Его выставляли на всеобщее обозрение. «Папа» Синицин бывало рассказывал:
– Мы все с упоением ходили смотреть на привязанного в ординаторской, как он, сука, корчится.
Пока замполит «лизал хину», он несколько дней ничего не мог о себе сообщить, будучи приведён в физическую негодность. А когда пришел в себя, все что он говорил, обращалось против него, подтверждая диагноз «алкогольный психоз». В части замполита искали уже неводами. Все было бы шито-крыто, но прапорщик загуляв, тоже впал в состояние алкогольного психоза и начал кого-то душить. Вызвали патруль, из комендатуры сообщили в часть. Там, естественно, эта новость произвела эффект разорвавшейся бомбы. Сразу смекнули, поехали в ПСО. Точно – мычит наш майор Довлетов. Самое интересное, что завотделением отказался его выписывать: диагноз подтвердился, книга заведена. В ёмкое слово «пациент» вкладывается всё:
– Я лечу человека, а не фамилию.
Майора едва выкупили за спирт, но Логинов наотрез отказался принять прапорщика:
– Какой же он дурак, вы что ребята?
Дело решилось полюбовно: майора перевели в другую часть, прапорщика уволили по истечении срока контракта.
Слабовольных пьяниц, в надежде на обретение семейного счастья в будущем, сдавали жёны. Человека с сильной волей мог сдать только командир части. Согласно советской методике лечения алкоголизма, пациентам давали спиртосодержащие препараты для выработки рвотного рефлекса. Так как спирт был давно выпит, санитары капали в воду одеколон. «Папа» возмущался:
– Я и так от «тройника» рыгаю.
Как и во всяком медучреждении, алкоголики быстро отходили от интоксикации и начинали рыскать в поисках спиртного и харчей. Кормили скудно. Хуже всего приходилось яйцеголовым. Их объедали, отнимали личные вещи и продавали санитарам.
– Ждем этого санитара ебучего, слюну глотаем, а этот ходит – чертежи показывает.
«Папа» Синицин после третьей лёжки на свидании с женой взмолился:
– Забери меня отсюда, или я сопьюсь окончательно.
Представьте себе, что происходит в организме, когда с одной стороны таблетки, а с другой – алкоголь. «Папа» даже пить перестал. Попадали в ПСО и непонятые юмористы. Зам по вооружению Мильков подходит к мебельному магазину, видит прапорщика Федосеева по кличке «Федос», злостного самогонщика. Тот поинтересовался:
– Что Вы здесь делаете?
– Домой иду.
– Давайте, я Вас на машине подвезу.
– Ёб твою мать, когда же ты машину купил, я и не знал.
– Тёща подарила.
– Вы пока садитесь в машину, а я сейчас подойду.
Польщённый вниманием подчиненного майор садится, ждет «Федоса». Тут появляется владелец машины, еблан невъебенного размера:
– Какого ты хуя залез в мою машину?!
– Иди на хуй!
Слово за слово, началась драка. Майора с трудом вытащили из машины, вызвали милицию. А прапорщик все это время из окна с восторгом наблюдал за происходящим, хихикал и потирал руки. «Федоса» ни за что – подумаешь, пошутил человек – сдали в дурку. А он не был пьяницей, попал не в свою компанию. Обстановка там для такого человека гнетущая. Как рассказывал нам Куршев:
– Там было ничего, пока не подошел ко мне один хмырь и не спросил: «А что будет, если я тебе в ухо заточенный карандаш воткну?»
Если бы на месте яйцеголового был «папа» Синицин, он бы ему этот карандаш воткнул в зад.
Треть нашей части прошла через ПСО. Наши пациенты отличались особым цинизмом и стойкостью к психиатрии. В истории ПСО было два побега и оба совершили наши доблестные офицеры, лейтенанты Куршев и Галкин. Куршева, как известного рационализатора, сдали, наконец, в «дурку» после того, как он едва не сжег ВПК. Раскалил ацетиленовой горелкой вал докрасна и вылил на него салидол. Масло загорелось, а в это время Куршев с ловкостью факира насадил на вал шкив, внутренний диаметр которого был в два раза меньше вала. Все вспыхнуло, в т.ч. и сам Куршев. Он спасся тем, что прыгнул в ванну с водой, а горящих солдат-помощников ловили по всему БПК и тушили мокрыми простынями. Машинный зал едва не выгорел дотла. Был Куршев под два метра ростом, с лошадиным лицом. Обратишься к нему:
– Анрюша!
Медленно оборачивается:
– Ги… Ги… Ги…
Кто бы подумал, что за внешностью дебила скрывается недюжинный талант агитатора. Куршев в ПСО подучил «буйных»:
– Выломайте решетку, а я сбегаю за портвейном.
Те за ночь вышатали решетку, портвейн он им принес, но назад в палату не вернулся. Куршев знал: обмани товарищей – прибьют, в ПСО долго не держали, две-три недели, и обратно на БД. В ПСО был только один ветеран, сидевший уже лет шесть. Прежде был нормальный офицер, пока не вздумал купить машину. Тёща выслала ему недостающие деньги, тысяч пять, оригинальным способом – посылкой в жареном гусе. Почта работала исправно, посылка плелась до Ленинска больше месяца, и гусь, естественно, завонялся. Получив такой подарок, наш офицер его сразу выбросил на мусорку, даже не занося в квартиру, проклиная на чем свет стоит и посылку и тёщу. Вскоре вслед за посылкой приплелось и письмо из Удмуртии. В нем тёща с гордостью сообщала о своем подарке зятю и спрашивала, как дошли деньги. Того хватил удар. Он перестал реагировать на окружающих и только звал гусей.
– Гуси, гуси. Га-га-га.
Так как он был безвредный, и жена от него отказалась, его держали в ПСО.
Лейтенанта Галкина заперли в ПСО после того, как комиссия, кроме поддельной печати части, обнаружила в клубе десять ящиков канцелярских скрепок и кнопок, которые он покупал за деньги, выделяемые на культтовары. Галкин был очень щуплый, поэтому сбежал весьма оригинальным способом: намазался мылом и вылез через стеклоблок, предварительно выбросив на улицу тапочки и трусы. По неписаному правилу, беглецов обратно не принимали, чтобы опыт не передавался. Политически неблагонадежных отправляли в психушки КГБ в Москву.
Сам Логвинов, начальник ПСО, тоже закончил плохо. Непрерывное общение со скорбными повлияло на его рассудок: дома он завел восемь собак, над которыми производил физиологические опыты по методу Павлова (например, перерезал горло, чем ввергал в ужас соседей). Когда его наконец хватились на службе и выслали патруль из комендатуры, Логвинова обнаружили спрятавшимся под кроватью, откуда он никак не хотел вылезать и кричал на собак: «Кыш!». Его, как кота, выбили из-под кровати шваброй и сапогами. Логвинова свезли в Москву в клинику Бурденко на опыты.
С началом перестройки ПСО потеряло своё зловещее предназначение – быть на службе армейского правопорядка. В начале 90-х его расформировали, всех отвезли в общий дурдом в Кзыл-Орду.
– Что? Ни хуя себе дурной – от армии хочет закосить? Пусть служит!
В казахском дурдоме народ перестал чудить.
Полевой банк Министерства обороны.
Финансовый аппарат части состоял из трёх человек:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85
– Мы все с упоением ходили смотреть на привязанного в ординаторской, как он, сука, корчится.
Пока замполит «лизал хину», он несколько дней ничего не мог о себе сообщить, будучи приведён в физическую негодность. А когда пришел в себя, все что он говорил, обращалось против него, подтверждая диагноз «алкогольный психоз». В части замполита искали уже неводами. Все было бы шито-крыто, но прапорщик загуляв, тоже впал в состояние алкогольного психоза и начал кого-то душить. Вызвали патруль, из комендатуры сообщили в часть. Там, естественно, эта новость произвела эффект разорвавшейся бомбы. Сразу смекнули, поехали в ПСО. Точно – мычит наш майор Довлетов. Самое интересное, что завотделением отказался его выписывать: диагноз подтвердился, книга заведена. В ёмкое слово «пациент» вкладывается всё:
– Я лечу человека, а не фамилию.
Майора едва выкупили за спирт, но Логинов наотрез отказался принять прапорщика:
– Какой же он дурак, вы что ребята?
Дело решилось полюбовно: майора перевели в другую часть, прапорщика уволили по истечении срока контракта.
Слабовольных пьяниц, в надежде на обретение семейного счастья в будущем, сдавали жёны. Человека с сильной волей мог сдать только командир части. Согласно советской методике лечения алкоголизма, пациентам давали спиртосодержащие препараты для выработки рвотного рефлекса. Так как спирт был давно выпит, санитары капали в воду одеколон. «Папа» возмущался:
– Я и так от «тройника» рыгаю.
Как и во всяком медучреждении, алкоголики быстро отходили от интоксикации и начинали рыскать в поисках спиртного и харчей. Кормили скудно. Хуже всего приходилось яйцеголовым. Их объедали, отнимали личные вещи и продавали санитарам.
– Ждем этого санитара ебучего, слюну глотаем, а этот ходит – чертежи показывает.
«Папа» Синицин после третьей лёжки на свидании с женой взмолился:
– Забери меня отсюда, или я сопьюсь окончательно.
Представьте себе, что происходит в организме, когда с одной стороны таблетки, а с другой – алкоголь. «Папа» даже пить перестал. Попадали в ПСО и непонятые юмористы. Зам по вооружению Мильков подходит к мебельному магазину, видит прапорщика Федосеева по кличке «Федос», злостного самогонщика. Тот поинтересовался:
– Что Вы здесь делаете?
– Домой иду.
– Давайте, я Вас на машине подвезу.
– Ёб твою мать, когда же ты машину купил, я и не знал.
– Тёща подарила.
– Вы пока садитесь в машину, а я сейчас подойду.
Польщённый вниманием подчиненного майор садится, ждет «Федоса». Тут появляется владелец машины, еблан невъебенного размера:
– Какого ты хуя залез в мою машину?!
– Иди на хуй!
Слово за слово, началась драка. Майора с трудом вытащили из машины, вызвали милицию. А прапорщик все это время из окна с восторгом наблюдал за происходящим, хихикал и потирал руки. «Федоса» ни за что – подумаешь, пошутил человек – сдали в дурку. А он не был пьяницей, попал не в свою компанию. Обстановка там для такого человека гнетущая. Как рассказывал нам Куршев:
– Там было ничего, пока не подошел ко мне один хмырь и не спросил: «А что будет, если я тебе в ухо заточенный карандаш воткну?»
Если бы на месте яйцеголового был «папа» Синицин, он бы ему этот карандаш воткнул в зад.
Треть нашей части прошла через ПСО. Наши пациенты отличались особым цинизмом и стойкостью к психиатрии. В истории ПСО было два побега и оба совершили наши доблестные офицеры, лейтенанты Куршев и Галкин. Куршева, как известного рационализатора, сдали, наконец, в «дурку» после того, как он едва не сжег ВПК. Раскалил ацетиленовой горелкой вал докрасна и вылил на него салидол. Масло загорелось, а в это время Куршев с ловкостью факира насадил на вал шкив, внутренний диаметр которого был в два раза меньше вала. Все вспыхнуло, в т.ч. и сам Куршев. Он спасся тем, что прыгнул в ванну с водой, а горящих солдат-помощников ловили по всему БПК и тушили мокрыми простынями. Машинный зал едва не выгорел дотла. Был Куршев под два метра ростом, с лошадиным лицом. Обратишься к нему:
– Анрюша!
Медленно оборачивается:
– Ги… Ги… Ги…
Кто бы подумал, что за внешностью дебила скрывается недюжинный талант агитатора. Куршев в ПСО подучил «буйных»:
– Выломайте решетку, а я сбегаю за портвейном.
Те за ночь вышатали решетку, портвейн он им принес, но назад в палату не вернулся. Куршев знал: обмани товарищей – прибьют, в ПСО долго не держали, две-три недели, и обратно на БД. В ПСО был только один ветеран, сидевший уже лет шесть. Прежде был нормальный офицер, пока не вздумал купить машину. Тёща выслала ему недостающие деньги, тысяч пять, оригинальным способом – посылкой в жареном гусе. Почта работала исправно, посылка плелась до Ленинска больше месяца, и гусь, естественно, завонялся. Получив такой подарок, наш офицер его сразу выбросил на мусорку, даже не занося в квартиру, проклиная на чем свет стоит и посылку и тёщу. Вскоре вслед за посылкой приплелось и письмо из Удмуртии. В нем тёща с гордостью сообщала о своем подарке зятю и спрашивала, как дошли деньги. Того хватил удар. Он перестал реагировать на окружающих и только звал гусей.
– Гуси, гуси. Га-га-га.
Так как он был безвредный, и жена от него отказалась, его держали в ПСО.
Лейтенанта Галкина заперли в ПСО после того, как комиссия, кроме поддельной печати части, обнаружила в клубе десять ящиков канцелярских скрепок и кнопок, которые он покупал за деньги, выделяемые на культтовары. Галкин был очень щуплый, поэтому сбежал весьма оригинальным способом: намазался мылом и вылез через стеклоблок, предварительно выбросив на улицу тапочки и трусы. По неписаному правилу, беглецов обратно не принимали, чтобы опыт не передавался. Политически неблагонадежных отправляли в психушки КГБ в Москву.
Сам Логвинов, начальник ПСО, тоже закончил плохо. Непрерывное общение со скорбными повлияло на его рассудок: дома он завел восемь собак, над которыми производил физиологические опыты по методу Павлова (например, перерезал горло, чем ввергал в ужас соседей). Когда его наконец хватились на службе и выслали патруль из комендатуры, Логвинова обнаружили спрятавшимся под кроватью, откуда он никак не хотел вылезать и кричал на собак: «Кыш!». Его, как кота, выбили из-под кровати шваброй и сапогами. Логвинова свезли в Москву в клинику Бурденко на опыты.
С началом перестройки ПСО потеряло своё зловещее предназначение – быть на службе армейского правопорядка. В начале 90-х его расформировали, всех отвезли в общий дурдом в Кзыл-Орду.
– Что? Ни хуя себе дурной – от армии хочет закосить? Пусть служит!
В казахском дурдоме народ перестал чудить.
Полевой банк Министерства обороны.
Финансовый аппарат части состоял из трёх человек:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85