– Да ты что? Да разве можно…
– Я – ничего. Нельзя, конечно, даже временно назначать его на эту должность. А где взять человека?
Ракитин помолчал и тяжело вздохнул.
– Ну ладно, поеду. Посмотрю еще, – может, найду.
Однако, сколько ни смотрел Ракитин, найти человека на должность заведующего током не мог. Кого ни тронь, везде дыра образуется. А заполнять ее нечем… На другой день вызвал в контору Бородина.
– Вот что, Григорий Петрович… Тяжелое положение у нас на току создалось. Заведующий заболел, а… уборка ведь, понимаешь… Хлеб из-под комбайнов поступает беспрерывно, надо следить да следить, чтоб не перегрелся в ворохах…
Григорий слушал угрюмо, опустив глаза.
– Все, что ли? – спросил он.
– Посоветовались мы сегодня на правлении, решили тебя попросить помочь. На конеферме обойдется пока Калугин. В общем, давай на ток.
* * *
В тот же вечер как ни в чем не бывало поздравить Бородина с новой должностью явилась троица: Бутылкин, Тушков и Амонжолов.
– Нам, Григорь Петрович, где бы ни тянуть, лишь бы не надорваться, хе, хе, – осторожно рассыпал смешок Бутылкин. – Тоже я вот… Был кладовщиком, работал, по мере моей возможности, честно… Ну снял меня Ракитин, хе, хе… А я на любой рядовой работе не пропаду…
– Чего надо? – зло спросил Григорий.
– Да что ты, что ты на нас, – замахал руками бывший кладовщик. – Поди вместе… работали, вместе и горевать… Поскольку ты… Пострадал ведь. Другие-то вон на тебя и глядеть не хотят. А мы – наше пожалуйста. Мы не по должности человека уважаем, а так… по душевности.
Бутылкин попал в самое больное место. Григорий долго молчал. Потом плюхнулся на стул.
– Э-э, чего там! – хлопнул он кулаком по столу. – Гульнем! Анисья!
Когда вернулся с работы Петр, Тушков сказал ему заплетающимся языком:
– Золотой у тебя папашка, Петро. Выпьем за него!
Петр ничего не ответил.
– Ты сыграй нам, тракторист. Уважь, – попросил Бутылкин.
– Не будет, – вмешался Григорий. – Сколь времени баян в руки не берет. Ходит как в воду опущенный.
– Что так?
– А видишь ты, жених! – насмешливо протянул Григорий Бородин.
– Эх, погуляем на свадьбе… Выражаясь фигурально, пропьем Петруху в самые растянутые сроки.
– Пропить можно и не торопясь, да вот невеста не ко двору.
– Брось ты, батя, хоть при людях! – побледнев, крикнул Петр и быстро вышел из комнаты.
* * *
Петр долго стоял на крыльце, прижимаясь щекой к шершавому от облупившейся краски столбу, поддерживающему навес. Сквозь непритворенную дверь доносились пьяные голоса.
Совсем рядом в темноте всплескивало озеро.
Сойдя с крыльца, Петр направился к берегу. Сел на большой камень, снял сапоги и опустил ноги в черную, холодноватую уже воду. После рабочего дня все тело чуть ныло.
Невидимые в темноте волны катились к берегу и с захлебывающимся звуком разбивались о камни.
Равномерные, неторопливые всплески успокоили Петра.
Вчера они с Поленькой ходили здесь, по берегу, вслух мечтали о своем будущем. Петр забыл разговор с отцом о женитьбе, перестал слышать над ухом его угрожающий голос: «По мне женись хоть на черте лысом, но помни, чтоб ноги твоей в моем доме после не было». И весь сегодняшний день Петр был во власти какого-то нового, доселе неизвестного ему чувства. Оно не исчезло и когда он увидел пьяную компанию. Петр лишь запрятал его куда-то глубоко, будто боялся – не потерять, нет! – но даже замарать его обо что-то… Оно не исчезло, и когда отец насмешливо проговорил: «А видишь ты, жених…» Только ушло еще глубже.
А теперь всплыло вдруг.
Неожиданно радом на воду упала желтая неяркая полоса света – в доме открыли дверь. Тотчас же послышались пьяные голоса:
– Петрович, ты… в печенку тебя. Выражаясь фигурально, ты… голова, – выкрикивал Егор Тушков, громко икая в темноте.
– Не падай, Егор Иванович. За меня держись, за меня… – бормотал Муса Амонжолов.
На крыльце громко шаркали ногами, стучали. Скрипнули перила – кто-то сильно навалился на них.
Голоса медленно удалялись, тонули в темноте.
Возле дома еще несколько минут ходил отец, видимо, искал его, что-то говорил собаке. Потом крикнул в темноту:
– Эй, где ты там? Иди спать. Дверь не забудь закинуть.
И тяжело поднялся по рассохшимся ступенькам крыльца.
Петр не шевелился. Тускло, словно только для себя, светили на небе крупные звезды.
Опять звучали в ушах отцовские слова: «Чтоб ноги твоей в моем доме не было».
… Пропели петухи, а Петр все сидел на камне, смотрел на большие, качающиеся в воде огоньки. Наконец встал, медленно побрел к дому. На крыльце остановился, облокотился о перила.
В то утро, после разговора с отцом, здесь, когда Петр пошел на работу, его окликнула мать. Она бесшумно подошла, неловко остановилась, спрятала под фартуком руки и опять спросила:
– Правда, что ли, Петенька?..
– Правда, мама, – ответил Петр, как и в первый раз. – А что?
Мать тихонько кивнула головой, но ничего не сказала и ушла в дом.
Почему она ничего не сказала?
Петр стоял на крыльце до тех пор, пока на востоке не засинел край неба, долго смотрел, как гасли звезды, разгорался новый день…
* * *
Пьянки теперь следовали в доме одна за другой: Григорий Бородин словно хотел утопить в вине свою тоску. Пили по всякому поводу: наступал какой-нибудь забытый уже церковный праздник – пили, «случался» чей-то день рождения – пьянствовали.
– Ишь, сволочь, как власть забирает!.. – жаловался Бутылкин Бородину на председателя. – Ко мне сегодня домой заявился: «Почему на работу не вышел?» – кричит. Я толкую ему: «Заболел!» И слушать не хочет. Так и выгнал в поле. Самолично отвез на ходке…
Егор Тупиков согласно кивал головой:
– Порядки новые ввел… Чуть не выйдешь на работу без уважительной – штраф три, а то и все пять трудодней. С моей жинки десятка два уже снял. Этак до минимума трудодней, как до дна Алакуля…
– Ништо, ребята, не унывать, – бодро вскидывал голову Иван Бутылкин. – Пострадали мы с Григорием, верно. Придет время – верх возьмем. А сейчас что? Как говорят, будет день – будет и пища…
Бородин понимал: Бутылкин и сам не верит, что придет такое время, но силится внушить эту мысль ему, Григорию, чтоб лишний раз выпить за его счет. Но молчал. Только однажды сказал:
– Возьмем, говоришь, верх? В том-то и беда, что не взять уж…
И вдруг, неожиданно для всех, Григорий… заплакал.
– Ну ты, Гршгорь Петрович, – растерянно протянул Бутылкин, тараща пьяные глаза. – Того, говорю, не по-мужски…
– Не по-мужски?! – закричал Бородин. – А что мне остается делать? Петька – и тот вон на днях окрысился на меня…
– Да черт с ним, с Петькой. А ты возьми ремень, да и…
– А он возьмет да и уйдет от меня – с голоду без батьки не подохнет: не те времена.
– Ну и пусть идет, и пусть…
– Ду-урак! – Григорий поднял голову, оглядел всех поочередно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140
– Я – ничего. Нельзя, конечно, даже временно назначать его на эту должность. А где взять человека?
Ракитин помолчал и тяжело вздохнул.
– Ну ладно, поеду. Посмотрю еще, – может, найду.
Однако, сколько ни смотрел Ракитин, найти человека на должность заведующего током не мог. Кого ни тронь, везде дыра образуется. А заполнять ее нечем… На другой день вызвал в контору Бородина.
– Вот что, Григорий Петрович… Тяжелое положение у нас на току создалось. Заведующий заболел, а… уборка ведь, понимаешь… Хлеб из-под комбайнов поступает беспрерывно, надо следить да следить, чтоб не перегрелся в ворохах…
Григорий слушал угрюмо, опустив глаза.
– Все, что ли? – спросил он.
– Посоветовались мы сегодня на правлении, решили тебя попросить помочь. На конеферме обойдется пока Калугин. В общем, давай на ток.
* * *
В тот же вечер как ни в чем не бывало поздравить Бородина с новой должностью явилась троица: Бутылкин, Тушков и Амонжолов.
– Нам, Григорь Петрович, где бы ни тянуть, лишь бы не надорваться, хе, хе, – осторожно рассыпал смешок Бутылкин. – Тоже я вот… Был кладовщиком, работал, по мере моей возможности, честно… Ну снял меня Ракитин, хе, хе… А я на любой рядовой работе не пропаду…
– Чего надо? – зло спросил Григорий.
– Да что ты, что ты на нас, – замахал руками бывший кладовщик. – Поди вместе… работали, вместе и горевать… Поскольку ты… Пострадал ведь. Другие-то вон на тебя и глядеть не хотят. А мы – наше пожалуйста. Мы не по должности человека уважаем, а так… по душевности.
Бутылкин попал в самое больное место. Григорий долго молчал. Потом плюхнулся на стул.
– Э-э, чего там! – хлопнул он кулаком по столу. – Гульнем! Анисья!
Когда вернулся с работы Петр, Тушков сказал ему заплетающимся языком:
– Золотой у тебя папашка, Петро. Выпьем за него!
Петр ничего не ответил.
– Ты сыграй нам, тракторист. Уважь, – попросил Бутылкин.
– Не будет, – вмешался Григорий. – Сколь времени баян в руки не берет. Ходит как в воду опущенный.
– Что так?
– А видишь ты, жених! – насмешливо протянул Григорий Бородин.
– Эх, погуляем на свадьбе… Выражаясь фигурально, пропьем Петруху в самые растянутые сроки.
– Пропить можно и не торопясь, да вот невеста не ко двору.
– Брось ты, батя, хоть при людях! – побледнев, крикнул Петр и быстро вышел из комнаты.
* * *
Петр долго стоял на крыльце, прижимаясь щекой к шершавому от облупившейся краски столбу, поддерживающему навес. Сквозь непритворенную дверь доносились пьяные голоса.
Совсем рядом в темноте всплескивало озеро.
Сойдя с крыльца, Петр направился к берегу. Сел на большой камень, снял сапоги и опустил ноги в черную, холодноватую уже воду. После рабочего дня все тело чуть ныло.
Невидимые в темноте волны катились к берегу и с захлебывающимся звуком разбивались о камни.
Равномерные, неторопливые всплески успокоили Петра.
Вчера они с Поленькой ходили здесь, по берегу, вслух мечтали о своем будущем. Петр забыл разговор с отцом о женитьбе, перестал слышать над ухом его угрожающий голос: «По мне женись хоть на черте лысом, но помни, чтоб ноги твоей в моем доме после не было». И весь сегодняшний день Петр был во власти какого-то нового, доселе неизвестного ему чувства. Оно не исчезло и когда он увидел пьяную компанию. Петр лишь запрятал его куда-то глубоко, будто боялся – не потерять, нет! – но даже замарать его обо что-то… Оно не исчезло, и когда отец насмешливо проговорил: «А видишь ты, жених…» Только ушло еще глубже.
А теперь всплыло вдруг.
Неожиданно радом на воду упала желтая неяркая полоса света – в доме открыли дверь. Тотчас же послышались пьяные голоса:
– Петрович, ты… в печенку тебя. Выражаясь фигурально, ты… голова, – выкрикивал Егор Тушков, громко икая в темноте.
– Не падай, Егор Иванович. За меня держись, за меня… – бормотал Муса Амонжолов.
На крыльце громко шаркали ногами, стучали. Скрипнули перила – кто-то сильно навалился на них.
Голоса медленно удалялись, тонули в темноте.
Возле дома еще несколько минут ходил отец, видимо, искал его, что-то говорил собаке. Потом крикнул в темноту:
– Эй, где ты там? Иди спать. Дверь не забудь закинуть.
И тяжело поднялся по рассохшимся ступенькам крыльца.
Петр не шевелился. Тускло, словно только для себя, светили на небе крупные звезды.
Опять звучали в ушах отцовские слова: «Чтоб ноги твоей в моем доме не было».
… Пропели петухи, а Петр все сидел на камне, смотрел на большие, качающиеся в воде огоньки. Наконец встал, медленно побрел к дому. На крыльце остановился, облокотился о перила.
В то утро, после разговора с отцом, здесь, когда Петр пошел на работу, его окликнула мать. Она бесшумно подошла, неловко остановилась, спрятала под фартуком руки и опять спросила:
– Правда, что ли, Петенька?..
– Правда, мама, – ответил Петр, как и в первый раз. – А что?
Мать тихонько кивнула головой, но ничего не сказала и ушла в дом.
Почему она ничего не сказала?
Петр стоял на крыльце до тех пор, пока на востоке не засинел край неба, долго смотрел, как гасли звезды, разгорался новый день…
* * *
Пьянки теперь следовали в доме одна за другой: Григорий Бородин словно хотел утопить в вине свою тоску. Пили по всякому поводу: наступал какой-нибудь забытый уже церковный праздник – пили, «случался» чей-то день рождения – пьянствовали.
– Ишь, сволочь, как власть забирает!.. – жаловался Бутылкин Бородину на председателя. – Ко мне сегодня домой заявился: «Почему на работу не вышел?» – кричит. Я толкую ему: «Заболел!» И слушать не хочет. Так и выгнал в поле. Самолично отвез на ходке…
Егор Тупиков согласно кивал головой:
– Порядки новые ввел… Чуть не выйдешь на работу без уважительной – штраф три, а то и все пять трудодней. С моей жинки десятка два уже снял. Этак до минимума трудодней, как до дна Алакуля…
– Ништо, ребята, не унывать, – бодро вскидывал голову Иван Бутылкин. – Пострадали мы с Григорием, верно. Придет время – верх возьмем. А сейчас что? Как говорят, будет день – будет и пища…
Бородин понимал: Бутылкин и сам не верит, что придет такое время, но силится внушить эту мысль ему, Григорию, чтоб лишний раз выпить за его счет. Но молчал. Только однажды сказал:
– Возьмем, говоришь, верх? В том-то и беда, что не взять уж…
И вдруг, неожиданно для всех, Григорий… заплакал.
– Ну ты, Гршгорь Петрович, – растерянно протянул Бутылкин, тараща пьяные глаза. – Того, говорю, не по-мужски…
– Не по-мужски?! – закричал Бородин. – А что мне остается делать? Петька – и тот вон на днях окрысился на меня…
– Да черт с ним, с Петькой. А ты возьми ремень, да и…
– А он возьмет да и уйдет от меня – с голоду без батьки не подохнет: не те времена.
– Ну и пусть идет, и пусть…
– Ду-урак! – Григорий поднял голову, оглядел всех поочередно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140