– Да ты… что?
Григорий кинулся вдруг к столу, схватил свой стул и поставил его перед Ракитиным:
– Вот мой стул. Садись давай, командуй. Только не обливай меня грязью. Я знаю, ты уж распускаешь слухи, будто я на фронте… Э-э, да что! Садись, говорю, руководи.
Ракитина, потрепавшего на войне нервы, вдруг начало колотить. Павел Туманов, не без основания опасавшийся, что дело может кончиться плохо, крепко схватил сжатый кулак Ракитина. Ракитин шумно, как паровоз, выдохнул из себя воздух.
– Вон ты как! – сказал он, подергивая бледными губами. – Что ж, откровенность на откровенность, раз на то пошло. Никаких слухов я не распускаю. А надо бы всем рассказать, какую ты рану принес домой. В председатели я не мечу. Но ты случайно попал на это место, понял?
– Как не понять? Все понятно и мне и людям вот… Давай уж выкладывай все сочинения, какие придумал обо мне. Остальные Пашка Туманов довыложит, он у тебя на подхвате. Говори, вот он, народ-то… Может, и поверят тебе!..
Ракитин обернулся назад. В бухгалтерии по-прежнему стояла тишина. Только что вошедшие с улицы люди толпились вокруг столов, вытягивали шеи, пытаясь через головы других заглянуть в кабинет.
– Вон ты как! – повторил Ракитин, невесело усмехаясь. – Вижу, возомнил о себе много. Думаешь, царь и бог теперь здесь.
– Царь не царь, а… вот она дверь, открытая…
Однако Ракитин не тронулся с места. Он опять стал наливаться гневом, как свинцом. Павел Туманов схватил теперь его за обе руки и потащил из конторы.
На улице Ракитин немного остыл, молча шагал по мягкой дороге, уткнув нос в мохнатый воротник полушубка.
Возле дома Ракитина Туманов сказал:
– Зря ты горячку порол, Тихон.
– Да ведь он, сволочь такая, что выдумал…
– Он выдумал, а вот теперь оправдайся попробуй… Он знал, что делал.
Ничего больше не говоря, даже не попрощавшись, Тихон толкнул калитку.
3
Скоро зачернели унавоженные улицы деревни, осели в палисадниках мокрые сугробы. Снег сделался крупчатым, тяжелым. Утрами он покрывался прочной ледяной коркой, выдерживающей тяжесть человека, а к середине дня подплывал желтоватой водой.
Потянуло над Локтями первыми волнующими запахами весны.
Бородин не спеша готовил хозяйство к севу. Давая колхозникам задания, смотрел людям не в лицо, а куда-то мимо. Едва появлялись в конторе Павел Туманов или Ракитин, Бородин чуть заметно, одним уголком губ, усмехался и делал вид, что не замечает их. Если те обращались к нему, Григорий старался отвечать как можно короче: ладно, правильно, делайте…
После завтрака шел проверять, как протравливаются семена, сколько кузнецы оковали за вчерашний день колес, отремонтировали борон. Заглядывал и на конюшню и на скотный двор. Теперь он не горячился, не кричал, как осенью. Если замечал непорядок, говорил тихим и ровным голосом:
– Вы, дьяволы, за что трудодни получаете? Чтоб к завтрему все было исправлено.
Перемена в поведении Григория всем бросилась в глаза. Колхозники спрашивали:
– Да что ты, Григорий Петрович, точно вареный ходишь? Ведь осенью-то как руководство держал?! Потому и уборку провели быстрее других.
Григорий обычно присаживался, вытаскивал кисет и горько усмехался:
– А зачем мне здоровье тратить? Все равно снимут. Живьем едят меня Ракитин с Тумановым. – Закурив, поднимался, сосал самокрутку, плевал на мокрый снег. – Слыхали, что Ракитин мне заявил в конторе? Не по тебе, мол, должность… Коль не по мне – берите ее себе. А я и так проживу. Руки, слава богу, есть, работать привычны.
И медленно уходил прочь.
И как-то так получилось, что многие колхозники сочувствовали Григорию. А тут не терялись Бутылкин, Муса Амонжолов, Егор Тушков. При удобном случае каждый из них говорил:
– Голодной курице все просо снится… А Ракитину – председательское место…
– Ракитин-то ничего… разбирающийся в делах человек, – возражал иногда кто-нибудь.
– И беспокойный вроде… хлещется день и ночь.
– Он хлещется… как рыба на крутом берегу – все к воде да к воде. Рыба – та хоть бездумная, а Ракитин – себе на уме.
– Ну, это ты зря!
– Вот тебе и «ну-у»… А Бородин чем плох? Заботится о народе. Электростанцию вон собирается построить.
– Электростанцию? Врешь!
– Поди спроси.
Спрашивали. Григорий отвечал нехотя:
– Нынче с лета начнем строить. Снимут меня – хоть люди добрым словом каждый вечер вспоминать будут…
И незаметно некоторые колхозники стали пропитываться неприязнью к Туманову и Ракитину. Тихон попытался на ферме поговорить со скотниками по душам. Но сделал это, очевидно, неумело. Колхозники слушали его, перекидываясь насмешками, а кто-то даже крикнул:
– Заливай! Понимаем…
Оскорбленный, он выбежал из коровника и сразу увидел Григория возле амбара с семенным зерном. Бородин тоже заметил его и, почуяв неладное, скрылся в амбаре, где человек десять насыпали в мешки пшеницу. Ракитин, заскочив в амбар, подбежал к Бородину и рванул его за рукав.
– Агитируешь народ, сволочь!
– Чего их агитировать? Они и так добросовестно работают, – не растерялся Григорий. – Сев на носу, каждый понимает. Агитация не нужна. А вот отсеемся – тогда начну агитировать… на строительство электростанции. Дело новое…
Веселова, опасаясь скандала, поспешно вытолкала Ракитина из амбара и увела прочь. Григорий бросил вслед:
– Успокойся… Сам я уйду с председателей. Вот кончим сев, проведем общее собрание…
Григорий сел на кучу мешков, сваленных возле входа в амбар, обиженно стал смотреть в одну точку.
– Что это вас с Ракитиным мир не берет? – вернувшись, насмешливо спросила Евдокия.
Бородин быстро взглянул на нее. В короткой ватной фуфайке, в шерстяном платке, туго повязанном вокруг головы, Евдокия показалась ему на миг молоденькой девушкой.
– Нас с тобой тоже почему-то не берет он… всю жизнь, – ответил Григорий.
– Ну, здесь-то можно понять, – тем же голосом ответила Евдокия.
– И тут можно… Чужой хлеб всегда слаще кажется. Сказал я, что сам уйду с председателей – и уйду…
Евдокия проговорила тихо:
– Не ври! – и погромче: – Не ври!! И что уйдешь сам, и что зарится он на твое место… Другое промеж вас…
– На ко… на кого кричишь?! – задохнулся Григорий, вскочил на ноги, вытащил из карманов руки.
Опять его огромные крючковатые пальцы сжимались и разжимались. Но Евдокия только усмехнулась.
– Не кипятись… Скопится внутри злоба, как пар, и лопнешь… Ну-ка, пусти… – Евдокия так дернула у него из-под ноги пустой мешок, что он покачнулся, чуть не вывалился из амбара, но успел задержаться за косяк.
Григорий страшно побагровел, усы его начали подрагивать. Не помня себя, он, сжав кулаки, шагнул к Веселовой. Евдокия спокойно обернулась к нему и только согнала с лица улыбку да приподняла густую бровь.
Секунду они смотрели ненавидяще друг на друга.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140