Слабо блеснуло лезвие топора и тотчас погасло, но цыган, очевидно, догадался, что это за блеск, и застонал – негромко, страшно, не разжимая губ.
– Ты прости Христа ради… Великий грех-то на душу – легко ли? А жизнь-то такая… Ты пойми, пойми… – приближаясь, шептал Бородин.
Услышав голос, цыган опять застонал, чужими, негнущимися пальцами принялся расстегивать старую черную рубаху. Пуговицы не поддавались. Тогда он рванул ворот, снял с груди тяжелый кожаный мешочек, собрав последние силы, бросил Бородину и, уткнувшись лицом в землю, захрипел:
– На бери… Только меня… не надо.., Отдышусь, может… никто не узнает.
Мешочек не упал на землю, старик подхватил его на лету и, почувствовав в руках тяжесть, беззвучно рассмеялся.
Но это была секунда. В следующее мгновение Бородин сунул мешочек за пазуху, поднялся во весь рост и уже твердым шагом подошел к цыгану.
– Не узнают, говоришь, людишки-то? – спросил он, чуть нагибаясь к лежащему у его ног коновалу. Спросил тихо, но властно, с таким чувством, будто стал теперь владельцем не только заветного кожаного мешочка, но и Локтей, и всей земли. – Оно верно: не узнают!
И, неторопливо размахнувшись, ударил коновала топором по голове.
А удар пришелся будто по его собственной. Петр Бородин даже ощутил, как лезвие топора – не то горячее, не то холодное – прошло сквозь череп и застряло там. В ушах зазвенело, а перед глазами, в темноте, как и полчаса назад, когда он бежал за телегой, поплыли оранжево-зеленоватые круги.
… Сколько времени просидел Петр Бородин на дороге – он не знал. Кругом стояла темень. Не было уже ни луны, ни звезд – небо, очевидно, затянуло тучами. Казалось, кругом на много верст нет, кроме него, никого живого.
Бородин сунул руку за пазуху, вытащил кожаный мешочек, подержал в руке, пытаясь зачем-то разглядеть его в темноте, и спрятал обратно.
Потом нагнулся, взял цыгана за плечи и потащил с дороги в кусты.
3
Локтинские парни, рубившие лес для постройки церкви (старая сгорела нынешней весной от несчастного случая), обедали на примятой сочной траве. Пообедав, молча закурили. Разговаривать никому не хотелось.
Гришка Бородин, костлявый, остроплечий, с рыжими, торчащими во все стороны вихрами, встал, сделал несколько шагов, сильно размахивая руками.
Странные это были руки. Длинные и тонкие, они кончались широкими, как лопаты, мозолистыми ладонями. Страшная сила таилась в них. Гришка легко завязывал в узел гвозди, вызывая восхищение и зависть локтинских мужиков.
Взяв в правую руку палку, он левой обхватил ствол дерева и проговорил, обращаясь к сидевшим парням:
– А ну, двое кто-нибудь, которые посильнее, держите. Выдернете – рубль отдаю. А нет – с вас по полтине.
Принять вызов Гришки Бородина никто не торопился. Наконец двое поднялись, поплевали на ладони. Но сколько ни дергали – ничего не добились. Казалось, палка была зажата не в руке Григория, а в клещах.
– А ну, третий еще! – торжествующе крикнул Гришка, поблескивая круглыми, как у отца, близко посаженными глазами.
И втроем не могли ничего сделать, только ладони ободрали о сучки. А Григорий насмешливо скривил губы, отбросил палку и вытер пот с маленького лба.
– Вот так! – проговорил он. – Что уж возьму – намертво. Никто не выдернет, не отберет.
– У тебя вся сила в руках, как у рака в клешнях, – заметил Андрей Веселов, рябоватый парень с густыми и жесткими, как конская грива, волосами. – А ударь тебя щелчком по лбу – ты и с копыт долой. Только в воздухе ногами брыкнешь.
– Я те ударю, – вдруг зло огрызнулся Григорий.
Его небольшие круглые глаза недобро поглядывали откуда-то из глубины, из-под нависшего плоского лба, ноздри раздувались, а нижняя челюсть неестественно выдалась вперед.
– Что же, попробовать можно, – лениво отозвался Веселов.
– Я те попробую, – тем же тоном проговорил Григорий, но, видя, что Веселов поднимается, трусливо сделал несколько шагов назад. – Но… ты… рябой дьявол.
– Охота тебе, Андрей, с таким связываться… – проговорил один из парней, коренастый, плотный, как камень, Тихон Ракитин – первый силач в Локтях. – Не тронь ты его, а то к речке стираться побежит.
– Я тебя схвачу где-нибудь… в узком месте поперек глотки, – отойдя в сторону, пробормотал Григорий, вытащил огромную, увесистую руку из кармана и показал Веселову. – Тогда попробуй вывернуться… Пискнешь только…
Андрей отвернулся, лег на мягкую траву спиной к Григорию.
– Что вы все как кошка с собакой? – спросил у Андрея Ракитин.
Веселов не отозвался. Ответил Ракитину долговязый, быстрый, как вьюн, Федот Артюхин.
– Известно, что… Дуняшка промеж них проскочила.
Григорий тоже растянулся на траве. В задумчивости он сжимал и разжимал свои огромные руки-клешни.
Андрей перевернулся, заложил руки за спину и стал смотреть в высокое небо над лесом. Там истаивали небольшие ватные облачка да кружился вокруг них степной коршун, неведомо как залетевший в эти лесные края.
– Федька Семенов рассказывал, – тихо проговорил Веселов, – будто люди скоро по небу, как птицы, будут летать… Правда это или нет, как думаете?
– Знамо дело – врет, – откликнулся Артюхин. И пустился в рассуждения: – Птица, она почему летает? Потому что легкая. А человек-то – ого! Особенно некоторые… – Артюхин покосился на Гришку, – …у кого этого самого внутри много… И потому что крылья у птицы есть. И кости опять же у птицы легше воздуху, пустые внутри…
Поковыряв в зубах, будто ел мясо, Артюхин взял с бревна сушившиеся портянки и начал обуваться. Потом спросил:
– И опять же – откуда у человека крылья возьмутся?
– Я тоже слышал от него, что будто построили где-то уж эти самые машины, на которых летают, – промолвил Тихон Ракитин.
Артюхин быстро поморгал круглыми глазами и уставился на Ракитина.
– Ч-чего?!
– Машины. По имени – аэропланы.
– Из чего это их изделали?
– Не знаю. Про это Федька не говорил.
– То-то… Врет – и весь сказ! – торжествующе заключил Артюхин.
– Недаром – ссыльный, – вставил Григорий. – Ишо сбежал, гад.
– Тебе-то что? – поинтересовался Ракитин.
– Ништо. Не любил я его, – неопределенно ответил Григорий.
Облачка уже растаяли, небо было синим, ласковым и зовущим. Коршун, совсем не махая крыльями, все плавал и плавал в вышине широкими кругами. Андрей все смотрел на него, не шевелясь, не мигая, словно завороженный.
Жара немного опала, потянул ветерок.
– Ну, айда работать, – бросил Тихон Ракитин и тоже стал обуваться. – Лесин пяток завалим еще до вечера.
Андрей, не спуская глаз с птицы, проговорил:
– А я с охотой полетел бы на той машине, про которую Федька Семенов рассказывал.
– Чего, чего? – опять заморгал Артюхин. – И брякнулся бы с неба-то! Как пить дать. Хе-хе, вот бы Гришка-то обрадовался.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140
– Ты прости Христа ради… Великий грех-то на душу – легко ли? А жизнь-то такая… Ты пойми, пойми… – приближаясь, шептал Бородин.
Услышав голос, цыган опять застонал, чужими, негнущимися пальцами принялся расстегивать старую черную рубаху. Пуговицы не поддавались. Тогда он рванул ворот, снял с груди тяжелый кожаный мешочек, собрав последние силы, бросил Бородину и, уткнувшись лицом в землю, захрипел:
– На бери… Только меня… не надо.., Отдышусь, может… никто не узнает.
Мешочек не упал на землю, старик подхватил его на лету и, почувствовав в руках тяжесть, беззвучно рассмеялся.
Но это была секунда. В следующее мгновение Бородин сунул мешочек за пазуху, поднялся во весь рост и уже твердым шагом подошел к цыгану.
– Не узнают, говоришь, людишки-то? – спросил он, чуть нагибаясь к лежащему у его ног коновалу. Спросил тихо, но властно, с таким чувством, будто стал теперь владельцем не только заветного кожаного мешочка, но и Локтей, и всей земли. – Оно верно: не узнают!
И, неторопливо размахнувшись, ударил коновала топором по голове.
А удар пришелся будто по его собственной. Петр Бородин даже ощутил, как лезвие топора – не то горячее, не то холодное – прошло сквозь череп и застряло там. В ушах зазвенело, а перед глазами, в темноте, как и полчаса назад, когда он бежал за телегой, поплыли оранжево-зеленоватые круги.
… Сколько времени просидел Петр Бородин на дороге – он не знал. Кругом стояла темень. Не было уже ни луны, ни звезд – небо, очевидно, затянуло тучами. Казалось, кругом на много верст нет, кроме него, никого живого.
Бородин сунул руку за пазуху, вытащил кожаный мешочек, подержал в руке, пытаясь зачем-то разглядеть его в темноте, и спрятал обратно.
Потом нагнулся, взял цыгана за плечи и потащил с дороги в кусты.
3
Локтинские парни, рубившие лес для постройки церкви (старая сгорела нынешней весной от несчастного случая), обедали на примятой сочной траве. Пообедав, молча закурили. Разговаривать никому не хотелось.
Гришка Бородин, костлявый, остроплечий, с рыжими, торчащими во все стороны вихрами, встал, сделал несколько шагов, сильно размахивая руками.
Странные это были руки. Длинные и тонкие, они кончались широкими, как лопаты, мозолистыми ладонями. Страшная сила таилась в них. Гришка легко завязывал в узел гвозди, вызывая восхищение и зависть локтинских мужиков.
Взяв в правую руку палку, он левой обхватил ствол дерева и проговорил, обращаясь к сидевшим парням:
– А ну, двое кто-нибудь, которые посильнее, держите. Выдернете – рубль отдаю. А нет – с вас по полтине.
Принять вызов Гришки Бородина никто не торопился. Наконец двое поднялись, поплевали на ладони. Но сколько ни дергали – ничего не добились. Казалось, палка была зажата не в руке Григория, а в клещах.
– А ну, третий еще! – торжествующе крикнул Гришка, поблескивая круглыми, как у отца, близко посаженными глазами.
И втроем не могли ничего сделать, только ладони ободрали о сучки. А Григорий насмешливо скривил губы, отбросил палку и вытер пот с маленького лба.
– Вот так! – проговорил он. – Что уж возьму – намертво. Никто не выдернет, не отберет.
– У тебя вся сила в руках, как у рака в клешнях, – заметил Андрей Веселов, рябоватый парень с густыми и жесткими, как конская грива, волосами. – А ударь тебя щелчком по лбу – ты и с копыт долой. Только в воздухе ногами брыкнешь.
– Я те ударю, – вдруг зло огрызнулся Григорий.
Его небольшие круглые глаза недобро поглядывали откуда-то из глубины, из-под нависшего плоского лба, ноздри раздувались, а нижняя челюсть неестественно выдалась вперед.
– Что же, попробовать можно, – лениво отозвался Веселов.
– Я те попробую, – тем же тоном проговорил Григорий, но, видя, что Веселов поднимается, трусливо сделал несколько шагов назад. – Но… ты… рябой дьявол.
– Охота тебе, Андрей, с таким связываться… – проговорил один из парней, коренастый, плотный, как камень, Тихон Ракитин – первый силач в Локтях. – Не тронь ты его, а то к речке стираться побежит.
– Я тебя схвачу где-нибудь… в узком месте поперек глотки, – отойдя в сторону, пробормотал Григорий, вытащил огромную, увесистую руку из кармана и показал Веселову. – Тогда попробуй вывернуться… Пискнешь только…
Андрей отвернулся, лег на мягкую траву спиной к Григорию.
– Что вы все как кошка с собакой? – спросил у Андрея Ракитин.
Веселов не отозвался. Ответил Ракитину долговязый, быстрый, как вьюн, Федот Артюхин.
– Известно, что… Дуняшка промеж них проскочила.
Григорий тоже растянулся на траве. В задумчивости он сжимал и разжимал свои огромные руки-клешни.
Андрей перевернулся, заложил руки за спину и стал смотреть в высокое небо над лесом. Там истаивали небольшие ватные облачка да кружился вокруг них степной коршун, неведомо как залетевший в эти лесные края.
– Федька Семенов рассказывал, – тихо проговорил Веселов, – будто люди скоро по небу, как птицы, будут летать… Правда это или нет, как думаете?
– Знамо дело – врет, – откликнулся Артюхин. И пустился в рассуждения: – Птица, она почему летает? Потому что легкая. А человек-то – ого! Особенно некоторые… – Артюхин покосился на Гришку, – …у кого этого самого внутри много… И потому что крылья у птицы есть. И кости опять же у птицы легше воздуху, пустые внутри…
Поковыряв в зубах, будто ел мясо, Артюхин взял с бревна сушившиеся портянки и начал обуваться. Потом спросил:
– И опять же – откуда у человека крылья возьмутся?
– Я тоже слышал от него, что будто построили где-то уж эти самые машины, на которых летают, – промолвил Тихон Ракитин.
Артюхин быстро поморгал круглыми глазами и уставился на Ракитина.
– Ч-чего?!
– Машины. По имени – аэропланы.
– Из чего это их изделали?
– Не знаю. Про это Федька не говорил.
– То-то… Врет – и весь сказ! – торжествующе заключил Артюхин.
– Недаром – ссыльный, – вставил Григорий. – Ишо сбежал, гад.
– Тебе-то что? – поинтересовался Ракитин.
– Ништо. Не любил я его, – неопределенно ответил Григорий.
Облачка уже растаяли, небо было синим, ласковым и зовущим. Коршун, совсем не махая крыльями, все плавал и плавал в вышине широкими кругами. Андрей все смотрел на него, не шевелясь, не мигая, словно завороженный.
Жара немного опала, потянул ветерок.
– Ну, айда работать, – бросил Тихон Ракитин и тоже стал обуваться. – Лесин пяток завалим еще до вечера.
Андрей, не спуская глаз с птицы, проговорил:
– А я с охотой полетел бы на той машине, про которую Федька Семенов рассказывал.
– Чего, чего? – опять заморгал Артюхин. – И брякнулся бы с неба-то! Как пить дать. Хе-хе, вот бы Гришка-то обрадовался.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140