— Обязанности? — Он повернулся к ней, поводя глазами, точно олень, пытающийся укрыться в дебрях электронного «леса». — Я все свои обязанности выполнил. — Слова звучали горько.
— Мы до сих пор не внесли обещанную плату. Сурс ждет. Мне ведь не нужно лишний раз напоминать тебе, что, если он не получит «живой воды», Зиме придет конец — как и вашим жизням.
— А если он ее получит, то половина жителей Тиамат умрет... и с Летом будет покончено навсегда. — Его зеленые глаза тоскливо смотрели прямо на нее.
— Да, я надеюсь, что так и будет. — Ее взгляд проникал в самые сокровенные уголки его души. — Ты ведь не станешь утверждать, что слышишь об этом впервые, правда?
— Нет. — Он покачал головой; его рыжая грива цеплялась за серебряную цепь, надетую поверх свободной рубашки. — Я каждый день думаю об этом, мне это снится...
— Приятные сны, ничего не скажешь! — язвительно заметила она.
— Нет! — Она вспомнила те его кошмары, о которых он даже говорить с ней отказывался. — Найди кого-нибудь другого, пусть кто-нибудь еще передаст Сурсу то, что требуется. Я свой долг выполнил. Я задыхаюсь от грязи, в которой перепачкался во имя Зимы. Я не желаю больше иметь дело с этим негодяем и его подручными, которые теперь получат «вечную молодость» благодаря гибели моего народа.
— Ты же не островитянин! А заплатить нужно только за наши с тобой собственные жизни. — Ариенрод наклонилась к нему. — Ты уже не сможешь снова заползти в свою раковину на Летних островах: ты давно перерос свое убежище. Ты убивал священных меров, ты бросил свою возлюбленную среди мертвых тел на пустынном берету, ты много лет назад оставил и свой народ, и свою Богиню — но ради лучшего! Помни об этом! Теперь ты инопланетянин. И мой любовник. И, нравится тебе это или нет, им ты и останешься до самой смерти!
Звездный Бык вскочил, разом смахнув на пол все свои блестящие механические игрушки. Ариенрод чуть отступила, поняв, что на этот раз он лишь с огромным трудом удержался, чтобы не ударить ее.
— Тогда лучше мне умереть прямо сейчас. — Он вцепился руками в край стола, наклонившись вперед и опустив голову. — И покончить со всем этим.
— Спаркс! — Имя это казалось заклинанием, донесшимся из глубин ее души, которые все-таки затронула жгучая боль его страданий. Но он не откликнулся. Она больше не могла до него добраться; он выдворил ее из своего сердца. — Звездный Бык! — Теперь уже страдала она, а его боль лишь пробудила в ней гнев. На этот раз он даже головы не повернул, лицо его оставалось суровым, замкнутым. Во взгляде больше не было ничего от прежнего Спаркса — она видела только его призрак и призрак утраченной Мун, ее второго «я», чья смерть была теперь на его совести. Мун унесла их любовь с собой в могилу... Ариенрод чувствовала, что призрак Мун сконцентрировал вокруг себя сейчас всю жизнь Спаркса, стал фокусом его вселенной — вместе со словом «неудачник». Это слово в его устах жгло, оно пахло дымом. — Ты вручишь «живую воду» Сурсу в самое ближайшее время, таков мой приказ. Я, твоя королева, приказываю тебе это!
Спаркс сурово поджал губы. Впервые она приказывала ему; впервые — и он сам заставил ее это сделать.
— А если я откажусь?
— Тогда я сама передам тебя в руки инопланетян. — Не давая ему возможности возразить, она ухватилась за ускользающие рычаги самообладания. — И ты проведешь оставшуюся жизнь в исправительной колонии, жалея о том, что не умер во время Смены Времен Года.
Рот Звездного Быка так и остался открытым. Его глаза шарили по ее лицу, точно руки слепца, пока он наконец не понял, что Ариенрод действительно сделает это. Сдаваясь, он опустил голову, беспомощный перед лицом самой страшной ненависти — ненависти к себе.
Она знала теперь, что сумеет заставить его сделать все, что угодно... и, празднуя эту победу, понимала, что потеряла его навсегда.
Глава 38
Мун внезапно вздохнула и проснулась в чьих-то теплых объятиях. Спарки, мне снился такой странный сон... Она открыла глаза и вздрогнула от неожиданности, увидев незнакомую комнату. И сразу все вспомнила, увидев на постели рядом с собой смуглую теплую руку с розоватыми веснушками. На какое-то мгновение сердце больно сжалось, но потом она улыбнулась, не чувствуя ни вины, ни сожалений, и просунула свои пальцы Гундалину в ладонь. Потом осторожно подвинулась на узкой кушетке, чтобы рассмотреть его лицо, вспоминая при этом, как он охранял ее сон тихими рассветами в палатке, какие стихи читал он ей; вспоминая его заветные, самые нежные на свете слова, которые он говорил ей в минуту близости: моя звезда, моя белая птичка, мой дикий цветущий сад... и как сама она выкрикнула слова, которые не имела права говорить больше никому и которые рвались у нее из сердца: я люблю тебя, люблю!
Мун погладила его по щеке, но он даже не пошевелился; тогда она сама прилегла, положив голову ему на плечо. Здесь, в этой комнате, в этом замкнутом пространстве, далеко от их прожитых порознь жизней, разделили они любовь и подарили друг другу еще что-то столь же драгоценное... каждый словно подтверждал ценность другого.
Звуки Фестиваля уже доносились до нее, приглушенные, но неизменные; не изменился и свет за окнами. (Я никогда не делал этого при свете, — прошептал он ей. — Но мы так прекрасны... Дурак, чего я стыдился?) Она совершенно не представляла, ночь ли то, день ли, и сколько времени они проспали. Тело было вялым, и, видимо, отдых был все же недолог. Но больше отдыхать было нельзя. БиЗед спал мертвым сном, и Мун тихонько выскользнула из его объятий, более не пытаясь разбудить его; она была уверена, что сумеет найти дорогу до мастерской Фейт, ведь это совсем недалеко отсюда. Она быстро оделась и выскользнула за дверь.
Толпа на улице по-прежнему казалась бесконечной, словно одна порция веселящихся людей плавно сменилась другой, следуя постоянному вращению колеса. Мун старалась держаться как можно ближе к стенам домов, пробираясь мимо магазинов и кафе. Она стащила с одного из столов кусок сдобренного специями мяса и, давясь, быстро съела его на ходу; вокруг было тесно от волн исходящей отовсюду чужой биоэнергии.
В конце концов Мун удалось пробраться сквозь толпу, и она очутилась на Цитрусовой аллее, где течение толпы как бы ослабевало. Она прошла мимо лавки травника и еще одного магазина и оказалась прямо перед мастерской Фейт. Желто-зеленая дверь была крепко заперта; Мун постучала, потом забарабанила кулаком, вкладывая в эти удары все свое отчаяние.
— Откройте! Откройте!
Верхняя половина двери вдруг открылась, и Мун, умолкнув на полуслове, даже рассмеялась, торжествуя. Женщина средних лет с заплетенными в тяжелую косу темными волосами выглянула наружу, смотря как бы сквозь Мун красными со сна глазами... глазами, которые не видели.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179