Война – шутка ли! Она закалку дает…
Колхозники замолчали, подумали. Потом вздохнул кто-то:
– Сменяем свата на Ипата…
– Ну глядите, бабы… – тихо заметила Марья Безрукова, убедившись, что Бутылкина и его друзей не перекричать, – как бы не пожалели потом…
– Хуже уж все равно не будет. Ведь все же фронтовик…
– Давайте голосовать.
Так Григорий Бородин, совершенно неожиданно для самого себя, стал председателем колхоза.
2
Когда известие о событии в Локтях дошло до района, оттуда приехал представитель. Разобравшись, в чем дело, он увез Григория Бородина в райисполком. Там покрутили, повертели – и вынуждены были утвердить решение общего колхозного собрания, тем более что Егор Тушков был как председатель не на хорошем счету.
– Что же, работайте, раз доверили колхозники, – сказали Бородину в райисполкоме. – Хозяйство трудное, тяжело вам будет…
– Постараемся, – сухо ответил Григорий, подумал, что бы еще сказать более серьезное, значительное, и добавил: – Опыта председательского нет у меня, вот что…
– С опытом руководства никто не рождается, Бородин, его приобретают в процессе работы.
Григорий хотел усмехнуться, но не посмел. Только выйдя на улицу, скривил губы.
За годы войны обветшали избы колхозников, прохудились телятники и коровники: соломенные крыши пошли на корм скоту, а покрыть заново после зимы еще не успели – не хватало рабочей силы.
Все это Григорий заметил после того, как его избрали председателем колхоза. Нельзя сказать, чтобы такая должность особенно обрадовала его. Новое положение Бородина вызывало в нем скорее тихое недоумение. Как-то странно, непривычно было думать ему, что теперь он хозяин здесь, что обо всем ему надо заботиться.
Вспоминались почему-то Григорию без всякой связи два далеких события. Вот стоит он на коленях перед Дуняшкой, протягивая к ней руки… А вот стоит перед колхозниками и, помимо своей воли, униженно просит принять его в колхоз… Может, потому вспоминалось, что и в первом и во втором случаях видел он перед собой Дуняшку. И когда он, Григорий, стоял на коленях и когда просился в колхоз, Дуняшка смотрела на него насмешливо, как понял он только сейчас, презрительно, с каким-то превосходством…
Григорий думал об этом, сам не замечая, тихо улыбался: «Ну, ну, поглядим, как сейчас ты… как сейчас посмотришь…»
Через несколько дней после собрания и в самом деле пошел к Веселовой. Второй раз в жизни он переступил порог дома Евдокии. Молча, не здороваясь, прошел к столу, накрытому чистенькой старой скатертью, оглядел невысокие стены, железную кровать с тощей постелью, с двумя подушками в цветастых ситцевых наволочках, марлевые шторки на окнах…
Евдокия, поглаживая голову испуганно прильнувшей к ней Поленьки, сидела у другого конца стола, удивленно смотрела на Бородина.
– Ну вот, – сказал наконец Григорий. Помолчал и добавил: – Вот оно как в жизни-то бывает…
Евдокия не ответила, ждала, что он скажет дальше. Григория словно давило это молчание, он повел плечами и снова промолвил, ухмыляясь в усы:
– Отец мой говаривал когда-то: «Жизнь – завсегда игра: не то проиграл, не то выиграл…» А? Проиграла ведь ты…
– Не пойму речей твоих, – спокойно произнесла Евдокия. И наклонилась к Поленьке: – Иди, доченька, поиграй на улице.
– Не понимаешь. Нет, врешь, – усмехнулся Григорий. И крикнул: – Врешь! Вот оно – богатство твое… вот, вот. – Встав, Григорий начал тыкать рукой в железную кровать, в окна с марлевыми занавесками. – Обеспечил тебе Андрюха сладкую жизнь! Спите на голых досках. Едите хлеб с водой…
– Ты что, издеваться надо мной пришел? – прерывающимся голосом спросила Евдокия и тоже встала. – Если так, то… – она указала ему рукой на дверь.
– Обожди, хозяюшка, не гони. Один раз уж указала от ворот поворот, хватит… Гнули вы меня с Андрюхой, унижаться заставляли. А верх-то в конце концов мой. Мой! Вот я и пришел в глаза тебе посмотреть…
– Ну и смотри! Смотри!! Чего в них видишь? – с такой силой крикнула Евдокия, что Григорий вздрогнул, поднял голову. А встретившись с глазами Веселовой, еще раз вздрогнул: она смотрела на него насмешливо, презрительно, с тем же превосходством, что и всегда. И видел он вовсе не Евдокию, а прежнюю Дуняшку, только более сильную.
Бородин несколько секунд стоял безмолвно. Потом усы его дернулись и начали как-то странно шевелиться.
– Убирайся отсюда, – сказала Евдокия, продолжая жечь его глазами. Григорий не выдержал ее взгляда, отвернулся и пошел к двери.
– Ладно. А из членов правления вывели тебя на заседании. Я настоял… Так что можешь больше не заявляться в контору.
* * *
Как-то вскоре, в теплый солнечный день, Григорий, объезжая верхом на лошади поля, недалеко от деревни встретил Ивана Бутылкина. Заложив руки в карманы брюк, тот шагал по дороге, бормоча что-то под нос.
– Под мухой, что ли? – окликнул его Бородин, подъезжая.
Бутылкин глянул на председателя исподлобья, сплюнул на дорожную пыль и только потом ответил:
– К сожалению – увы!
– Откуда шагаешь?
– Так… Вон оттуда, – кивнул Бутылкин назад.
Григорий слез с коня, надел повод на руку, сел на землю и стал закуривать. Молча протянул кисет Бутылкину.
– Не балуюсь. Знаешь, Григорий Петрович, берегу здоровьишко.
Григорий сосредоточенно рассматривал лохматый, закручивающийся пепел на конце своей самокрутки.
– Тогда на собрании ты здорово за меня агитировал. А почему – не могу понять.
– Подрастешь – уяснишь в полном соответствии, – ответил Бутылкин. – А пока в долгу считай себя.
– Ишь ты!.. А почему на работу не выходишь?
Бутылкин пожал плечами, обтянутыми чем-то порыжелым, отдаленно напоминавшим пиджак.
– Мне вредно на солнце. Раньше кладовщиком вот работал. Ничего – в тени-холодке… В аккурат сейчас должность эта свободная.
– Пропьешь ведь все.
– Стопками-то? – В голосе Бутылкина прозвучало даже искреннее удивление. – Из Алакуля воду ведрами черпают, а оно полнехонько…
Через неделю Бородин назначил Бутылкина кладовщиком.
Колхозники заволновались:
– То ли делаешь, Петрович!
– Опять разворует он все!
– Примется за старое – под суд отдадим, – успокоил колхозников Бородин. – Я ему не Егор Тушков.
– Ну, гляди, гляди…
Вскоре бывший председатель Егор Тушков, ставший снова шофером, завез ночью на машине Бородину свиную тушу. Муса Амонжолов легко закинул ее на плечи, отнес в погреб и положил на лед.
Все это было проделано быстро, без суеты. Тушков и Амонжолов ходили по двору уверенно, точно весь век жили в доме Григория.
Когда Григорий, услышав заливающийся лай собаки, вышел из дому, Егор Тушков, сидя уже в кабине, проговорил:
– Бывай здоров, председатель.
– Бывай, да друзей не забывай, – добавил Муса Амонжолов и восхищенно прищелкнул языком.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140
Колхозники замолчали, подумали. Потом вздохнул кто-то:
– Сменяем свата на Ипата…
– Ну глядите, бабы… – тихо заметила Марья Безрукова, убедившись, что Бутылкина и его друзей не перекричать, – как бы не пожалели потом…
– Хуже уж все равно не будет. Ведь все же фронтовик…
– Давайте голосовать.
Так Григорий Бородин, совершенно неожиданно для самого себя, стал председателем колхоза.
2
Когда известие о событии в Локтях дошло до района, оттуда приехал представитель. Разобравшись, в чем дело, он увез Григория Бородина в райисполком. Там покрутили, повертели – и вынуждены были утвердить решение общего колхозного собрания, тем более что Егор Тушков был как председатель не на хорошем счету.
– Что же, работайте, раз доверили колхозники, – сказали Бородину в райисполкоме. – Хозяйство трудное, тяжело вам будет…
– Постараемся, – сухо ответил Григорий, подумал, что бы еще сказать более серьезное, значительное, и добавил: – Опыта председательского нет у меня, вот что…
– С опытом руководства никто не рождается, Бородин, его приобретают в процессе работы.
Григорий хотел усмехнуться, но не посмел. Только выйдя на улицу, скривил губы.
За годы войны обветшали избы колхозников, прохудились телятники и коровники: соломенные крыши пошли на корм скоту, а покрыть заново после зимы еще не успели – не хватало рабочей силы.
Все это Григорий заметил после того, как его избрали председателем колхоза. Нельзя сказать, чтобы такая должность особенно обрадовала его. Новое положение Бородина вызывало в нем скорее тихое недоумение. Как-то странно, непривычно было думать ему, что теперь он хозяин здесь, что обо всем ему надо заботиться.
Вспоминались почему-то Григорию без всякой связи два далеких события. Вот стоит он на коленях перед Дуняшкой, протягивая к ней руки… А вот стоит перед колхозниками и, помимо своей воли, униженно просит принять его в колхоз… Может, потому вспоминалось, что и в первом и во втором случаях видел он перед собой Дуняшку. И когда он, Григорий, стоял на коленях и когда просился в колхоз, Дуняшка смотрела на него насмешливо, как понял он только сейчас, презрительно, с каким-то превосходством…
Григорий думал об этом, сам не замечая, тихо улыбался: «Ну, ну, поглядим, как сейчас ты… как сейчас посмотришь…»
Через несколько дней после собрания и в самом деле пошел к Веселовой. Второй раз в жизни он переступил порог дома Евдокии. Молча, не здороваясь, прошел к столу, накрытому чистенькой старой скатертью, оглядел невысокие стены, железную кровать с тощей постелью, с двумя подушками в цветастых ситцевых наволочках, марлевые шторки на окнах…
Евдокия, поглаживая голову испуганно прильнувшей к ней Поленьки, сидела у другого конца стола, удивленно смотрела на Бородина.
– Ну вот, – сказал наконец Григорий. Помолчал и добавил: – Вот оно как в жизни-то бывает…
Евдокия не ответила, ждала, что он скажет дальше. Григория словно давило это молчание, он повел плечами и снова промолвил, ухмыляясь в усы:
– Отец мой говаривал когда-то: «Жизнь – завсегда игра: не то проиграл, не то выиграл…» А? Проиграла ведь ты…
– Не пойму речей твоих, – спокойно произнесла Евдокия. И наклонилась к Поленьке: – Иди, доченька, поиграй на улице.
– Не понимаешь. Нет, врешь, – усмехнулся Григорий. И крикнул: – Врешь! Вот оно – богатство твое… вот, вот. – Встав, Григорий начал тыкать рукой в железную кровать, в окна с марлевыми занавесками. – Обеспечил тебе Андрюха сладкую жизнь! Спите на голых досках. Едите хлеб с водой…
– Ты что, издеваться надо мной пришел? – прерывающимся голосом спросила Евдокия и тоже встала. – Если так, то… – она указала ему рукой на дверь.
– Обожди, хозяюшка, не гони. Один раз уж указала от ворот поворот, хватит… Гнули вы меня с Андрюхой, унижаться заставляли. А верх-то в конце концов мой. Мой! Вот я и пришел в глаза тебе посмотреть…
– Ну и смотри! Смотри!! Чего в них видишь? – с такой силой крикнула Евдокия, что Григорий вздрогнул, поднял голову. А встретившись с глазами Веселовой, еще раз вздрогнул: она смотрела на него насмешливо, презрительно, с тем же превосходством, что и всегда. И видел он вовсе не Евдокию, а прежнюю Дуняшку, только более сильную.
Бородин несколько секунд стоял безмолвно. Потом усы его дернулись и начали как-то странно шевелиться.
– Убирайся отсюда, – сказала Евдокия, продолжая жечь его глазами. Григорий не выдержал ее взгляда, отвернулся и пошел к двери.
– Ладно. А из членов правления вывели тебя на заседании. Я настоял… Так что можешь больше не заявляться в контору.
* * *
Как-то вскоре, в теплый солнечный день, Григорий, объезжая верхом на лошади поля, недалеко от деревни встретил Ивана Бутылкина. Заложив руки в карманы брюк, тот шагал по дороге, бормоча что-то под нос.
– Под мухой, что ли? – окликнул его Бородин, подъезжая.
Бутылкин глянул на председателя исподлобья, сплюнул на дорожную пыль и только потом ответил:
– К сожалению – увы!
– Откуда шагаешь?
– Так… Вон оттуда, – кивнул Бутылкин назад.
Григорий слез с коня, надел повод на руку, сел на землю и стал закуривать. Молча протянул кисет Бутылкину.
– Не балуюсь. Знаешь, Григорий Петрович, берегу здоровьишко.
Григорий сосредоточенно рассматривал лохматый, закручивающийся пепел на конце своей самокрутки.
– Тогда на собрании ты здорово за меня агитировал. А почему – не могу понять.
– Подрастешь – уяснишь в полном соответствии, – ответил Бутылкин. – А пока в долгу считай себя.
– Ишь ты!.. А почему на работу не выходишь?
Бутылкин пожал плечами, обтянутыми чем-то порыжелым, отдаленно напоминавшим пиджак.
– Мне вредно на солнце. Раньше кладовщиком вот работал. Ничего – в тени-холодке… В аккурат сейчас должность эта свободная.
– Пропьешь ведь все.
– Стопками-то? – В голосе Бутылкина прозвучало даже искреннее удивление. – Из Алакуля воду ведрами черпают, а оно полнехонько…
Через неделю Бородин назначил Бутылкина кладовщиком.
Колхозники заволновались:
– То ли делаешь, Петрович!
– Опять разворует он все!
– Примется за старое – под суд отдадим, – успокоил колхозников Бородин. – Я ему не Егор Тушков.
– Ну, гляди, гляди…
Вскоре бывший председатель Егор Тушков, ставший снова шофером, завез ночью на машине Бородину свиную тушу. Муса Амонжолов легко закинул ее на плечи, отнес в погреб и положил на лед.
Все это было проделано быстро, без суеты. Тушков и Амонжолов ходили по двору уверенно, точно весь век жили в доме Григория.
Когда Григорий, услышав заливающийся лай собаки, вышел из дому, Егор Тушков, сидя уже в кабине, проговорил:
– Бывай здоров, председатель.
– Бывай, да друзей не забывай, – добавил Муса Амонжолов и восхищенно прищелкнул языком.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140