ту ТЕРРИТОРИЮ, которая была оцеплена. И все же Ластычев сохранял осторожность – бежал пригнувшись и временами бросался в сухую колючую траву, чтобы отдохнуть. Зимой он разменял шестой десяток, и это – не самый удачный возраст для интенсивных физических упражнений, хотя... Ерунда. Как раз самый что ни на есть возраст – по одной простой причине: ведь он еще жив, когда отбросишь коньки (ему больше нравилось выражение «завернуть ласты», начиная с училища все так и подшучивали, мол, Ластычев завернул ласты), не сильно-то и побегаешь.
Он добрался до опушки и здесь немного передохнул. Странно, но он чувствовал себя довольно бодро. Казалось, и похмелье куда-то испарилось.
Перед здоровенной лужей (местные называли ее «бучилой», она никогда не пересыхала, потому что питалась водой из подземных источников) он снял кеды, связал шнурки и повесил кеды через плечо. Закатал штанины до колена и пошел вброд.
Вода была холодной и прозрачной. Он шел медленно, чтобы не порезаться о щебенку. Юркинские (точнее, москвичи, летом квартировавшие в Юркине) заказали несколько самосвалов с щебенкой и засыпали дно «бучилы», теперь, несмотря на свой грозный вид, огромная лужа не была непреодолимой преградой для всяких легковушек, типа «жигулей» и «Волг». Да и «Нивы» проезжали увереннее.
Выбравшись из «бучилы», Ластычев подумал, что ему совсем не хочется надевать кеды, ребята в Юркине хоть и пили по выходным так, словно делали это последний раз в жизни, но бутылок никогда не разбрасывали, аккуратно собирали их и отвозили на помойку в Козловку. Укатанная автомобильными шинами колея была мягкая и ровная, нагретая июльским солн цем. Ластычев пошел босиком, наслаждаясь каждым неторопливым шагом. Дорожная пыль облепила ноги, но очень быстро высохла и отвалилась тонкой застывшей корочкой.
Он не торопясь прошел Юркино, сегодня был будний день, и народу не предвиделось. Правда, некоторые дачники выезжали сюда на все лето, но почему-то Ластычев никого не встретил.
Впрочем, это не показалось ему странным: какой дурак полезет на солнцепек? Жизнь проснется ближе к вечеру, когда одуревшее от собственного жара солнце немного устанет и покатится из зенита к горизонту, в сторону Бронцев, на закат. Юркино – небольшая деревенька. Другое дело Бронцы. Там живет около сотни человек, и он наверняка кого-нибудь встретит. Не хотелось бы встречаться с Узбеком, еще больше не хотелось бы, чтобы он видел, как Ластычев заходит в магазин, ведь если идет в магазин, значит, есть деньги, а если есть деньги – будь любезен, отдай долг. «У меня все записано».
Ну... Тогда он пройдет лесом. От Барского колодца свернет с дороги вправо на узенькую тропку и выйдет в Бронцы как раз напротив магазина. Быстренько купит сигарет и вернется обратно. Хотя... Какого черта? Куда ему торопиться? «Все равно Ларионов со своей бандой надолго перекрыли переезд. Похоже, царь-батюшка сегодня не приедет. Угольку в паровозе не хватило».
Ластычев решил купить сигарет и отправиться на Оку. Он нечасто там бывал. Это дальнее путешествие: если считать от его избушки, восемь километров в одну сторону. Восемь – туда, восемь – обратно. Два с половиной часа ходьбы. Мог ли он так расточительно расходовать время? «Ведь у меня есть дела поважнее», – с горькой усмешкой думал Ластычев.
Он не признавался самому себе, что пьет, говорил: «у меня дела».
У Барского колодца он умылся и хорошенько напился чистой холодной воды, такой вкусной, что она звенела на губах. На ветках старой раскидистой ивы тут и там были привязаны ленточки, когда-то (до тридцать восьмого года, в Бронцах еще жили две бабки, которые помнили то время) здесь стояла церковь и воду из колодца брали для церковных нужд.
Барский колодец считался священным источником. Освя щенным. Вода из него никогда не протухала. Юркинские москвичи даже увозили ее куда-то на анализ и потом сказали, что в ней много серебра. Наверное, это так. По крайней мере, сколько бы ты ни выпил холодной воды из Барского колодца– хоть зимой, хоть летом, – горло никогда не болело. Наоборот, если в глотке начинало першить – стоило только хорошенько прополоскать ее водой из источника, и всю хворь снимало как рукой.
Может, эта вода и не была ВОЛШЕБНОЙ, но целебной-то уж точно. Хотя... Как знать?
После церковных праздников (хотя Ластычев никогда не знал точных дат) на ветвях ивы появлялись новые ленточки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149