– Папа успокоится, узнав, что вам пустили кровь. Он в это верит.
– А ты разве нет, Вольфганг? Он пожал плечами.
– Если помогает, то верю. Папу позабавит мое сообщение о смерти Вольтера. Послушайте, что я написал.
Вольфганг прочел:
«Безбожный мошенник Вольтер подох 30 мая, как паршивая собака».
– Почему ты так его не любишь? Ведь с другими вероотступниками ты в дружеских отношениях. С Шахтнером, например, Вендлингом, Гриммом. И они тебе немало добра сделали.
– Его обожает Колоредо.
– Но, говорят, Вольтер умер, примирившись с церковью. Вольфганг, если что-нибудь случится со мной, прошу тебя соблюсти все, что положено по обряду.
– С вами ничего не должно случиться, Мама.
Пришел Рааф. Он согласился с Вольфгангом, что вид у госпожи Моцарт после кровопускания стал намного лучше, и добавил:
– Как только симфония вашего сына получит всеобщее признание, вы забудете обо всех своих недугах.
– На это я не возлагаю больших надежд, – сказал Вольфганг. – Французов обескураживает моя музыка. Они не знают, как ее воспринимать.
Мама с гордостью сказала:
– Твоя новая симфония ре мажор написана с большим мастерством, а ведь ты уже сколько лет не сочинял симфоний.
– Я убежден, она произведет благоприятное впечатление, – заметил Рааф.
– Это не так уж важно, – с усмешкой сказал Вольфганг. – И что они подумают, тоже не важно. Мне все равно, понравится симфония или нет. Но начал я ее все же в парижском стиле, с их излюбленного premier coup d'ar-chet, энергично и в унисон, будто это такое уж достижение. Ну и потеха!
Однако, сидя в Швейцарском зале дворца Тюильри и ожидая начала исполнения своей симфонии – первой, написанной им за четыре года, – Вольфганг, несмотря на все презрение к французской музыке, волновался. Не слишком ли надолго забросил он эту музыкальную форму? А может, зря он использовал в своей новой симфонии парижский стиль? Раздались аккорды первой части, и Вольфганг подумал, что оркестр оставляет желать лучшего. Но вступление задумано им правильно: французы привыкли к мощным, стремительным началам.
Никто из оркестрантов не заметил, казалось, что первая скрипка сбилась с такта, и Вольфганг вскочил и хотел было кинуться в оркестр исправить ошибку, но Рааф удержал его, прошептав:
– Боже упаси, Моцарт, такая выходка может стоить вам жизни, неужели вы не понимаете, что рискуете провалить симфонию?
Тем временем первая скрипка нагнала инструменты, которые ей полагалось вести за собой, и Вольфганг понемногу успокоился.
Пассаж в середине второй части вызвал бурю аплодисментов, но Вольфганг не удивился – он и писал его с расчетом на публику.
Медленная и серьезная вторая часть так и светилась поэтичностью и изяществом, а слушатели восприняли ее без всякого энтузиазма.
Однако, как только раздалось forte динамичной третьей части, слушатели стали восторженно аплодировать и кричать: «Брависсимо!» – и так продолжалось до самого конца.
Легро с королевским вензелем на камзоле подошел к Вольфгангу и сказал:
– Это самая чудесная из всех написанных для меня симфоний, – однако остаток обещанных денег Вольфгангу не отдал, а вместо этого представил его Пиччинни.
Гримм и госпожа д'Эпинэ тоже поздравили его, и Пиччинни сказал:
– Мы встречались прежде, синьор Моцарт, в Италии, вы были тогда ребенком.
Вольфганг чувствовал себя подавленным. Первым номером программы шла увертюра к онере Пиччинни – все тот же затасканный, развлекательный мотивчик, с отвращением подумал Вольфганг, и, несмотря на это, Пиччинни – любимец Парижа. Что обходится Парижу дороже – музыка Пиччинни или расточительство Марии Антуанетты? Но Гримм не спускал с него глаз, поэтому Вольфганг поклонился Пиччинни и вежливо заметил:
– Я счастлив вновь встретиться с вами, маэстро.
– Ваша симфония интересна. Намерены ли вы писать здесь оперу?
– Мне предложили. Вы считаете, такое предложение стоит принять?
– Разве угадаешь, синьор! – Пиччинни вскинул руки, изображая отчаяние. – Я ехал в Париж не затем, чтобы соперничать с кем бы то ни было, и меньше всего – с кавалером Глюком, музыкой которого восхищаюсь, но теперь нас считают злейшими врагами. Хотя музыка моя так же далека от его, как и от вашей.
– Главное, чтобы музыка пользовалась успехом у публики, остальное не имеет значения, – сказал Вольфганг.
Пиччинни вспыхнул, восприняв это как оскорбление. По лицу Гримма Вольфганг увидел, что его покоробило подобное замечание, и поспешно добавил:
– Синьор Пиччинни, я убежден, ваши оперы вполне заслуживают всех расточаемых им похвал.
Гримм благожелательно улыбнулся, а Пиччинни произнес:
– Вы очень великодушны, синьор.
– Нисколько, маэстро. Вы знаете свое дело так же, как я свое.
Когда Вольфганг собрался было покинуть их, госпожа д'Эпинэ спросила:
– Как поживает госпожа Моцарт? Мы слышали, она сильно болела. Если понадобится наша помощь, мы к вашим услугам.
– Благодарю вас, сегодня ей лучше. – Вольфганг откланялся и ушел.
Но, вернувшись домой, он увидел, что Маме стало хуже. На этот раз Вольфганг по-настоящему встревожился. Он рассказал, с каким восторгом была встречена симфония, но Анна Мария слушала его без внимания. Неужели Маме не интересно? Он напел несколько тактов симфонии, а она показала на свой живот и прошептала:
– У меня сильные боли, Вольфганг.
Он побежал к аптекарю и купил любимое лекарство Папы – порошок против спазм, который они всегда употребляли дома при желудочных болях, но Маме совсем стало невмоготу. Началось сильное расстройство. Вольфганга напугал ее измученный вид. Указав на лекарство, принесенное из аптеки, Мама прошептала:
– Жидкость в этой бутылке меня уже не спасет.
– Можно, я позову лекаря? – Но Мама не слышала. Чтобы она услышала, ему пришлось кричать.
Наконец Мама кивнула, готовая на все, лишь бы облегчить мучительную боль; собрав последние силы, Анна Мария прошептала:
– Только, пожалуйста, Вольфганг, если можно, позови немца, – и тут же впала в беспамятство и начала бредить.
Зашедший попрощаться Рааф – он уезжал на следующий день в Мангейм – ужаснулся, увидев Анну Марию в таком состоянии, и вызвался посидеть с ней, пока Вольфганг не приведет лекаря.
Госпожа д'Эпинэ, узнав, что состояние госпожи Моцарт ухудшилось, послала Вольфганга к личному лекарю Гримма, пожилому немцу, который приехал в Париж вместе с бароном и осел там. Рудольф фон Коллер был профессором анатомии и специалистом по вскрытию трупов.
К тому времени как Вольфганг вернулся домой вместе с доктором фон Коллером, Маме стало легче. Рааф напевал ей мелодию из новой симфонии Вольфганга; она была в сознании, по-видимому, пение Раафа доставляло ей удовольствие и отвлекало от грустных мыслей. Узнав, что доктор – немец, Анна Мария вздохнула с облегчением:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222