– Будто в самом деле рада!.. Сколь провалялся в больнице – хоть раз приехала бы проведать. Муж все-таки…
Аниска замерла на месте, в бессилии опустила руки
– Хозяйство ведь такое на руках. Две коровы, две лошади, свинья… как бросишь?.. – неуверенно проговорила она. – Притом еще сено косила…
– Сено? Врешь! – привстал даже Григорий.
– Косила маленько, – повторила Аниска, не поднимая головы. – И посеяла весной, сколь могла.
– Сколь? Сотку?
– Нет, с полдесятины, может, будет… – И видя, что Григорий недоверчиво усмехается, добавила поспешно: – Не одна сеяла… Люди добрые помогли.
– Это что же за люди такие добрые объявились в Локтях? – спросил Григорий, сузив глаза, отчетливо выговаривая каждое слово.
– Павел Туманов с женой…
Григорий на несколько секунд замер, потом переспросил:
– Кто, кто?
– Туманов, говорю…
И вдруг Григорий сорвался с места, забегал из угла в угол, багровея все больше и больше.
– Туманов! Помог! А кто его просил? Кто, спрашиваю?
– Он сам… приехал на нашу пашню… – начала было испуганно объяснять Аниска.
– Сам? Он сам приехал, вспахал и посеял! – гремел Бородин, бегая по комнате. – Ишь, умный какой! Чуть на тот свет не отправил, а теперь задабривает… Нет, я не попущусь. Вон Ракитин говорит – подавай в суд на него. И подам, подам…
Однако горячился Бородин зря. Даже сейчас, бегая из угла в угол и угрожая Туманову судом, Григорий уже знал, что ни в какой суд на Павла он подавать не будет. В суде Туманов ведь обязательно расскажет, за что ударил Григория на полосе. Начнут судьи копаться при народе, когда у него в доме работала Анна, сколько платил… Нет, бог уж с ним, с Тумановым. Остался жив, и ладно.
3
Не успел Бородин окрепнуть после больницы, а коммунары уже разводили по домам обобществленный ранее скот, в корзинках и мешках несли обратно кур, гнали впереди себя важно вышагивающих гусей. Андрей Веселов, Тихон Ракитин и бывший бородинский конюх Степан Алабугин озабоченно бегали по селу, что-то кому-то втолковывали, объясняли.
Новое беспокойное время пришло в деревню.
Бывшие локтинские коммунары почти все вступили в колхоз.
Середнячки, возглавляемые Игнатом Исаевым, по-прежнему держались кучкой. Агитации против колхоза они вроде не вели, но и сами не поддавались уговорам вступить в него. Каждый раз, когда Веселов, Ракитин или Степан Алабугин пробовали заговорить с ними, Игнат Исаев, поглаживая бороду, спрашивал спокойно:
– Колхоз-то – дело добровольное али как?..
– Добровольное, конечно…
– Так об чем разговор тогда?! Мы погодим… А, верно, мужики?
– Верно, – поддерживал Исаева Демьян Сухов.
Кузьма же Разинкин помалкивал. Его сын, Гаврила, служивший у колчаковцев и все эти годы сидевший в тюрьме, недавно вернулся домой. Локтинские мужики косо поглядывали на Разинкиных. Кузьма хоть и жался к Исаеву, но вслух его не поддерживал, отмалчивался. Потом Веселову стали задавать такие вопросы:
– Вот, к примеру, колхоз и коммуна… А чем они отличаются?
Андрей Веселов спокойно, терпеливо объяснял.
– Ну, раз колхозник имеет право личное хозяйство содержать, то чем же он от меня, единоличника, отличается? – спрашивал Игнат Исаев, выслушав Веселова. – Ничем, как я смыслю.
– Как так ничем?! – отвечал уже Сухов Игнату. – Ты соображай – что за хозяйство… Огородишко там, скотинишка кой-какая. А хлеб сеять – сообща… Вот чем отличается…
– Не только этим, Демьян, – говорил Веселов. – И скот общий у колхоза должен быть, помимо того, который…
– Который… помимо!.. – прерывал обычно беседы Исаев. – Не разобрать нам такие слова. Колхоз вот помимо нас – это ясно. А все остальное не понять нам.
– Не понять, верно, – осторожно отваживался все же иногда вставить слово Кузьма Разинкин. – Вот, слышно, раскулачивают по деревням кое-кого, а? – И лицо Кузьмы выражало тревогу.
– У нас некого раскулачивать, – успокаивал его Андрей. – Имущество Лопатина, знаете, конфисковали уже, староста сбежал… А середняков, вроде вас вот, мы не тронем…
– Почему?
И на этот вопрос надо было отвечать Веселову. И он отвечал, как умел:
– Потому что мы к чему стремимся? А к тому, чтоб и все другие в колхозе жили, как вы, зажиточно…
– Тогда к чему нам колхоз, ежели мы и так зажиточные? Н-нет, мы погодим…
До самых снегов толковали на завалинках старики о колхозе, о раскулачивании, ругались мужики, спорили о чем-то бабы. А потом началось и другое: нет-нет да и раздавались по ночам гулкие, с хрипотцой, выстрелы из обрезов, со звоном вылетали стекла из окон многих мужиков, вступивших в колхоз. «Кто же это палит по ночам? – мучительно раздумывал Веселов. – Неужели Игнат с Кузьмой?»
Веселов дал задание Тихону Ракитину и Степану Алабугину тихонько приглядеться к Исаеву, Сухову и особенно Разинкину с сыном. Однако ничего подозрительного в их поведении заметить не могли.
Не один Веселов был обеспокоен ночными выстрелами. Григорий Бородин, по-прежнему не вмешивающийся в ход событий, тревожно раздумывал теперь, ворочаясь без сна в постели: «Окна бьют – полбеды. Вот стреляет кто?» И невольно приходила ему, обжигая все внутри, мысль о Терентии Зеркалове: после долгих лет молчания не он ли напоминает о себе? И когда однажды Аниска, собирая завтрак, сказала: «Третий раз у Андрея Веселова окна бьют… Господи, чего им надо?» – Григорий даже вздрогнул.
– Кому это – им? – отчетливо выговорил он, поднимая на жену узкие, колючие глаза.
– Ну… кто бьет, – промолвила Аниска, жалея, что ввязалась в разговор. Но Григорий больше ничего не сказал, стал молча есть.
Думал Григорий в это время и о другом. Выгодно или невыгодно для него, но отстоялась как-то жизнь. Многие мужики-единоличники по деревням – те, кто посмелее, – за последние годы крепенько встали на ноги, подняли свои хозяйства, А он, Григорий, долго присматривался, боясь рисковать тем, что осталось в кожаном мешочке от отца. Наконец решился… Но и тут прогадал. Видно, на роду ему были написаны одни неудачи и несчастья! Только-только купил вторую лошаденку, хотел расширить посевы, как верзила Павел Туманов чуть не отправил его на тот свет, к отцу. Провалялся больше двух месяцев в больнице, вернулся в июле. Что тут сделаешь? Сена даже не сумел накосить вдосталь. Пришлось продать одну коровенку и утешаться мыслью: «Ничего, обождем еще… Отец вон под старость начал, и если бы…»
А теперь вон какие пошли разговоры о раскулачивании. Придется, однако, вслед за коровой одну лошадь продать на всякий случай, пока не поздно.
Предлагать коня в Локтях он не решался. Надо было куда-то ехать.
– Как у нас с мукой? – спросил он у Аниски.
– Есть пока. Зима ведь только началась. Да и, может, до новой хватит, – ответила она.
– А если не хватит? Весной где достанешь?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140
Аниска замерла на месте, в бессилии опустила руки
– Хозяйство ведь такое на руках. Две коровы, две лошади, свинья… как бросишь?.. – неуверенно проговорила она. – Притом еще сено косила…
– Сено? Врешь! – привстал даже Григорий.
– Косила маленько, – повторила Аниска, не поднимая головы. – И посеяла весной, сколь могла.
– Сколь? Сотку?
– Нет, с полдесятины, может, будет… – И видя, что Григорий недоверчиво усмехается, добавила поспешно: – Не одна сеяла… Люди добрые помогли.
– Это что же за люди такие добрые объявились в Локтях? – спросил Григорий, сузив глаза, отчетливо выговаривая каждое слово.
– Павел Туманов с женой…
Григорий на несколько секунд замер, потом переспросил:
– Кто, кто?
– Туманов, говорю…
И вдруг Григорий сорвался с места, забегал из угла в угол, багровея все больше и больше.
– Туманов! Помог! А кто его просил? Кто, спрашиваю?
– Он сам… приехал на нашу пашню… – начала было испуганно объяснять Аниска.
– Сам? Он сам приехал, вспахал и посеял! – гремел Бородин, бегая по комнате. – Ишь, умный какой! Чуть на тот свет не отправил, а теперь задабривает… Нет, я не попущусь. Вон Ракитин говорит – подавай в суд на него. И подам, подам…
Однако горячился Бородин зря. Даже сейчас, бегая из угла в угол и угрожая Туманову судом, Григорий уже знал, что ни в какой суд на Павла он подавать не будет. В суде Туманов ведь обязательно расскажет, за что ударил Григория на полосе. Начнут судьи копаться при народе, когда у него в доме работала Анна, сколько платил… Нет, бог уж с ним, с Тумановым. Остался жив, и ладно.
3
Не успел Бородин окрепнуть после больницы, а коммунары уже разводили по домам обобществленный ранее скот, в корзинках и мешках несли обратно кур, гнали впереди себя важно вышагивающих гусей. Андрей Веселов, Тихон Ракитин и бывший бородинский конюх Степан Алабугин озабоченно бегали по селу, что-то кому-то втолковывали, объясняли.
Новое беспокойное время пришло в деревню.
Бывшие локтинские коммунары почти все вступили в колхоз.
Середнячки, возглавляемые Игнатом Исаевым, по-прежнему держались кучкой. Агитации против колхоза они вроде не вели, но и сами не поддавались уговорам вступить в него. Каждый раз, когда Веселов, Ракитин или Степан Алабугин пробовали заговорить с ними, Игнат Исаев, поглаживая бороду, спрашивал спокойно:
– Колхоз-то – дело добровольное али как?..
– Добровольное, конечно…
– Так об чем разговор тогда?! Мы погодим… А, верно, мужики?
– Верно, – поддерживал Исаева Демьян Сухов.
Кузьма же Разинкин помалкивал. Его сын, Гаврила, служивший у колчаковцев и все эти годы сидевший в тюрьме, недавно вернулся домой. Локтинские мужики косо поглядывали на Разинкиных. Кузьма хоть и жался к Исаеву, но вслух его не поддерживал, отмалчивался. Потом Веселову стали задавать такие вопросы:
– Вот, к примеру, колхоз и коммуна… А чем они отличаются?
Андрей Веселов спокойно, терпеливо объяснял.
– Ну, раз колхозник имеет право личное хозяйство содержать, то чем же он от меня, единоличника, отличается? – спрашивал Игнат Исаев, выслушав Веселова. – Ничем, как я смыслю.
– Как так ничем?! – отвечал уже Сухов Игнату. – Ты соображай – что за хозяйство… Огородишко там, скотинишка кой-какая. А хлеб сеять – сообща… Вот чем отличается…
– Не только этим, Демьян, – говорил Веселов. – И скот общий у колхоза должен быть, помимо того, который…
– Который… помимо!.. – прерывал обычно беседы Исаев. – Не разобрать нам такие слова. Колхоз вот помимо нас – это ясно. А все остальное не понять нам.
– Не понять, верно, – осторожно отваживался все же иногда вставить слово Кузьма Разинкин. – Вот, слышно, раскулачивают по деревням кое-кого, а? – И лицо Кузьмы выражало тревогу.
– У нас некого раскулачивать, – успокаивал его Андрей. – Имущество Лопатина, знаете, конфисковали уже, староста сбежал… А середняков, вроде вас вот, мы не тронем…
– Почему?
И на этот вопрос надо было отвечать Веселову. И он отвечал, как умел:
– Потому что мы к чему стремимся? А к тому, чтоб и все другие в колхозе жили, как вы, зажиточно…
– Тогда к чему нам колхоз, ежели мы и так зажиточные? Н-нет, мы погодим…
До самых снегов толковали на завалинках старики о колхозе, о раскулачивании, ругались мужики, спорили о чем-то бабы. А потом началось и другое: нет-нет да и раздавались по ночам гулкие, с хрипотцой, выстрелы из обрезов, со звоном вылетали стекла из окон многих мужиков, вступивших в колхоз. «Кто же это палит по ночам? – мучительно раздумывал Веселов. – Неужели Игнат с Кузьмой?»
Веселов дал задание Тихону Ракитину и Степану Алабугину тихонько приглядеться к Исаеву, Сухову и особенно Разинкину с сыном. Однако ничего подозрительного в их поведении заметить не могли.
Не один Веселов был обеспокоен ночными выстрелами. Григорий Бородин, по-прежнему не вмешивающийся в ход событий, тревожно раздумывал теперь, ворочаясь без сна в постели: «Окна бьют – полбеды. Вот стреляет кто?» И невольно приходила ему, обжигая все внутри, мысль о Терентии Зеркалове: после долгих лет молчания не он ли напоминает о себе? И когда однажды Аниска, собирая завтрак, сказала: «Третий раз у Андрея Веселова окна бьют… Господи, чего им надо?» – Григорий даже вздрогнул.
– Кому это – им? – отчетливо выговорил он, поднимая на жену узкие, колючие глаза.
– Ну… кто бьет, – промолвила Аниска, жалея, что ввязалась в разговор. Но Григорий больше ничего не сказал, стал молча есть.
Думал Григорий в это время и о другом. Выгодно или невыгодно для него, но отстоялась как-то жизнь. Многие мужики-единоличники по деревням – те, кто посмелее, – за последние годы крепенько встали на ноги, подняли свои хозяйства, А он, Григорий, долго присматривался, боясь рисковать тем, что осталось в кожаном мешочке от отца. Наконец решился… Но и тут прогадал. Видно, на роду ему были написаны одни неудачи и несчастья! Только-только купил вторую лошаденку, хотел расширить посевы, как верзила Павел Туманов чуть не отправил его на тот свет, к отцу. Провалялся больше двух месяцев в больнице, вернулся в июле. Что тут сделаешь? Сена даже не сумел накосить вдосталь. Пришлось продать одну коровенку и утешаться мыслью: «Ничего, обождем еще… Отец вон под старость начал, и если бы…»
А теперь вон какие пошли разговоры о раскулачивании. Придется, однако, вслед за коровой одну лошадь продать на всякий случай, пока не поздно.
Предлагать коня в Локтях он не решался. Надо было куда-то ехать.
– Как у нас с мукой? – спросил он у Аниски.
– Есть пока. Зима ведь только началась. Да и, может, до новой хватит, – ответила она.
– А если не хватит? Весной где достанешь?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140