– Не хочешь говорить? – промолвил сын. – Тогда я сам. Ведь он что выдумал! Он сказал мне… когда я к вам прибежал… Что Поленька… что она… сестра… мне!
Григорию казалось, что сын хлещет его ремнем по лицу, как он когда-то хлестал его… Воздуха не хватало. Григорий только беззвучно открывал и закрывал рот да отступал к стенке. Глаза его, по мере того как медленно приближалась к нему Евдокия, расширялись, делались круглыми. Вот ее бледное лицо, ее сероватые, с голубым отливом, беспощадные глаза уже совсем близко. Но сил отвернуться или хотя бы закрыться не было.
И только когда плюнула Евдокия ему в лицо, on смог поднять руки, вытереться шапкой.
– Тогда слушай… тогда слушай, – донесся до него голос Веселовой. Но кому она говорит это: ему или сыну – понять не мог. – Слушай! Я даже дочери не рассказывала этого… А тебе скажу…
«Петру, Петру говорит… – мелькнуло у Григория. – Да где же люди, на которых кидался пес? При них, может, не решилась бы…»
– …проходу не давал, на коленях передо мной ползал… Особенно когда деньжонки вдруг появились ни с того ни с сего у них с отцом, – звучал в комнате грустный, спокойный голос Евдокии, сидевшей теперь на стуле. – Дело до того дошло, что на Андрея, Поленькиного отца, с ножом бросался… Ты веришь мне, Петя?
Дверь открылась, и вошел кузнец Степан Алабугин, выбранный год назад председателем ревизионной комиссии колхоза.
– Здорово, хозяин, – проговорил он весело, со стуком прикрыл за собой дверь.
Бывший работник Бородиных при встречах с Григорием величал его только «хозяином». Григорий каждый раз скрипел зубами да думал: «Ладно, ладно…» Но что «ладно» – и сам не знал.
Едва услышав голос Алабугина, Григорий очнулся от оцепенения, обернулся к Степану.
Пытка Григория не кончилась, но Алабугин – это не Веселова, на которую он не осмеливался прямо поднять руку, глаз которой он боялся всю жизнь. Бородин сорвал со стены плеть и кинулся к опешившему в первое мгновение кузнецу:
– Сейчас я покажу тебе «хозяина»!
Степан уклонился от первого удара, схватил Григория за руку, которая сжимала черемуховый черенок:
– Дурень ты… Дай-ка сюда плетку…
– Нет, врешь, – прохрипел Григорий. – Попробуй взять ее… Попробуй…
Однако Степан без труда разжал пальцы Григория (то ли не было в них уже прежней цепкости, то ли Алабугин оказался сильнее), переломил черенок плети и бросил к печке, еще раз повторив:
– Дурень… Пойдем-ка проверим, что у тебя в сусеках засыпано, в погребе запрятано. Там ждут Ракитин с Тумановым да участковый. – И вышел.
Григорий не сразу понял, куда его зовут. Он как-то удивленно оглядел свою руку, из которой Степан Алабугин вывернул плеть, вопросительно поднял глаза на Евдокию Веселову, спокойно сидевшую на прежнем месте. И вдруг увидел бледную, как стена, жену, и сам начал медленно бледнеть…
– Вон чю! – прохрипел он, нервно усмехнулся. И повторил: – Во-он что!..
Наконец Веселова поднялась. Григорий тотчас воскликнул зачем-то:
– Думаешь, опять стану на колени перед тобой? Врешь, врешь! – Но самому хотелось встать, попросить защиты у нее. У нее, которую он ненавидел так давно с тех пор как перестал любить. И Григорий еще раз крикнул: – Нет, врешь!
Кричал он уже затем, чтобы подбодрить себя, чтобы в самом деле не опуститься на колени.
– Не задерживай. Люди ждут тебя, – сказала Евдокия.
Григорий покорно повернулся и вышел… Анисья, все время безмолвно стоявшая у стола, рухнула на пол с криком:
– Пропали мы… Пропали!
Евдокия бережно подняла ее, посадила на стул.
– А может, наоборот, Анисья… Может, ты… и сын заново родитесь.
Анисья тяжело всхлипывала.
– А насчет фермы подумай. Я еще зайду к тебе, потолкуем обо всем…
Евдокия осторожно, как девочку, погладила ее по голове.
– Эх, Аниска, Аниска, не туда у тебя жизнь пошла! Ну ничего, хоть на старости лет себя найдешь!
* * *
– Показывай сусеки. Отмыкай, – глухо сказал Ракитин, когда Бородин вышел в сенцы. В лицо Григорию он даже не взглянул – противно было.
– Обыск?.. А кто… разрешил? Отвечать будете…
– Ответим…
– Давайте, гражданин, ключи. Иначе ломать будем, – сурово проговорил участковый.
Это официальное «гражданин» окатило Григория холодной волной. Он невольно полез в карман, но передумал вдруг. И произнес, шевеля усами:
– Ломайте… раз имеете право…
Туманов взял в руки ломик, которым Бородины закладывали на ночь двери.
– Чудно… Сусеки – и под замком. Первый раз вижу…
Бородин выбросил на пол ключи.
– Замки хоть не ломайте… Старинные, теперь не найдешь таких.
Из первого сусека пахнуло прелью.
– Все сгнило здесь, заплесневело, – проговорил Степан, взяв горсть испорченного зерна.
– Мое гниет, не ваше…
Второе и третье отделения были почти доверху засыпаны отборной пшеницей.
– Откуда у тебя зерно? – строго спросил Алабугин. – На трудодни мы не выдавали еще.
– Прошлогодняя…
– Чего мелешь? Не умеем, что ли, прошлогоднее зерно от нынешнего отличить…
– Когда покупал, говорили – прошлогоднее, – сжавшись, ответил Григорий. Но сам же чувствовал, как жалка его ложь.
– У кого покупал?
– Там… – И задергал усами, без слов.
– Ясно, составляйте акт, – распорядился Ракитин.
– Может, сначала в других местах посмотрим… В погребе он… Что-то запашок оттуда напахивает.
– Идемте.
Кто-то подтолкнул Бородина. Он, как сонный, пошел вперед.
Едва спустился с крыльца, ветер ударил ему в правый бок, он не удержался, качнулся в сторону сарая, припал на колени. За дверью сарая, запертая Анисьей, бесновалась собака, но, учуяв Григория, стала нетерпеливо, радостно повизгивать. «Распахнуть бы дверь… натравить…» – мелькнуло у него. И Григорий увидел уже, как собака опрокинула кого-то на землю, на мерзлый снег, как раскатились в стороны хлебные корки…
– А замок на погребе ломать или ключи дашь? – спросил кто-то.
Видение исчезло. Григорий прошептал торопливо:
– Дам, дам…
Погреб был неглубокий, но просторный. Однако в нем ничего не обнаружили, кроме кадок с соленой капустой, огурцами, помидорами, крынок с молоком. Хотели идти уже обратно, да смущал всех тяжелый, гнилой запах, сочившийся неведомо откуда.
– Откуда же такие ароматы несутся? – проговорил Туманов.
В это время Степан Алабугин нечаянно уронил камень, придавливавший крышку кадки с солониной. Камень гулко упал на солому, которой был устлан пол погреба.
– Что за черт! Там пустота вроде.
Тихон ногой разгреб солому. Оказывается, внизу был деревянный пол.
Продолжая раскидывать солому, Ракитин обнаружил в углу люк с кольцом.
– Вон тут что! Тайничок. И тут замкнуто.
На этот раз Григорий не дал ключа, будто не слышал даже голоса Ракитина. Алабугин сбегал в сенцы и принес ломик.
Но едва Тихон приподнял люк, сколоченный из толстенных, обитых снизу железом плах, снизу ударило таким смрадом, что все выскочили наружу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140