– Оказывается, баба какая-то с водой шла, с перепугу и ведра бросила.
– Анна Туманова, должно. Ее домишко, – ответил один из подъехавших, и Дуняшка теперь ясно разобрала, что говорит Гордей Зеркалов.
– Ну, черт с ней. Айда дальше. Где, говоришь, дом Веселовых? – спросил незнакомый голос.
– Там… И Ракитин рядом живет. Не спугнуть бы. – Теперь говорил сын Зеркалова, Терентий. Дуняшка стояла ни живая ни мертвая.
Сбоку, всего в полуметре от нее, осветилось окно, и Анна Туманова, растрепанная, в одной рубашке, прижалась лбом к стеклу. Она услышала, очевидно, шум на улице и старалась рассмотреть, что за люди бродят у ее дома. Потом отошла, и в окне мелькнула мужская тень. И тотчас свет в комнате погас.
Когда всадники осторожно, стараясь не шуметь, отъехали, Дуняшка выглянула из-за угла и ближайшим, плохо укатанным переулком кинулась к дому Лопатина.
Бежать Дуняшке было трудно. Валенки болтались на ногах. И ей казалось, что она не бежит вовсе, а, задыхаясь, топчется на одном месте. А люди верхами на лошадях уже подъехали к их дому и, увидев, что там никого нет, поскакали к лопатинскому…
Не соображая, что делает, Дуняшка скинула полушубок. Пробежала еще шагов пятьдесят, ухватилась за чью-то изгородку и сбросила валенки. Сухой снег тотчас обжег голые ноги. Однако острую, режущую боль Дуняшка испытывала только какие-то секунды. Потом все прошло. Она бежала, не чувствуя ног, словно не касалась земли…
Взбежав на крыльцо лопатинского дома, застучала в дверь обоими кулаками, раскачиваясь, била в нее плечом, выкрикивала:
– Скорее, скорее… Андрей!
Когда дверь распахнулась, Дуняшка упала на чьи-то руки, прошептав:
– Гордей Зеркалов… и еще с ним… конные… сюда…
Тихон Ракитин захлопнул дверь. Когда закрывал, увидел, что во двор действительно въезжают люди. И в тот же момент раздался выстрел.
Пуля пробила дверь и ударилась в стену бревенчатого коридора, никого не задев, Ракитин взглянул на Веселова.
– Пошли через задний ход! – сказал Андрей. – Может, успеем еще, пока не окружили. Помоги жену вынести.
Дуняшка с обмороженными ногами лежала на полу, закрыв глаза. Андрей с помощью Ракитина взвалил ее себе на плечи. Они быстро прошли через все комнаты, выскочили на улицу с противоположной стороны и увидели, что полнеба освещает зарево.
Горела ли только избушка Веселовых или банда, возглавляемая Зеркаловым, подожгла заодно и домишко Ракитина – отсюда было не разобрать.
Через несколько минут Веселов и Ракитин постучались в двери Федота Артюхина.
– Господи, а я и то смотрю – зарево. Думаю… – зашептал было Федот, но Веселов перебил его:
– Вот пусть у вас Дуня побудет. Больше некуда…
– Ну-к что? И пусть, и пусть… Значит, я и подумал…
– В деревне бандиты… Айда с нами… от греха… – торопливо бросил Ракитин. И сейчас же взвизгнула жена Федота Артюхина:
– Куда еще! Хватит! И так довоевался, кровью харкает. – И, закрыв мужа не по-женски широкой спиной, со злостью глядела в лицо Ракитину.
– Так я говорю – Зеркалов… – морщась, повторил Ракитин.
– Мы ему плохого ничего не делали… А если с вами Федот хороводился по глупости – значит, задница чесалась, плетей просила… Вот и пусть всыплют…
Федот вытягивал шею из-за плеча жены, крутил головой, открывал и закрывал рот, но сказать ничего не решался.
Андрей растерянно бросил взгляд на Артюхину, оглянулся на Тихона и нагнулся к Дуняшке, намереваясь взять ее и вынести на улицу. Жена Федота, не трогаясь с места, не шевеля почти губами, проговорила:
– А ее не трогай. Пропадет с вами, с проклятыми, баба…
– Мы посмотрим, мы уж посмотрим за ней, – часто кивая головой, выдавил из себя наконец Федот. – А вообще-то я… надо бы, конечно, с вами…
– Сиди! – зыкнула на него жена, оборачиваясь.
Андрей Веселов еще помедлил в нерешительности. Ракитин осторожно тронул его за плечо.
– Ноги у нее поморожены, – бросил наконец Андрей Артюхиным, вслед за Ракитиным выскочил на улицу и побежал в сторону соснового бора.
4
Карательный отряд колчаковцев, возглавляемый бывшим локтинским старостой Гордеем Зеркаловым, несколько дней рыскал по всему селу, шарил по домам, но Андрея Веселова и Тихона Ракитина нигде не было.
Федот Артюхин, который без возражений согласился взять к себе Дуняшку, теперь только понял, чем это ему грозит. Несколько раз на день он спрашивал у жены:
– Может, спрятать ее в подпол, а? Ведь найдут – убьют нас всех…
– А коли в подполе найдут? Тогда спросят – зачем прячете? А так еще, может, пронесет бог.
– Ну, ну, – бормотал Федот, однако успокаивался ненадолго.
– А может, и я… того… – то и дело начинал он, не смея взглянуть в глаза жене.
– Ну!
– Зря не пошел с Андреем? Все-таки устанавливал…
– Чего?
– А эту… власть.
– Дурак! Чего ты устанавливал? Ты языком трепал…
– Ну, все-таки… слово, сказывают, не воробей…
– Вобьют тебе его с обратного конца… Ничего, стерпишь… Зато не разинешь больше рта…
На второй день рано утром к ним зашли двое рослых колчаковцев.
– Чей дом?
– Мой. Артюхина Федота, – еле вымолвил Федот.
Обшарив глазами метавшуюся в жару на кровати Дуняшку, колчаковец полез в подпол. «Что я тебе говорила?» – сверкнула глазами жена. Федот только закивал головой.
– А это кто? – спросил другой колчаковец и указал плетью на Дуняшку.
У Федота зашлось сердце.
– Сестра моя, болеет, – ответила жена Федота. – Дура, напилась самогону, свалилась в снег и… вот смотри. Все ноги обморозила. – И открыла Дуняшкины ноги.
– Ладно. – Колчаковец махнул плетью. Увидев висевшую у двери потрепанную солдатскую шинель, повернул к Федоту свое заросшее рыжей щетиной лицо: – Ты, оглобля… воевал, что ли? Почему дома?
– Отпустили… из лазарета… – несмело ответил Федот.
– По ранению, что ль?
Федот молча и часто закивал головой.
– В язык, должно, – усмехнулся другой колчаковец. – Ишь говорить не может. Пойдем, Зеркалов разберется. Он тут всех знает.
Когда они ушли, Федор перекрестился.
– Господи! А коли в сам Гордей зашел? Ведь он в лицо Дуняшку-то помнит.
– Не каркай, – отрезала жена, и Федот умолк.
Терентий Зеркалов, размахивая наганом, носился вместе с колчаковцами по улицам, изымал у жителей муку, сало и другие продукты. И хотя никто не сопротивлялся поборам, молодой Зеркалов орал, угрожая наганом:
– Ну, чего глаза пучишь? Для нар-родной армии это, дурак!.. Понимать должен.
– Я понимаю, что же… При Советах у нас тоже брали, только по-хорошему, объясняли все…
– При Советах!! Я тебе покажу, сволочь, Советы…
В эти дни объявился в деревне и Лопатин. Где жил все это время, что делал – никто не знал. А теперь не торопясь похаживал по улицам, заворачивал почти в каждый дом.
– Этот вон самоваришко-то – мой, – ласково говорил он и записывал в тетрадь фамилии тех, у кого обнаружил свою вещь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140