– А п-похоронная?
Муса пожал плечами:
– Может, с того света возвращается. Жена его телеграмму получила…
На следующий день Бородин, внешне спокойный, рано утром явился в контору и приказал сторожихе сбегать за Артюхиным и Тумановым. Когда те явились, Григорий мягко заговорил:
– Вот что, Павло… И ты, Федот. У нас обычно: приедет фронтовик – три-четыре дня гулянка. А сейчас сенокос, каждый день на счету. Прошу вас, берите косы да в поле. Для примера другим. Я сейчас на лошадь – и по домам. Всех выгоню на луга. Договорились? Тебя, Павел, конечно, в кузню потом определю, на старое место…
Федот с готовностью встал со стула.
– Ну-к что! Крестьяне – понимаем. Голова только трещит. Придется стаканчик ломануть для похмелья. А догуляем потом…
Павел Туманов ничего не сказал, только посмотрел на Бородина своим единственным глазом. Второй глаз Туманов потерял на фронте и носил теперь черную кожаную повязку.
В этот день Григорий проявил такую расторопность, какой никто от него не ожидал. Через час все, кто мог держать косу, были на лугах.
* * *
На станции Тихон Ракитин увидел какую-то машину и подошел к шоферу.
– Не в Локти?
– Нет. Из соседнего колхоза я. – И открыл дверцу. – Садись, от нас доберешься как-нибудь. Там недалеко.
– Нет, я в кузов. Оттуда виднее, – ответил Тихон, кинул в кузов фанерный чемоданчик и следом вскочил сам.
Всю дорогу он ехал стоя, держась за крышу кабинки. Ветер развевал его совершенно белые, седые волосы.
До Локтей Тихон добрался под вечер. Ему навстречу из небольшого мазаного домишка выскочили раздетые ребятишки, заплаканная женщина.
Ракитин бросил в дорожную пыль чемодан, схватил в охапку детей, поднял в воздух.
– Подросли, значит, без меня. Правильно сделали, – одобрил он. Потом поставил ребят на землю, обнял плачущую жену и проговорил: – Ну, будет. Долго плачут только с горя…
А небольшая изба уже была битком набита колхозниками. Многие, узнав о приезде Ракитина, с обеда побросали косы и прибежали в село. Тихон, переступив порог, окинул взглядом людей и стал медленно снимать солдатскую шинель. Тогда все увидели орден Ленина и несколько медалей на его полинялой гимнастерке.
Восхищенно загудели колхозники. Отовсюду посыпалось:
– Вот тебе и Тихон! А считали покойником…
– Знай локтинских! Кавалер! Как Гаврила Разинкин!
– А седой-то как лунь! Да что же это ты так?
– Чего же ты молчал? Где был? Написал бы хоть: так и так, орден дали…
– Нам бы это очень даже интересно знать… И для авторитета села Локти…
Тихон еще более смущался.
– Чего там хвастаться, дело прошлое… А не писал потому, что сам не знал: буду жить или помру. Больше года в госпитале провалялся. Думал: семья давно меня считает мертвым. Напишу, что жив, – обрадуются, ждать будут… А я тем временем в самом деле помру. Опять слезы… Так вот и не писал.
Неожиданно гул голосов смолк. В комнату вошел Григорий Бородин, нагибая голову в дверях.
– Здравствуй, здравствуй, Тихон Семенович, – как-то виновато улыбаясь, заговорил Бородин. – Хе-хе, не смог я удержать народ на полях, как узнали, что ты едешь… Сенцо мы косим… Ну что же, поздравляю тебя, Тихон Семеныч…
Ракитин при первых звуках голоса Бородина стремительно обернулся, невольно отступил шага на два назад. Люди непонимающе переводили взгляды то на Ракитина, то на Григория.
– Ты?! – изумился Ракитин. – Ты… жив?
– Вроде бы, хе-хе…
– Председатель наш, – проговорил оказавшийся рядом Бутылкин. – Недавно избрали.
– Что? Как?! – воскликнул Ракитин еще более удивленно,
– Да что это вы, в самом деле? Не знаете, что ли, друг друга? – спросил кто-то.
Григорий Бородин продолжал заискивающе и виновато улыбаться.
– Значит, вернулся, Тихон Семенович, цел и невредим? То есть вижу, что э-э… Из госпиталя, значит? Я тоже хлебнул… ранен в плечо был.
Но Ракитин не стал больше слушать Григория, отвернулся. Тотчас обступили его колхозники, заговорили все разом, оттерли от Бородина.
5
На другой день Тихон уже вышагивал по улицам деревни, заглядывая в каждый уголок, точно, уходя в армию, он оставил там что-то, а теперь ходил и смотрел – уцелело ли? Потом часа два сидел на берегу озера, молча смотрел вдаль, на зеленоватые волны.
Вечером зашел к Веселовым. Поленька метнулась в дальний угол, сорвала со стены полотенце, вытерла стул и подвинула его Ракитину.
– Спасибо, – проговорил Ракитин. – Вот ты какая стала! Сколько тебе уж лет-то?
– Двенадцать, – ответила Поленька и смутилась. – Вы подождите, мама сейчас придет. Она вечерами, после работы, сено для нашей коровы косит. Нынче председатель далеко нам покос отвел, возле Волчьей пади. Как вот вывозить будем – и не знаем… Уж вы подождите.
– Я подожду, подожду… Как живете-то?
– Ничего, живем. Мама всю войну огородной бригадой руководила… А недавно председатель снял ее. Сейчас она на разных работах…
Евдокия действительно скоро пришла. Увидев Ракитина, подбежала к нему, уткнулась в плечо и беззвучно заплакала.
– Ничего, ничего… – говорил Тихон, неумело поглаживая ее по спине. – Может, еще и жив Андрей… как я вот…
Евдокия без слов покачала головой. Да и сам Ракитин понимал: то, что случилось с ним, бывает редко, настолько редко, что успокаивать сейчас этим Евдокию бессмысленно.
На следующее утро Тихон пошел в колхозную контору. Бородин, увидев его через открытую дверь своего кабинета, поспешно вскочил из-за стола:
– Заходи, заходи, Тихон Семенович.
Ракитин поздоровался со счетоводом Никитой – племянником Демьяна Сухова, сидевшим в бухгалтерии между двух облезлых столов, кивнул Павлу Туманову, завернувшему в контору, чтобы попросить наконец у Бородина работы в кузнице. Туманов проводил Тихона взглядом до тех пор, пока за ним не захлопнулась дверь председательского кабинета.
Григорий Бородин, собственноручно прикрыв дверь, пододвинул Ракитину старенькое, скрипучее кресло:
– Садись, садись, Тихон Семенович… Значит, ты, я полагаю, насчет работы пришел?.. – говорил и избегал смотреть в лицо Тихону.
– А ты, значит, жив все-таки? – опять, как в день приезда, спросил Ракитин, усаживаясь в кресло.
Григорий попытался улыбнуться, но улыбки не вышло. Тогда он отвернулся и стал смотреть в окно.
– А ты что, думал меня… одним выстрелом прихлопнуть? Бородины живучи, хе-хе… – Но и шутки не вышло. Григорий обернулся, поворошил бумаги на столе, скользнул взглядом, будто невзначай, по лицу Ракитина и опять отвернулся. – Меня простили, потому что… кровью заслужил потом это… Так что… все в порядке по этой линии.
– Как же все-таки от суда отвертелся? Тебя ведь судить надо было…
– Не стали судить, простили… – опять повторил Бородин. – Сказали: иди на передовую, искупай свою вину. И я пошел…
– Врешь!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140
Муса пожал плечами:
– Может, с того света возвращается. Жена его телеграмму получила…
На следующий день Бородин, внешне спокойный, рано утром явился в контору и приказал сторожихе сбегать за Артюхиным и Тумановым. Когда те явились, Григорий мягко заговорил:
– Вот что, Павло… И ты, Федот. У нас обычно: приедет фронтовик – три-четыре дня гулянка. А сейчас сенокос, каждый день на счету. Прошу вас, берите косы да в поле. Для примера другим. Я сейчас на лошадь – и по домам. Всех выгоню на луга. Договорились? Тебя, Павел, конечно, в кузню потом определю, на старое место…
Федот с готовностью встал со стула.
– Ну-к что! Крестьяне – понимаем. Голова только трещит. Придется стаканчик ломануть для похмелья. А догуляем потом…
Павел Туманов ничего не сказал, только посмотрел на Бородина своим единственным глазом. Второй глаз Туманов потерял на фронте и носил теперь черную кожаную повязку.
В этот день Григорий проявил такую расторопность, какой никто от него не ожидал. Через час все, кто мог держать косу, были на лугах.
* * *
На станции Тихон Ракитин увидел какую-то машину и подошел к шоферу.
– Не в Локти?
– Нет. Из соседнего колхоза я. – И открыл дверцу. – Садись, от нас доберешься как-нибудь. Там недалеко.
– Нет, я в кузов. Оттуда виднее, – ответил Тихон, кинул в кузов фанерный чемоданчик и следом вскочил сам.
Всю дорогу он ехал стоя, держась за крышу кабинки. Ветер развевал его совершенно белые, седые волосы.
До Локтей Тихон добрался под вечер. Ему навстречу из небольшого мазаного домишка выскочили раздетые ребятишки, заплаканная женщина.
Ракитин бросил в дорожную пыль чемодан, схватил в охапку детей, поднял в воздух.
– Подросли, значит, без меня. Правильно сделали, – одобрил он. Потом поставил ребят на землю, обнял плачущую жену и проговорил: – Ну, будет. Долго плачут только с горя…
А небольшая изба уже была битком набита колхозниками. Многие, узнав о приезде Ракитина, с обеда побросали косы и прибежали в село. Тихон, переступив порог, окинул взглядом людей и стал медленно снимать солдатскую шинель. Тогда все увидели орден Ленина и несколько медалей на его полинялой гимнастерке.
Восхищенно загудели колхозники. Отовсюду посыпалось:
– Вот тебе и Тихон! А считали покойником…
– Знай локтинских! Кавалер! Как Гаврила Разинкин!
– А седой-то как лунь! Да что же это ты так?
– Чего же ты молчал? Где был? Написал бы хоть: так и так, орден дали…
– Нам бы это очень даже интересно знать… И для авторитета села Локти…
Тихон еще более смущался.
– Чего там хвастаться, дело прошлое… А не писал потому, что сам не знал: буду жить или помру. Больше года в госпитале провалялся. Думал: семья давно меня считает мертвым. Напишу, что жив, – обрадуются, ждать будут… А я тем временем в самом деле помру. Опять слезы… Так вот и не писал.
Неожиданно гул голосов смолк. В комнату вошел Григорий Бородин, нагибая голову в дверях.
– Здравствуй, здравствуй, Тихон Семенович, – как-то виновато улыбаясь, заговорил Бородин. – Хе-хе, не смог я удержать народ на полях, как узнали, что ты едешь… Сенцо мы косим… Ну что же, поздравляю тебя, Тихон Семеныч…
Ракитин при первых звуках голоса Бородина стремительно обернулся, невольно отступил шага на два назад. Люди непонимающе переводили взгляды то на Ракитина, то на Григория.
– Ты?! – изумился Ракитин. – Ты… жив?
– Вроде бы, хе-хе…
– Председатель наш, – проговорил оказавшийся рядом Бутылкин. – Недавно избрали.
– Что? Как?! – воскликнул Ракитин еще более удивленно,
– Да что это вы, в самом деле? Не знаете, что ли, друг друга? – спросил кто-то.
Григорий Бородин продолжал заискивающе и виновато улыбаться.
– Значит, вернулся, Тихон Семенович, цел и невредим? То есть вижу, что э-э… Из госпиталя, значит? Я тоже хлебнул… ранен в плечо был.
Но Ракитин не стал больше слушать Григория, отвернулся. Тотчас обступили его колхозники, заговорили все разом, оттерли от Бородина.
5
На другой день Тихон уже вышагивал по улицам деревни, заглядывая в каждый уголок, точно, уходя в армию, он оставил там что-то, а теперь ходил и смотрел – уцелело ли? Потом часа два сидел на берегу озера, молча смотрел вдаль, на зеленоватые волны.
Вечером зашел к Веселовым. Поленька метнулась в дальний угол, сорвала со стены полотенце, вытерла стул и подвинула его Ракитину.
– Спасибо, – проговорил Ракитин. – Вот ты какая стала! Сколько тебе уж лет-то?
– Двенадцать, – ответила Поленька и смутилась. – Вы подождите, мама сейчас придет. Она вечерами, после работы, сено для нашей коровы косит. Нынче председатель далеко нам покос отвел, возле Волчьей пади. Как вот вывозить будем – и не знаем… Уж вы подождите.
– Я подожду, подожду… Как живете-то?
– Ничего, живем. Мама всю войну огородной бригадой руководила… А недавно председатель снял ее. Сейчас она на разных работах…
Евдокия действительно скоро пришла. Увидев Ракитина, подбежала к нему, уткнулась в плечо и беззвучно заплакала.
– Ничего, ничего… – говорил Тихон, неумело поглаживая ее по спине. – Может, еще и жив Андрей… как я вот…
Евдокия без слов покачала головой. Да и сам Ракитин понимал: то, что случилось с ним, бывает редко, настолько редко, что успокаивать сейчас этим Евдокию бессмысленно.
На следующее утро Тихон пошел в колхозную контору. Бородин, увидев его через открытую дверь своего кабинета, поспешно вскочил из-за стола:
– Заходи, заходи, Тихон Семенович.
Ракитин поздоровался со счетоводом Никитой – племянником Демьяна Сухова, сидевшим в бухгалтерии между двух облезлых столов, кивнул Павлу Туманову, завернувшему в контору, чтобы попросить наконец у Бородина работы в кузнице. Туманов проводил Тихона взглядом до тех пор, пока за ним не захлопнулась дверь председательского кабинета.
Григорий Бородин, собственноручно прикрыв дверь, пододвинул Ракитину старенькое, скрипучее кресло:
– Садись, садись, Тихон Семенович… Значит, ты, я полагаю, насчет работы пришел?.. – говорил и избегал смотреть в лицо Тихону.
– А ты, значит, жив все-таки? – опять, как в день приезда, спросил Ракитин, усаживаясь в кресло.
Григорий попытался улыбнуться, но улыбки не вышло. Тогда он отвернулся и стал смотреть в окно.
– А ты что, думал меня… одним выстрелом прихлопнуть? Бородины живучи, хе-хе… – Но и шутки не вышло. Григорий обернулся, поворошил бумаги на столе, скользнул взглядом, будто невзначай, по лицу Ракитина и опять отвернулся. – Меня простили, потому что… кровью заслужил потом это… Так что… все в порядке по этой линии.
– Как же все-таки от суда отвертелся? Тебя ведь судить надо было…
– Не стали судить, простили… – опять повторил Бородин. – Сказали: иди на передовую, искупай свою вину. И я пошел…
– Врешь!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140