Рим был украшен праздничными огнями по случаю смерти множества его врагов; люди пели «Те Деум»; пушки замка Сент-Анджело стреляли в честь резни. Папа и его кардиналы отправились процессией в церковь Святого Марка, дабы обратить внимание Господа на богоугодные деяния его верных слуг; сам Грегори преодолел пешком расстояние от церкви Святого Марка до собора Святого Луи.
Но если католический мир ликовал, то в Англии и Голландии царил глубокий траур. Вилльям Молчаливый, прежде надеявшийся через Колиньи получить помощь Франции, был охвачен грустью. Он сказал, что король Франции поддался опасному влиянию и что в скором будущем его королевство ждут новые неприятности. Убийство ничего не подозревающих невинных людей, продолжил он, — дурной способ разрешения религиозных проблем.
— Это, — сказал Берли английской королеве, — величайшее преступление со дня распятия Христа.
Через несколько недель после резни король принимал в своих покоях большое число придворных; они пытались возродить былое веселье. Сделать это оказалось непросто. Мешала память; случайно упоминались имена, и люди с ужасом вспоминали, что человека уже нет в живых, а его убийца находится среди них. Кровавая резня преследовала католическую знать, точно призрак из загробного мира, который нельзя прогнать.
Люди громко разговаривали, звучал смех, по большей части искусственный; внезапно за окнами Лувра раздалось карканье, сопровождавшееся хлопаньем крыльев.
За тишиной, воцарившейся в покоях, последовал шелест. «Словно ангел смерти пронесся над Лувром», — заметил потом кто-то.
Взволнованная Катрин, не уступавшая в суеверности всем присутствующим, поспешила к окну. Выглянув наружу, она заметила летящую над дворцом стаю ворон. Она вскрикнула; все подбежали к окну посмотреть на птиц. Они кружили, каркая над дворцом, садились на него, подлетали к окнам. Долгое время они летали возле Лувра.
Хотя некоторые люди предположили, что птиц привлекли трупы, всех в этот вечер охватил страх.
Многие верили, что птицы были душами убитых ими людей, прилетевшими для того, чтобы помучить убийц и напомнить им о том, что их дни тоже сочтены, что их ждет та же участь, на какую они обрекли несчастных гугенотов.
Катрин вызвала к себе Рене и братьев Руджери и потребовала защитить ее с помощью магия от надвигающейся беды.
Король в ярости крикнул птицам:
— Летите сюда… кем бы вы ни были. Убейте нас… Сделайте с нами то, что мы сделали с теми людьми.
Мадлен и Мари Туше изо всех сил старались успокоить его.
Герцог Аленсонский, расстроенный тем, что ему ничего не сказали о готовящемся массовом убийстве и не дали принять в нем участие, мог без страха и со злорадством наблюдать за тем, как подействовало появление птиц на окружавших его людей. Марго и Наваррец смотрели на ворон со спокойной совестью. Дрожащий герцог Анжуйский подошел к матери и не отходил от нее. Генрих де Гиз сохранял спокойствие. Если птицы — это души мертвых гугенотов, то душа отца защитит его, решил герцог. Он лишь исполнил клятву отомстить за него, которую дал после смерти Франциска де Гиза.
Но сильнее всех страдал король; проснувшись ночью, он с криком побежал по дворцу:
— Что за шум на улицах? — спрашивал он. — Почему звонят колокола? Почему кричат и визжат люди? Послушайте. Послушайте. Я слышу их. Они идут, чтобы убить нас… как мы убили их.
Он упал на пол, его ноги и руки дергались, он кусал одежду и угрожал вцепиться зубами в любого, кто приблизится к нему.
— Остановите их! — кричал Карл. — Пусть колокола смолкнут. Остановите людей. Давайте положим конец кровопролитию.
К нему привели Мадлен.
— Карл, — зашептала она, — все хорошо. Все тихо. Карл… Карл… не переживай так сильно.
— Но, Мадлен, они придут за мной… Они сделают со мной то, что сделали с ними.
— Они не смогут коснуться тебя. Они мертвы, а ты — король.
— Они могут восстать из могил, Мадлен. Они приняли обличье черных птиц, чтобы мучить меня. Они сейчас на улицах, Мадлен. Послушай. Они кричат. Они вопят. Они бьют в колокола…
Она подвела его к окну и показала ему тихий спящий Париж.
— Я слышал их, — настаивал Карл. — Я слышал их.
— Это тебе приснилось, моя любовь.
— О Мадлен, я несу ответственность за все. Я сказал это на совете. Я… я все сделал.
— Нет, не ты, — сказала она. — Не ты, а они. Тебя заставили.
— Не знаю, Мадлен. Я помню… отдельные сцены. Помню звон колоколов… крики и кровь. Но я забыл, как это началось. Как все произошло? Я не знаю это.
— Ты ничего не знал, мой дорогой. Ты не делал этого. Все сделали другие.
— Она… — пробормотал Карл. — Она… мой злой гений, Мадлен. Это был мой злой гений.
Король заплакал и снова сказал, что он слышит шум на улице.
Он оставил Мадлен возле себя, у окна; Карл долго глядел на спящий город.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
Память об этих ужасных днях и ночах продолжала висеть над Парижем. Некоторые участники резни испытывали такие угрызения совести, что покончили с собой; другие сошли с ума и носились по улицам; кому-то казалось, что их преследуют призраки умерших. Они находили утешение, говоря со злобой и ненавистью о женщине, которую считали вдохновительницей кровопролития — об итальянке. Она была виновна во всех несчастьях Франции. Все это знали. Она управляла безумным королем. Карл страдал сильнее всех, однако не было заметно ни единого признака того, что Катрин мучают сожаления о содеянном.
Это действительно было так. Она не собиралась менять старые привычки. Она научилась не оглядываться назад и не собиралась делать это сейчас. Массовое убийство было необходимым в момент его совершения, и не следовало сожалеть о нем теперь. Катрин располнела; она давно не казалась такой здоровой. Один посланник написал своему правительству, что Катрин выглядит как женщина, оправившаяся после тяжелой болезни. Этим недугом был ее страх перед Филиппом Испанским, а лекарством стала резня, начавшаяся в канун для Святого Варфоломея.
Она редко чувствовала себя в такой безопасности, как зимой 1572 года и весной следующего года. Наваррец и молодой Конде приняли католическую веру — Наваррец с цинизмом, Конде — со стыдом. Авторитет этих двух принцев в стране упал; большинство спасшихся гугенотов сохранили и укрепили свою решимость. Они переносили несчастья и крепли духом, подвергаясь гонениям. Такое всегда происходило с фанатиками. Они потеряли Колиньи, Телиньи и Ларошфуко. Монтгомери был предупрежден и успел убежать из Сент-Жермена. Наваррец сдался почти мгновенно и принял католическую веру. Но гугеноты и не ждали многого от Наваррца. Самым горьким ударом для них стало предательство Конде. Они держали оборону в своем бастионе, Ла Рошели, и собирались причинить неприятности властям;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102
Но если католический мир ликовал, то в Англии и Голландии царил глубокий траур. Вилльям Молчаливый, прежде надеявшийся через Колиньи получить помощь Франции, был охвачен грустью. Он сказал, что король Франции поддался опасному влиянию и что в скором будущем его королевство ждут новые неприятности. Убийство ничего не подозревающих невинных людей, продолжил он, — дурной способ разрешения религиозных проблем.
— Это, — сказал Берли английской королеве, — величайшее преступление со дня распятия Христа.
Через несколько недель после резни король принимал в своих покоях большое число придворных; они пытались возродить былое веселье. Сделать это оказалось непросто. Мешала память; случайно упоминались имена, и люди с ужасом вспоминали, что человека уже нет в живых, а его убийца находится среди них. Кровавая резня преследовала католическую знать, точно призрак из загробного мира, который нельзя прогнать.
Люди громко разговаривали, звучал смех, по большей части искусственный; внезапно за окнами Лувра раздалось карканье, сопровождавшееся хлопаньем крыльев.
За тишиной, воцарившейся в покоях, последовал шелест. «Словно ангел смерти пронесся над Лувром», — заметил потом кто-то.
Взволнованная Катрин, не уступавшая в суеверности всем присутствующим, поспешила к окну. Выглянув наружу, она заметила летящую над дворцом стаю ворон. Она вскрикнула; все подбежали к окну посмотреть на птиц. Они кружили, каркая над дворцом, садились на него, подлетали к окнам. Долгое время они летали возле Лувра.
Хотя некоторые люди предположили, что птиц привлекли трупы, всех в этот вечер охватил страх.
Многие верили, что птицы были душами убитых ими людей, прилетевшими для того, чтобы помучить убийц и напомнить им о том, что их дни тоже сочтены, что их ждет та же участь, на какую они обрекли несчастных гугенотов.
Катрин вызвала к себе Рене и братьев Руджери и потребовала защитить ее с помощью магия от надвигающейся беды.
Король в ярости крикнул птицам:
— Летите сюда… кем бы вы ни были. Убейте нас… Сделайте с нами то, что мы сделали с теми людьми.
Мадлен и Мари Туше изо всех сил старались успокоить его.
Герцог Аленсонский, расстроенный тем, что ему ничего не сказали о готовящемся массовом убийстве и не дали принять в нем участие, мог без страха и со злорадством наблюдать за тем, как подействовало появление птиц на окружавших его людей. Марго и Наваррец смотрели на ворон со спокойной совестью. Дрожащий герцог Анжуйский подошел к матери и не отходил от нее. Генрих де Гиз сохранял спокойствие. Если птицы — это души мертвых гугенотов, то душа отца защитит его, решил герцог. Он лишь исполнил клятву отомстить за него, которую дал после смерти Франциска де Гиза.
Но сильнее всех страдал король; проснувшись ночью, он с криком побежал по дворцу:
— Что за шум на улицах? — спрашивал он. — Почему звонят колокола? Почему кричат и визжат люди? Послушайте. Послушайте. Я слышу их. Они идут, чтобы убить нас… как мы убили их.
Он упал на пол, его ноги и руки дергались, он кусал одежду и угрожал вцепиться зубами в любого, кто приблизится к нему.
— Остановите их! — кричал Карл. — Пусть колокола смолкнут. Остановите людей. Давайте положим конец кровопролитию.
К нему привели Мадлен.
— Карл, — зашептала она, — все хорошо. Все тихо. Карл… Карл… не переживай так сильно.
— Но, Мадлен, они придут за мной… Они сделают со мной то, что сделали с ними.
— Они не смогут коснуться тебя. Они мертвы, а ты — король.
— Они могут восстать из могил, Мадлен. Они приняли обличье черных птиц, чтобы мучить меня. Они сейчас на улицах, Мадлен. Послушай. Они кричат. Они вопят. Они бьют в колокола…
Она подвела его к окну и показала ему тихий спящий Париж.
— Я слышал их, — настаивал Карл. — Я слышал их.
— Это тебе приснилось, моя любовь.
— О Мадлен, я несу ответственность за все. Я сказал это на совете. Я… я все сделал.
— Нет, не ты, — сказала она. — Не ты, а они. Тебя заставили.
— Не знаю, Мадлен. Я помню… отдельные сцены. Помню звон колоколов… крики и кровь. Но я забыл, как это началось. Как все произошло? Я не знаю это.
— Ты ничего не знал, мой дорогой. Ты не делал этого. Все сделали другие.
— Она… — пробормотал Карл. — Она… мой злой гений, Мадлен. Это был мой злой гений.
Король заплакал и снова сказал, что он слышит шум на улице.
Он оставил Мадлен возле себя, у окна; Карл долго глядел на спящий город.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
Память об этих ужасных днях и ночах продолжала висеть над Парижем. Некоторые участники резни испытывали такие угрызения совести, что покончили с собой; другие сошли с ума и носились по улицам; кому-то казалось, что их преследуют призраки умерших. Они находили утешение, говоря со злобой и ненавистью о женщине, которую считали вдохновительницей кровопролития — об итальянке. Она была виновна во всех несчастьях Франции. Все это знали. Она управляла безумным королем. Карл страдал сильнее всех, однако не было заметно ни единого признака того, что Катрин мучают сожаления о содеянном.
Это действительно было так. Она не собиралась менять старые привычки. Она научилась не оглядываться назад и не собиралась делать это сейчас. Массовое убийство было необходимым в момент его совершения, и не следовало сожалеть о нем теперь. Катрин располнела; она давно не казалась такой здоровой. Один посланник написал своему правительству, что Катрин выглядит как женщина, оправившаяся после тяжелой болезни. Этим недугом был ее страх перед Филиппом Испанским, а лекарством стала резня, начавшаяся в канун для Святого Варфоломея.
Она редко чувствовала себя в такой безопасности, как зимой 1572 года и весной следующего года. Наваррец и молодой Конде приняли католическую веру — Наваррец с цинизмом, Конде — со стыдом. Авторитет этих двух принцев в стране упал; большинство спасшихся гугенотов сохранили и укрепили свою решимость. Они переносили несчастья и крепли духом, подвергаясь гонениям. Такое всегда происходило с фанатиками. Они потеряли Колиньи, Телиньи и Ларошфуко. Монтгомери был предупрежден и успел убежать из Сент-Жермена. Наваррец сдался почти мгновенно и принял католическую веру. Но гугеноты и не ждали многого от Наваррца. Самым горьким ударом для них стало предательство Конде. Они держали оборону в своем бастионе, Ла Рошели, и собирались причинить неприятности властям;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102