– Да ничего, так… Зря все же в город-то не…
– Знаешь что, батя?! – приподнявшись на кровати, так вскрикнул Григорий, что отец пушинкой отлетел к двери и закрестился.
– Свят, свят… Лежи уж, бог с тобой. Лежачее дерево быстрей гниет.
Несколько дней старик даже не заглядывал к нему в комнату. Потом стал заходить, сперва раз в день, потом два, три. Опять садился у окна и молча смотрел на озеро.
– Не смотри, не поеду, – предупредил Григорий.
– Да уж бог с ним, с городом, – покорно соглашался отец.
«Что-то больно быстро отступился, – думал Григорий. – Не похоже на тебя. Или с какого другого боку подъехать хочешь?»
Григорий угадал.
Однажды, посидев по обыкновению у окна, Петр Бородин кашлянул и начал:
– Так-то, сынок. Время-то такое…
– Не объезжай, говори прямо.
– Дык что прямо? Тут хошь прямо, хошь криво – туда же выедешь. Люди-то вон… добровольцами пошли к Гордею…
– Так что же? Иди и ты… – буркнул Григорий.
Выцветшие брови Петра Бородина чуть дрогнули. Однако он не хотел ссориться в эту минуту с сыном, через силу улыбнулся, тоненько хихикнув.
– С меня уж труха сыплется, какой вояка… – И быстро вздохнул маленькой, бессильной грудью. – О-хо, жизнь почти истаяла, как туча на небе! А все ж таки охота бы еще леток с десяток поболтаться средь людей… Так как же, сынок?
Григорий хмыкнул неопределенно, и Петр Бородин, еще раз вздохнув, отошел.
Но постепенно старик становился все смелее, настойчивее и уже прямо требовал, чтобы Григорий вступил в «святую армию Колчака».
– Даже вон Федот Артюхин при форме… Глядишь – человеком потом станет.
Но Григорий на все домогания отца отвечал односложно:
– Не хочу. Жить пока охота.
– Тьфу ты, ирод, в кого выдался, чертяка? – плевался сморщенный, точно высохший на корню, Петр Бородин. – Добрые люди с крестом да молитвой на святое дело… Я ведь сам оберегал тебя от солдатчины, когда… А теперь… за свое, за кровное…
– А я посмотрю. Со стороны виднее, – негромко отвечал Григорий.
– Много из горницы-то увидишь… Забился, как сыч, в темный угол. К бабке вон под подол еще залезь, прости господи..
– Из-под подола вылезти можно, а из гроба не встанешь… – лениво откликался через некоторое время Григорий.
Старик тотчас подскакивал к нему, тряс маленькой острой головой, похожей на куриное яйцо, махал руками:
– Эх ты-ы! – И, подняв вдруг глаза к иконам, голосил слезно, обиженно: – Господи! У других сыновья как сыновья, а ты, господи, и здесь меня щедростью обошел своей… – Потом бежал к двери, резким толчком распахивал ее и выскакивал на улицу. Однако быстро возвращался, с грохотом бросал в угол костыль. – Так и будешь лежать? – В голосе его звучала уже откровенная ненависть к сыну.
– Полежу пока.
– Под лежач камень и вода не течет… Хозяйство-то хиреет… Один конюшишко был – и тот ушел…
– Бог даст – поправим хозяйство.
– Бог, бог!.. На бога надейся, да сам не плошай. – И тянул нудно свое: – Люди-то вон за святое дело… Сейчас Игната Исаева сынка видел. Орел…
– А вдруг Андрюха вернется? – со злостью спрашивал Григорий.
Старик опять плевался и уходил. Григорий смотрел в потолок, вспоминал почтаря. Угадал, усатый дьявол! Разбудил, да уж и не дадут теперь уснуть, видно…
7
Круто заворачивала жизнь. «А что там, за поворотом?» – опасливо думал Григорий.
… Случалось, заставала его непогодь в открытом озере. Темные, тугие волны, играючи, бросали лодку с гребня на гребень, грозя каждую минуту потопить ее.
Но Григорий знал: в такое время лучше все-таки держаться подальше от земли. Поиграют волны с лодкой, надоест – успокоятся. Надо только умело править, ловко увертываться от их ленивых ударов. А там, у берегов, словно обезумев от злобы, волны идут приступом на каменные утесы, дробятся о гранит, длинными, израненными языками, роняя клочья шипящей пены, жадно, торопливо лижут отлогие песчаные отмели. Кипит вода, нервной дрожью гудит земля, звенят стволы растущих поблизости деревьев, готовых вот-вот переломиться. Попробуй приблизиться к берегу! Первая же волна разобьет лодку вдребезги, ненасытная пучина проглотит. Проглотит шутя, между делом, не заботясь о том, что ему, Григорию Бородину, хочется жить. Проглотит и тотчас забудет о своей жертве…
Нет, лучше держаться посередине озера, подальше от кипящих, гибельных берегов. Отцу что? Он жизнь свою – сам говорит – прожил…
Когда объявили мобилизацию в колчаковскую армию, Григорий понял, что придется идти воевать. Он знал, что с Зеркаловым шутить опасно. Но, надеясь неведомо на что, медлил день, другой. Отец поглядывал на него торжествующе: теперь-то, мол, пойдешь.
И Григорий собрался уж идти к Зеркалову, когда отец, ворвавшись в дом с улицы, заорал:
– Чего ты ждешь, чего ждешь, боров вонючий?! Ведь мобилизация. На пункт вон никто не явился, дак Гордей рвет и мечет.
– Как не явился? – переспросил Григорий, чувствуя невольно какое-то облегчение.
– Не явился, да и все. Говорят, кому служить – все к Андрюхе убежали. Иди ты, сынок, к Гордею, иди, ради бога, покажи пример. Зачтется нам потом.
– А почему я должен первым лезть?
– Так ведь… Потому и не явились, что некому… А ты…
– И я подожду тогда, – упрямо проговорил Григорий.
Старик как стоял, так и сел на лавку.
– Гордей-то… тебе, дураку, неизвестно… пострелял тех сегодня, чьи сыновья не явились, а в лес убегли… Самолично по домам ходит. И к нам придет… вот те крест, придет!..
– Ну-к, что ж… Я же не убег к Андрюшке… А может, забудет да не придет…
Отец сидел, упираясь в лавку обеими руками. Потом встал и решительно сделал несколько шагов к двери.
– Не придет? Не-ет, я сам к нему пойду… Мне какой резон пропадать за тебя? Пойду да скажу: забери ты его к черту да выпори так, чтоб шкура со спины слезла… Кончилось мое терпе..
Договорить отец не успел. Григорий в несколько прыжков очутился возле него, схватил его поперек, пронес по комнате и бросил на кровать.
– Я тебе пойду! Я тебе пойду! – несколько раз повторил Григорий, тяжело дыша. И, видя, что отец поднимается с кровати, закричал на него: – Лежи давай! Пока… – И невольно сжал кулаки.
Старик несколько секунд смотрел на сына, приподнявшись на руках. Потом тяжело упал на подушку.
– Вырос – ладно… С батькой справишься – куда мне теперь до тебя, – жалобно простонал Петр Бородин. И добавил уже совсем другим голосом, не предвещавшим ничего доброго: – Не сегодня, так завтра схожу к Гордею. Не удержишь ты…
Григорий спокойно отошел в угол и так же спокойно проговорил:
– Тогда пеняй на себя!.. Пока ведь никто не знает, где кости цыганские лежат…
У отца отвисла нижняя челюсть, Григорий увидел черные, полусгнившие обломки зубов. Он ждал, что скажет отец. Но отец молчал, не в силах выговорить ни слова…
С этого дня он оставил Григория в покое.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140