Куда гонял? – спросил Бородин.
– Так, недалеко… Ну… Ругай, что ли, коль вызвал.
– Дурак ты… Понимать надо… Отправляйся…
– Мы понимаем, что ты… ой, прямо черт! – ухмыльнулся Муса. – Потому и обижаемся не всерьез.
Григорий несколько раз ездил в МТС и требовал быстрейшей отправки комбайнов на локтинские поля. Однажды потащил с собой Туманова и Ракитина.
– Вот, полюбуйтесь… – сказал он, подводя их к старенькому, расшатанному комбайну «Коммунар». – Гроб рассохшийся, а не комбайн. Чтобы отвязаться от меня, решили в Локти эту телегу направить. Да на черта она нам?! Толку с такой машины! В другие колхозы новенькие дают, а нам… Айда в контору, возьмем директора за жабры…
А когда возвращались обратно в Локти, Ракитин сказал:
– Насчет нового комбайна ты, Григорий, зря пока… Не дадут нам новый… МТС всего их два получила в этом году. И директор правильно сказал: покрупнее локтинского в районе есть колхозы, туда в первую очередь…
– Всяк о своем горе в первую голову беспокоится, – буркнул Григорий, перебив Тихона. – У меня на руках тоже колхоз, а не что-нибудь.
– Надо, Григорий, на комбайны нынче меньше всего надеяться, – проговорил Туманов. – Старенькие они все, день покосят да три стоять будут. Самим надо что-то думать…
– Тут думай не думай – около тыщи гектаров. Зубами их, что ли, рвать?!
– Лобогреек сколько у нас?
– Две. Вот и вся наша техника. – Григорий усмехнулся.
– Тем более надо сейчас крепко подумать обо всем, – продолжал Ракитин. – Бригады косарей организовать. Те же лобогрейки должны круглосуточно работать. Короче – надо составить подробный план уборочной, обсудить…
Григорий, не поворачивая головы, покосился на Ракитина и проговорил:
– Что ж, давайте помаракуем, обсудим…
Потом несколько минут ехали молча. Плыли навстречу зеленовато-желтые волны поспевающей пшеницы. Глядя на них, Ракитин вдруг спросил Туманова:
– Ты, Павло, беспартийный, кажется?
– Беспартийный.
– А почему?
– То есть как – почему? – удивленно спросил Туманов. – С моим образованием, да в партию? Читаю-то по слогам.
– Я тоже когда-то так думал. Потом понял. Не важно, как читаешь, важно, как понимаешь прочитанное. Ну, да потолкуем как-нибудь еще об этом.
Ракитин помолчал и задумчиво произнес:
– Я на партучете в станционном поселке состою. На собраниях коммунисты там о каких-то браках говорят, врезах стрелок, графике движения. Спорят, критикуют… А я сижу – и ничего не понимаю. Все время думаю: в нашем бы колхозе парторганизацию создать. Ведь какую бы помощь в работе председателю она оказывала! Но, выходит, не создашь пока… Был еще один коммунист у нас – Гаврила Разинкин, но в МТС уехал.
Григорий снова покосился на Ракитина и Туманова, но и на этот раз промолчал.
– Гаврила, слышно, бригадиром тракторной бригады там? – спросил Туманов.
– Бригадиром.
И больше не говорили до самой деревни. Каждый думал о своем.
Когда началась уборка, Григорий по-прежнему проявлял большое беспокойство. Теперь уж многие говорили меж собой:
– Григорий-то в самом деле того… болеет за хозяйство. А мы ведь что думали…
До Бородина доходили такие разговоры. Доносил о них чаще всего Бутылкин.
– Поневоле заболеешь, коли за каждым шагом следят… Партийную организацию вот хотят создавать, слыхал? – раздраженно спросил однажды Григорий.
– Ну?! – спросил Бутылкин и пожал плечами. – Пусть создают.
– Дуур-рак! – негромко произнес Григорий и отвернулся. – Тогда ведь… труднее тебе воровать будет. Да и вообще кончается твое время, Бутылкин. Поймают тебя, тогда что запоешь?
– Кому ловить-то? Кругом свои.
– А Ракитин? Туманов? И эта… Веселова?
– Конечно, на щуку ловцов много, – вдруг согласился Бутылкин. – А она до старости в тихом омуте живет…
Оставаясь наедине с самим собой, Григорий хмурил узкий лоб, будто все время старался вспомнить что-то важное, но не мог и, глядя в окно на пустынное озеро, думал: ведь отец мечтал поставить на берегу рыбокоптильню. В последнее время эта мысль приходила каждый раз, едва Григорий бросал взгляд на озеро, вызывала другие воспоминания: о старом цыгане, о Лопатине, о Гордее Зеркалове и о его сыне Терентии. Жили люди, ходили по земле – и вот давным-давно нет их… Вспоминался даже бывший ссыльный Федор Семенов, который во дворе веселовского дома рассказывал мужикам о Временном правительстве. «А этот жив, однако… – подумал однажды Григорий. – Глаза-то под бровями, как ножи, сверкнули, когда встретились…» И снова: отец, расхаживающий по комнате, строящий планы об открытии лавки, о рыбокоптильне, о богатстве… Давно все было это – и вроде недавно, будто вчера…
Между тем шла уборка. Локти опустели, Григорий всех отправил в поле. Теперь кое-кто ворчал даже, что вот, мол, председатель лютует, в субботу помыться в бане не дает.
– Что ты в самом деле, – заметил как-то Ракитин. – Мера ведь нужна во всем.
Григорий вскипел, чуть не крикнул: «Чего ты суешь все время нос в чужое дело?!» Но сдержался.
Ночами к дому Бородина иногда подворачивал на машине Егор Тушков.
Однажды Григорий сказал Бутылкину:
– Вот что, друг сердечный, хватит…
– Как тебя понять? – насторожился Бутылкин.
– А зачем мне все это? Все равно сгниет, попортится. – Григорий говорил и смотрел на Бутылкина, будто на пустое место.
– Запас карман не трет, Григорий Петрович, – начал после некоторого молчания Бутылкин, но Григорий прервал его:
– А ну вас всех к чертовой матери… Сволочи вы все!
И пошел в дом, тяжело покачиваясь на ходу.
Бутылкин догнал его, часто засыпал словами:
– Ты не волнуйся, Григорий Петрович. Это, так сказать, в порядке уважения. Мы друзей различаем. А ты ведь, я думаю, и сам не знаешь, что тебе надо, а?
– Ага, ты думаешь? – обернулся Григорий. – Но коль поймаю – других не марай. Расписок я тебе никаких не давал, так что никто не поверит…
– Ах, вот ты о чем!.. – воскликнул Бутылкин и расхохотался. Потом подошел и покровительственно похлопал Григория по плечу: – Ничего, ничего…
Перед самым снегом, когда колхозникам выдавали хлеб на трудодни, Григорий говорил чуть ли не каждому:
– Дали бы на трудодни побольше, да видите, какое время. Весь хлеб государству сдали. Сами знаете, сколько разрушено за войну. Восстанавливать надо. Да и врага еще добивать в его логове. Ничего, заживем! А пока с личных огородов как-нибудь пропитаемся.
Дома, хлебая наваристые щи, говорил жене:
– Заживут колхозники – шиш! Все подчистую в амбарах подмели. Дополнительный план хлебозаготовок еле-еле выполнили. До зерна обобрали.
– Что-то не то говоришь, – несмело промолвила Анисья. – Будто уж до зерна…
– Ну, загавкала… Молчи в тряпочку! – повысил голос Бородин. – В одно ухо влетело, в другое вылетело, поняла?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140
– Так, недалеко… Ну… Ругай, что ли, коль вызвал.
– Дурак ты… Понимать надо… Отправляйся…
– Мы понимаем, что ты… ой, прямо черт! – ухмыльнулся Муса. – Потому и обижаемся не всерьез.
Григорий несколько раз ездил в МТС и требовал быстрейшей отправки комбайнов на локтинские поля. Однажды потащил с собой Туманова и Ракитина.
– Вот, полюбуйтесь… – сказал он, подводя их к старенькому, расшатанному комбайну «Коммунар». – Гроб рассохшийся, а не комбайн. Чтобы отвязаться от меня, решили в Локти эту телегу направить. Да на черта она нам?! Толку с такой машины! В другие колхозы новенькие дают, а нам… Айда в контору, возьмем директора за жабры…
А когда возвращались обратно в Локти, Ракитин сказал:
– Насчет нового комбайна ты, Григорий, зря пока… Не дадут нам новый… МТС всего их два получила в этом году. И директор правильно сказал: покрупнее локтинского в районе есть колхозы, туда в первую очередь…
– Всяк о своем горе в первую голову беспокоится, – буркнул Григорий, перебив Тихона. – У меня на руках тоже колхоз, а не что-нибудь.
– Надо, Григорий, на комбайны нынче меньше всего надеяться, – проговорил Туманов. – Старенькие они все, день покосят да три стоять будут. Самим надо что-то думать…
– Тут думай не думай – около тыщи гектаров. Зубами их, что ли, рвать?!
– Лобогреек сколько у нас?
– Две. Вот и вся наша техника. – Григорий усмехнулся.
– Тем более надо сейчас крепко подумать обо всем, – продолжал Ракитин. – Бригады косарей организовать. Те же лобогрейки должны круглосуточно работать. Короче – надо составить подробный план уборочной, обсудить…
Григорий, не поворачивая головы, покосился на Ракитина и проговорил:
– Что ж, давайте помаракуем, обсудим…
Потом несколько минут ехали молча. Плыли навстречу зеленовато-желтые волны поспевающей пшеницы. Глядя на них, Ракитин вдруг спросил Туманова:
– Ты, Павло, беспартийный, кажется?
– Беспартийный.
– А почему?
– То есть как – почему? – удивленно спросил Туманов. – С моим образованием, да в партию? Читаю-то по слогам.
– Я тоже когда-то так думал. Потом понял. Не важно, как читаешь, важно, как понимаешь прочитанное. Ну, да потолкуем как-нибудь еще об этом.
Ракитин помолчал и задумчиво произнес:
– Я на партучете в станционном поселке состою. На собраниях коммунисты там о каких-то браках говорят, врезах стрелок, графике движения. Спорят, критикуют… А я сижу – и ничего не понимаю. Все время думаю: в нашем бы колхозе парторганизацию создать. Ведь какую бы помощь в работе председателю она оказывала! Но, выходит, не создашь пока… Был еще один коммунист у нас – Гаврила Разинкин, но в МТС уехал.
Григорий снова покосился на Ракитина и Туманова, но и на этот раз промолчал.
– Гаврила, слышно, бригадиром тракторной бригады там? – спросил Туманов.
– Бригадиром.
И больше не говорили до самой деревни. Каждый думал о своем.
Когда началась уборка, Григорий по-прежнему проявлял большое беспокойство. Теперь уж многие говорили меж собой:
– Григорий-то в самом деле того… болеет за хозяйство. А мы ведь что думали…
До Бородина доходили такие разговоры. Доносил о них чаще всего Бутылкин.
– Поневоле заболеешь, коли за каждым шагом следят… Партийную организацию вот хотят создавать, слыхал? – раздраженно спросил однажды Григорий.
– Ну?! – спросил Бутылкин и пожал плечами. – Пусть создают.
– Дуур-рак! – негромко произнес Григорий и отвернулся. – Тогда ведь… труднее тебе воровать будет. Да и вообще кончается твое время, Бутылкин. Поймают тебя, тогда что запоешь?
– Кому ловить-то? Кругом свои.
– А Ракитин? Туманов? И эта… Веселова?
– Конечно, на щуку ловцов много, – вдруг согласился Бутылкин. – А она до старости в тихом омуте живет…
Оставаясь наедине с самим собой, Григорий хмурил узкий лоб, будто все время старался вспомнить что-то важное, но не мог и, глядя в окно на пустынное озеро, думал: ведь отец мечтал поставить на берегу рыбокоптильню. В последнее время эта мысль приходила каждый раз, едва Григорий бросал взгляд на озеро, вызывала другие воспоминания: о старом цыгане, о Лопатине, о Гордее Зеркалове и о его сыне Терентии. Жили люди, ходили по земле – и вот давным-давно нет их… Вспоминался даже бывший ссыльный Федор Семенов, который во дворе веселовского дома рассказывал мужикам о Временном правительстве. «А этот жив, однако… – подумал однажды Григорий. – Глаза-то под бровями, как ножи, сверкнули, когда встретились…» И снова: отец, расхаживающий по комнате, строящий планы об открытии лавки, о рыбокоптильне, о богатстве… Давно все было это – и вроде недавно, будто вчера…
Между тем шла уборка. Локти опустели, Григорий всех отправил в поле. Теперь кое-кто ворчал даже, что вот, мол, председатель лютует, в субботу помыться в бане не дает.
– Что ты в самом деле, – заметил как-то Ракитин. – Мера ведь нужна во всем.
Григорий вскипел, чуть не крикнул: «Чего ты суешь все время нос в чужое дело?!» Но сдержался.
Ночами к дому Бородина иногда подворачивал на машине Егор Тушков.
Однажды Григорий сказал Бутылкину:
– Вот что, друг сердечный, хватит…
– Как тебя понять? – насторожился Бутылкин.
– А зачем мне все это? Все равно сгниет, попортится. – Григорий говорил и смотрел на Бутылкина, будто на пустое место.
– Запас карман не трет, Григорий Петрович, – начал после некоторого молчания Бутылкин, но Григорий прервал его:
– А ну вас всех к чертовой матери… Сволочи вы все!
И пошел в дом, тяжело покачиваясь на ходу.
Бутылкин догнал его, часто засыпал словами:
– Ты не волнуйся, Григорий Петрович. Это, так сказать, в порядке уважения. Мы друзей различаем. А ты ведь, я думаю, и сам не знаешь, что тебе надо, а?
– Ага, ты думаешь? – обернулся Григорий. – Но коль поймаю – других не марай. Расписок я тебе никаких не давал, так что никто не поверит…
– Ах, вот ты о чем!.. – воскликнул Бутылкин и расхохотался. Потом подошел и покровительственно похлопал Григория по плечу: – Ничего, ничего…
Перед самым снегом, когда колхозникам выдавали хлеб на трудодни, Григорий говорил чуть ли не каждому:
– Дали бы на трудодни побольше, да видите, какое время. Весь хлеб государству сдали. Сами знаете, сколько разрушено за войну. Восстанавливать надо. Да и врага еще добивать в его логове. Ничего, заживем! А пока с личных огородов как-нибудь пропитаемся.
Дома, хлебая наваристые щи, говорил жене:
– Заживут колхозники – шиш! Все подчистую в амбарах подмели. Дополнительный план хлебозаготовок еле-еле выполнили. До зерна обобрали.
– Что-то не то говоришь, – несмело промолвила Анисья. – Будто уж до зерна…
– Ну, загавкала… Молчи в тряпочку! – повысил голос Бородин. – В одно ухо влетело, в другое вылетело, поняла?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140