– Лежи, не трону, – сказал глуховато отец из темноты, наткнулся и опрокинул впотьмах стул, чертыхнулся, поднял его, подставил к кровати Петра и сел. Петр отвернулся к стене. Чиркнула спичка, желтовато полыхнул перед глазами Петра кусочек стены, потянуло едким запахом самосада.
Григорий сидел безмолвно. Курил и смотрел на Петра в темноте. Петр чувствовал на себе тяжелый взгляд, который вдавливал в подушки его голову. Отец тихо и жалобно, как-то просяще, вымолвил:
– Ведь они… Веселовы… жизнь у меня отняли, вот что…
Петр, не совсем понимая, чуть шевельнулся.
– А теперь и должность…
Голос отца дрогнул и прервался. И это было непонятно. Но расспрашивать Петр ничего не хотел. Отец помолчал еще немного. В комнате стояла такая тишина, что Петр слышал, как потрескивает в отцовской цигарке крупно накрошенный табак.
– Люблю я тебя, стервеца…
Петр опять невольно шевельнулся при этих словах. Отец тотчас усмехнулся:
– Знаю – не веришь. Особенно после сегодняшнего… А люблю… По-своему. Но… – Григорий помедлил и закончил так же тихо, не повышая голоса: – Но если ты не бросишь эту… тогда… Понял?
И уже когда лег в кровать, проговорил своим обычным голосом, в котором через край плескались раздражение и злоба:
– Еще раз прихвачу ее, как сегодня, у сарая – вилами запорю…
Петр так и не мог понять, уснул он в эту ночь или нет. Кажется, только что прозвучал в последний раз голос отца, а в окна уже заглянул день.
2
После ветров наступили тихие морозные дни с розовым инеем по утрам – куржаком, как говорят в Сибири.
В такое утро Григорий наконец появился в конторе. Ракитина не было в кабинете, а находившиеся тут по какому-то делу колхозники встретили Бородина молчаливо.
Зашел в контору Туманов, спросил председателя.
– На конюшне он, – ответил счетовод. – Там племенная кобыла ожеребилась, а жеребенок мертвый. И кобыла, говорят, плохая. Ракитин и побежал посмотреть на нее. Сказал, сейчас вернется.
Туманов обернулся, увидел Григория поздоровался с ним.
– Пришел вот посмотреть, как хозяйствуете, – проговорил Григорий, усмехаясь, хотя у него никто не спрашивал о цели прихода.
– Ничего, хозяйствуем.
– Ну, ну, трудодни покажут…
– У кого есть они – тому, конечно, покажут, – срезал его Туманов.
Открылась дверь, и вошел Ракитин, мрачный, расстроенный. Бородин, дымя папиросой, сел возле стола счетовода, слушая голоса из председательского кабинета. В открытую настежь дверь входили и выходили колхозники, перекидывались шутками, смеялись. И Бородин подумал, что, когда он сидел в председательском кабинете, в конторе никто никогда не смеялся, хотя целыми днями толпился народ. Сейчас контора быстро пустела.
– Бородин! – услышал вдруг Григорий голос Ракитина.
И, помедлив, откликнулся:
– Чего?
– Заходи сюда.
Григорий нехотя поднялся со стула.
– За назначением на работу пришел? – спросил председатель.
– Пришел – и все. Из любопытства.
– Вот как! Тебя что же, считать или не считать колхозником?
– Это твое дело. – Григорий дернул усом.
Ракитин сказал спокойно:
– Смотри, не будешь работать – выгоним из колхоза.
– Не пугай, руки коротки. До конца года далеко, минимум выработаю еще…
– А я не пугаю, я тебя просто предупреждаю. – Ракитин побарабанил пальцами по крышке стола. – Мы на правлении установили не годовой минимум выработки трудодней, а месячный. Для мужчин – двадцать пять трудодней. Не выработаешь их один месяц, второй, третий – рассматриваем вопрос на правлении, потом на общем собрании, и… освобождай колхозную землю.
– Та-ак!.. – глухо протянул Бородин.
– Значит, выбирай. Дисциплина сейчас строгая.
– Отошло мое время выбирать. Теперь ваш верх…
Ракитин чуть поморщился.
– На конеферме заведующий у нас растяпа. Племенных кобыл разрешал запрягать перед самыми родами. Сегодня мертвый жеребенок родился, слыхал? Так вот, если… Принимай конеферму.
Григорий ожидал худшего. Однако не мог удержаться от усмешки. Пряча ее в растрепанных, как старая мочалка, усах, он сдержанно произнес:
– Укатали крутые горки сивку-бурку, теперь, стало быть, в конюшню.
– Зря ты обижаешься, Бородин. Важное и ответственное дело тебе поручаем. А не хочешь – уговаривать не станем.
– Что ж, и на конюшне потрудимся. Не ударим в грязь лицом, – поспешно проговорил Бородин, поняв, что Ракитин говорит правду.
Придя на ферму, Григорий ахнул. Вместо восьмидесяти лошадей в конюшне стояло всего коней пятнадцать, да несколько племенных кобыл находилось в родильном помещении.
– А где же… остальные лошади? – спросил Григорий у старика конюха Авдея Калугина.
– А продали, Григорий Петрович, – охотно откликнулся Авдей. – Пока ты… в общем, сразу после отчетного собрания Тихон Семенович сюда пожаловал, осмотрел каждого коня, будто не видел никогда. А через три дня постановление правления вышло: продать всех коней, кроме кобылешек да этих вот меринков.
– Та-ак… – протянул Григорий.
– Конечно, так, – закивал головой конюх. – Ракитин правильно, по-хозяйски рассудил, в интересах, так сказать. Зачем нам такую прорву лошадей? Не пашем на них, не косим. Все тракторами да автомашинами теперь работаем. А когда по мелочи что подкинуть, дюжины конишек хватает. А то ведь за зиму добрую половину кормов лошади съедали, коровенки наши тощали, удои падали. Конечно, привыкли мы к лошадям, а все ж таки правильно Ракитин сделал, в интересах…. Потому колхозники поддержали эту мероприятию… И сено ведь на тракторах развозим на ферму, и автомашины…
Старик сыпал слова беспрерывно, и казалось, никогда не остановится.
– Замолчи-ка, – попросил Григорий, поморщившись. – Как у тебя язык не устанет. Я же в том смысле, что конюхом назначил меня Ракитин, не заведующим.
– Как это конюхом! Как это конюхом! – дважды воскликнул Авдей. – А я, выходит, кто?! Смещение с должности по причине должно происходить… А где причина? Я ить работаю не для ради трудодней, а в интересах… И опять же, несмотря на годы. А трудодней сыны у меня зарабатывают столь, что на восьмерых хватит. Я ить пойду да возьму за горло председателя: обскажи причину, коли так…
– А с тобой, дед, весело работать будет, однако, – сказал Бородин.
… Через некоторое время Григорий был даже рад, что дали ему такую спокойную должность. Придет утром пораньше на конюшню, проверит, хорошо ли вычищены стойла, и ждет нарядов. Ракитин ввел такой порядок – любую работу на лошадях оформлять документами. Надо кому-нибудь из колхозников съездить куда – тоже выписывают в конторе наряд. Потом уже идут к Бородину. Он берет бумажку, кладет в карман и распоряжается, какую запрягать лошадь. Никто его не тревожил, и он никому не лез на глаза. Жить можно!
Но, видя, как беспрекословно выполняют колхозники распоряжения Ракитина, опять завидовал этому человеку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140