Все изменилось. Все. Вроде та же квартирка, но с дорогим ремонтом. И мебель расставлена так же, но совсем другая мебель: красивая и добротная. Вроде и ковры лежат на тех же местах, но... Это были уже не те вытоптанные половички, на которых они, бывало, занимались любовью, если не успевали добраться до продавленного дивана. Да и Ольга... Постройнела, похорошела... Помолодела, словно опровергая все законы природы.
«А я, – подумал Мезенцев, – все эти годы только старел. Только старел...» Он поплелся в ванную, с отвращением посмотрел в зеркало. Правый глаз подбит (с левшой он, что ли, подрался?), губа распухла, в носу засохла кровь... Да...
На столе лежала записка. «Вернусь вечером. Еда в холодильнике. Ключи на столе». На столе действительно лежали ключи.
Мезенцев долго смотрел на них, тупо соображая, зачем ему могут понадобиться эти ключи. Наконец понял, что... Они ему не понадобятся.
Он приписал на том же листке: «Спасибо. Ты вернешься вечером, а я уже не вернусь. Извини. Или радуйся. Разберешься сама. Ключи оставлю у соседки».
Он так и сделал. Не в его характере было возвращаться. А в нынешней ситуации это было бы просто глупо.
Далее последовал развод с Натальей. Быстрый и почти безболезненный.
В здание суда Наталью привез какой-то хмырь на «мерседесе».
«Наконец нашла мне достойную замену. Ну и слава богу!»
Однако все было совсем не слава богу. Его мучило какое-то дурацкое чувство. Что-то вроде зависти. Почему она так легко пережила их разрыв, который на самом деле давно уже произошел? Выходит, она ни о чем не жалеет? Значит, я действительно был для нее обузой? Тогда получается, что я ничего не стою? И она во всем права?
Что это было? Уязвленное самолюбие? Не совсем так. Это не самолюбие. Это... Выражаясь пафосно – «переоценка значения собственной личности под воздействием внешних обстоятельств». И эти обстоятельства недвусмысленно указывали на то, что... Что на самом-то деле он -дерьмо. Обычное дерьмо, возомнившее о себе невесть что. А те люди – с ловкими и быстрыми руками... Может, они и впрямь – «люди дела»? А я – ленивый бездельник, к тридцати пяти годам не сумевший скопить даже на подержанный «мерседес»? Может, они правы?
От этих мыслей Мезенцеву делалось тоскливо. Он продал весь товар, место на вещевом рынке и с удивлением отметил, что у него есть кое-какие деньги. Не бог весть что, но на первое время хватит.
Квартиру он оставил Наталье. А себе снял скромную конуру в Протвино. Он хотел уехать туда, где его никто не знал. Не знал и не лез бы в душу – с расспросами и откровенными разговорами.
Здесь-то он и запил. Загудел, как неисправный трансформа тор. И это продолжалось целый год, пока однажды он не обнаружил себя сидящим за старенькой пишущей машинкой и что-то печатающим на дешевой писчей бумаге.
Оказалось, это был роман. Откровенно слабый и откровенно идиотский. Мезенцев долго хохотал, перечитывая его. А потом безжалостно жег страницы.
Однако это занятие ему понравилось. Он втянулся. И начал следующий.
Деньги пока были. Совсем немного, но их хватало, чтобы не задумываться о хлебе насущном.
Он стал писать и как-то незаметно бросил пить. Сначала перешел с водки на пиво. Калужский «Кристалл», потеряв постоянного покупателя, напрягся, но выдержал этот удар. Место выбывшего бойца заняли два новых.
Потом уже и пиво стало ему мешать. Мезенцев вновь почувствовал, какой это кайф – иметь светлую и чистую голову. Рассудок, не затуманенный парами алкоголя. И постепенно все вошло в нужное русло.
Он закончил первый роман и взялся за другой. Мезенцев думал, что в издательстве охотнее будут разговаривать с плодовитым автором. Не особенно надеясь на качество своих опусов, он рассчитывал взять количеством.
Он по-прежнему не хотел никого видеть и ни с кем знакомиться. Он даже не звонил Наталье.
Почему он стал писать? Хотел поразить ее «неожиданно открывшимися новыми гранями его разностороннего таланта»? Заставить ее пожалеть о разводе? Ерунда. Просто чистый вымысел явился спасительной лазейкой, единственным слабым источником света в той заднице, куда он угодил. «По собственной воле, дружок. Исключительно по собственной воле», – шептал злорадный внутренний голос. Ну да. Так и есть.
Стучание по клавишам машинки приносило ему успокоение. А он больше ничего и не хотел. Он прекрасно понимал, что никогда не будет великим. И вряд ли станет знаменитым. Или даже – известным. Он просто делал дело, которое, оказывается, всегда ему нравилось. Только и всего.
«Я слишком мало думал о себе. Звучит эгоистично, да? Пожалуй. Но не так уж глупо. Я все время хотел быть хорошим для кого-то, надеялся, что Наталья оценит то, что я для нее делаю. Но в том-то и штука, что все это я делал не для нее, а для самоуспокоения. И в конце концов потерял себя. И она, конечно, права. Что может быть скучнее, чем потерянный мужик, с которым к тому же приходится спать? Ни много ни мало – девять лет подряд? Ну, ничего. Никогда не поздно начать все заново».
Никогда не поздно... Вот в этом он сомневался. А может, уже поздно? Все-таки тридцать пять лет – не восемнадцать.
Он должен был найти выход. Доказать себе, что еще ничего не потеряно.
Мезенцев стал усиленно «качаться». И довольно быстро снова набрал те самые девяносто, которые растерял во время годичного запоя. Только это уже были не излишки дряблого жира, висевшие на животе, а настоящие, качественные мышцы.
«Я могу. Черт побери, я могу!» Он даже писать стал быстрее.
Оставалось сделать последний шаг. Доказать самому себе (а кому же еще, ведь теперь он был совсем один, и мнение окружающих интересовало его не больше, чем погода в Рейкьявике), что он ДОСТОИН тех перемен, которые с ним про исходят. Что это не бегство, не прихоть, не блажь. Что это – самый настоящий ШАГ ВПЕРЕД. Сознательный поступок, продиктованный СИЛОЙ.
А для этого нужно было совершить еще один поступок, продиктованный силой. То есть – сделать усилие над собой.
Вот он и сделал. Да, наверное, это выглядело немного по-мальчишески, но ведь он к этому и стремился: как можно ближе вернуться к мальчишескому состоянию, когда тебе всего восемнадцать и все еще впереди.
Правда, он оказался в более выгодном положении: когда тебе восемнадцать, ты еще ничего не знаешь и ничего не умеешь. А он хотел только ОЩУЩАТЬ себя на восемнадцать. И при этом – многое знать. И почти все уметь.
И он выиграл. Приехал на маленький аэродром «Дракино», заплатил четыреста пятьдесят рублей, получил парашют и шлем...
Он смог.
Мезенцев намотал стропы и погасший купол на вытянутые руки и направился к зданию аэроклуба, с трудом сдерживаясь, чтобы не сорваться с места и не побежать.
Он снова чувствовал себя молодым и легким.
Мезенцев шел по летному полю и время от времени задирал голову.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149
«А я, – подумал Мезенцев, – все эти годы только старел. Только старел...» Он поплелся в ванную, с отвращением посмотрел в зеркало. Правый глаз подбит (с левшой он, что ли, подрался?), губа распухла, в носу засохла кровь... Да...
На столе лежала записка. «Вернусь вечером. Еда в холодильнике. Ключи на столе». На столе действительно лежали ключи.
Мезенцев долго смотрел на них, тупо соображая, зачем ему могут понадобиться эти ключи. Наконец понял, что... Они ему не понадобятся.
Он приписал на том же листке: «Спасибо. Ты вернешься вечером, а я уже не вернусь. Извини. Или радуйся. Разберешься сама. Ключи оставлю у соседки».
Он так и сделал. Не в его характере было возвращаться. А в нынешней ситуации это было бы просто глупо.
Далее последовал развод с Натальей. Быстрый и почти безболезненный.
В здание суда Наталью привез какой-то хмырь на «мерседесе».
«Наконец нашла мне достойную замену. Ну и слава богу!»
Однако все было совсем не слава богу. Его мучило какое-то дурацкое чувство. Что-то вроде зависти. Почему она так легко пережила их разрыв, который на самом деле давно уже произошел? Выходит, она ни о чем не жалеет? Значит, я действительно был для нее обузой? Тогда получается, что я ничего не стою? И она во всем права?
Что это было? Уязвленное самолюбие? Не совсем так. Это не самолюбие. Это... Выражаясь пафосно – «переоценка значения собственной личности под воздействием внешних обстоятельств». И эти обстоятельства недвусмысленно указывали на то, что... Что на самом-то деле он -дерьмо. Обычное дерьмо, возомнившее о себе невесть что. А те люди – с ловкими и быстрыми руками... Может, они и впрямь – «люди дела»? А я – ленивый бездельник, к тридцати пяти годам не сумевший скопить даже на подержанный «мерседес»? Может, они правы?
От этих мыслей Мезенцеву делалось тоскливо. Он продал весь товар, место на вещевом рынке и с удивлением отметил, что у него есть кое-какие деньги. Не бог весть что, но на первое время хватит.
Квартиру он оставил Наталье. А себе снял скромную конуру в Протвино. Он хотел уехать туда, где его никто не знал. Не знал и не лез бы в душу – с расспросами и откровенными разговорами.
Здесь-то он и запил. Загудел, как неисправный трансформа тор. И это продолжалось целый год, пока однажды он не обнаружил себя сидящим за старенькой пишущей машинкой и что-то печатающим на дешевой писчей бумаге.
Оказалось, это был роман. Откровенно слабый и откровенно идиотский. Мезенцев долго хохотал, перечитывая его. А потом безжалостно жег страницы.
Однако это занятие ему понравилось. Он втянулся. И начал следующий.
Деньги пока были. Совсем немного, но их хватало, чтобы не задумываться о хлебе насущном.
Он стал писать и как-то незаметно бросил пить. Сначала перешел с водки на пиво. Калужский «Кристалл», потеряв постоянного покупателя, напрягся, но выдержал этот удар. Место выбывшего бойца заняли два новых.
Потом уже и пиво стало ему мешать. Мезенцев вновь почувствовал, какой это кайф – иметь светлую и чистую голову. Рассудок, не затуманенный парами алкоголя. И постепенно все вошло в нужное русло.
Он закончил первый роман и взялся за другой. Мезенцев думал, что в издательстве охотнее будут разговаривать с плодовитым автором. Не особенно надеясь на качество своих опусов, он рассчитывал взять количеством.
Он по-прежнему не хотел никого видеть и ни с кем знакомиться. Он даже не звонил Наталье.
Почему он стал писать? Хотел поразить ее «неожиданно открывшимися новыми гранями его разностороннего таланта»? Заставить ее пожалеть о разводе? Ерунда. Просто чистый вымысел явился спасительной лазейкой, единственным слабым источником света в той заднице, куда он угодил. «По собственной воле, дружок. Исключительно по собственной воле», – шептал злорадный внутренний голос. Ну да. Так и есть.
Стучание по клавишам машинки приносило ему успокоение. А он больше ничего и не хотел. Он прекрасно понимал, что никогда не будет великим. И вряд ли станет знаменитым. Или даже – известным. Он просто делал дело, которое, оказывается, всегда ему нравилось. Только и всего.
«Я слишком мало думал о себе. Звучит эгоистично, да? Пожалуй. Но не так уж глупо. Я все время хотел быть хорошим для кого-то, надеялся, что Наталья оценит то, что я для нее делаю. Но в том-то и штука, что все это я делал не для нее, а для самоуспокоения. И в конце концов потерял себя. И она, конечно, права. Что может быть скучнее, чем потерянный мужик, с которым к тому же приходится спать? Ни много ни мало – девять лет подряд? Ну, ничего. Никогда не поздно начать все заново».
Никогда не поздно... Вот в этом он сомневался. А может, уже поздно? Все-таки тридцать пять лет – не восемнадцать.
Он должен был найти выход. Доказать себе, что еще ничего не потеряно.
Мезенцев стал усиленно «качаться». И довольно быстро снова набрал те самые девяносто, которые растерял во время годичного запоя. Только это уже были не излишки дряблого жира, висевшие на животе, а настоящие, качественные мышцы.
«Я могу. Черт побери, я могу!» Он даже писать стал быстрее.
Оставалось сделать последний шаг. Доказать самому себе (а кому же еще, ведь теперь он был совсем один, и мнение окружающих интересовало его не больше, чем погода в Рейкьявике), что он ДОСТОИН тех перемен, которые с ним про исходят. Что это не бегство, не прихоть, не блажь. Что это – самый настоящий ШАГ ВПЕРЕД. Сознательный поступок, продиктованный СИЛОЙ.
А для этого нужно было совершить еще один поступок, продиктованный силой. То есть – сделать усилие над собой.
Вот он и сделал. Да, наверное, это выглядело немного по-мальчишески, но ведь он к этому и стремился: как можно ближе вернуться к мальчишескому состоянию, когда тебе всего восемнадцать и все еще впереди.
Правда, он оказался в более выгодном положении: когда тебе восемнадцать, ты еще ничего не знаешь и ничего не умеешь. А он хотел только ОЩУЩАТЬ себя на восемнадцать. И при этом – многое знать. И почти все уметь.
И он выиграл. Приехал на маленький аэродром «Дракино», заплатил четыреста пятьдесят рублей, получил парашют и шлем...
Он смог.
Мезенцев намотал стропы и погасший купол на вытянутые руки и направился к зданию аэроклуба, с трудом сдерживаясь, чтобы не сорваться с места и не побежать.
Он снова чувствовал себя молодым и легким.
Мезенцев шел по летному полю и время от времени задирал голову.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149