Вроде как в Вене, с горечью подумала Констанца, но не дай бог произнести это вслух – Вольфганг обидится.
– Я с радостью поеду за ним куда угодно, – ответила она.
– Если вы с Вольфгангом к нам присоединитесь, мы будем очень рады, – сказал Эттвуд. – Ваше присутствие придаст вес нашей маленькой труппе.
Все они еще так молоды, размышляла Констанца. Эттвуду и Энн Сторейс всего лишь по двадцати одному году, Стефану Сторейсу только исполнилось двадцать три, О'Келли – двадцать пять. Они не способны понять ее опасения. И хотя ей самой было всего двадцать пять, она чувствовала себя намного старше их.
– Каким путем вы поедете?
– Через Зальцбург, – сказал Сторейс, – это доставит вам обоим удовольствие.
Вольфганг радостно улыбнулся, а Констанца поморщилась и промолчала.
– Оттуда мы двинемся в Мюнхен и Мангейм, где маэстро так знаменит.
Вольфганг кивал: план нравился ему все больше и больше.
– С остановкой в Париже. Я написал Легро, что вы, возможно, поедете с нами, и он не замедлил отозваться, сообщил, что с радостью устроит в Париже ваш концерт.
– После того как он так несправедливо обошелся с моим мужем! – воскликнула Констанца. – Вольфганг, можно ли ему доверять?
– А я и не доверяю. Но не вижу причин его ненавидеть.
– Закончим мы наше путешествие в Лондоне, – продолжал Сторейс, – где до сих пор с большой теплотой вспоминают ваши гастроли, маэстро, и где вы наверняка завоюете симпатии публики.
– Лондонцы придут в восторг от вашей музыки, маэстро, – сказала Энн, – как и все мы.
– Видишь, Станци, какое великолепное предложение. Ей не хотелось показаться брюзгой, но кому-то ведь надо проявить практичность.
– А как быть с Карлом Томасом? Брать его с собой в такое далекое путешествие неразумно.
– О нем может позаботиться Папа.
– Ты его уже просил?
– Нет, но Папа воспитывает сына Наннерль. Почему бы ему не позаботиться и о нашем?
Констанца не разделяла его оптимизма, но гости вели себя так, будто вопрос уже решен, и обсуждали, какие произведения Вольфгангу следует взять с собой.
Сторейс сказал:
– Вы должны выступить в Лондоне со своим до минорным концертом для фортепьяно. В нем столько глубины, величия, силы. У меня в голове не укладывается, можно ли после этого концерта говорить, будто ваша музыка только легка и грациозна.
– Но ведь говорят же, – печально произнес Вольфганг. – Когда я сочиняю в минорной тональности, находят, что музыка моя слишком тосклива и бездушна.
– Бездушна! – воскликнула Энн. – Я не знаю более задушевной музыки, чем ваша.
– Что касается меня, – сказал Эттвуд, – я предпочитаю ваш новый концерт до мажор, который вы исполняли последний раз. В нем столько подлинного чувства. Но ставить одно произведение выше другого глупо. Меня глубоко трогает вся ваша музыка. Сколько фортепьянных концертов вы сочинили за последние два года, маэстро?
Вольфганг заглянул для точности в свой тематический каталог, а затем с удивлением объявил:
– Двенадцать с 1784 года, – и грустно добавил: – Некоторые я успел позабыть.
– Двенадцать за два года? – Эттвуд был изумлен.
– А чему тут удивляться? Если музыка у вас внутри, она непременно должна вылиться наружу.
– Но так много за такое короткое время!
– Эттвуд, количество не имеет значения. Никого не трогает, сколько вы сочинили концертов – двенадцать или один. Единственно, что от вас требуется, – писать музыку им по вкусу.
– И тем не менее каждый ваш концерт прекраснее предыдущего!
– Я все их люблю одинаково, – с упреком проговорил Вольфганг.
– Вне всякого сомнения, маэстро! – воскликнул Сторейс. – Но каждый раз, думая о концерте до минор, я говорю себе: по сравнению с вами я обыкновенный дилетант.
– Вы оперный композитор, и притом хороший.
– Может быть, и хороший, но не Моцарт.
– Вы думаете, такое уж счастье быть Моцартом?
Наступила секунда неловкого молчания. Вольфганг подошел к высокому итальянскому окну гостиной, выходящему на улицу. Сколько было радужных надежд, когда он переселялся в эту квартиру! Но жалость к себе всегда вызывала у него презрение – не нужно поддаваться этому чувству. И по отношению к гостям несправедливо. Повернувшись, он выдавил улыбку, но Энн заметила его бледность и погрустневшие глаза.
– Вы должны поехать в Лондон, там вас оценят по достоинству, – сказала Энн.
– И взять с собой квартеты, посвященные Гайдну, – добавил Сторейс. – В Англии Гайдн очень известен.
– Я пытался продать их здесь, отдельными экземплярами или по подписке, но они так и не разошлись, – сказал Вольфганг. – Это не легкая музыка, они слишком необычны.
– Квартеты слишком хороши для венской публики, – с внезапным пылом заявила Энн. – Вам нужен надежный антрепренер, маэстро, человек, который вел бы ваши дела.
Констанца поднялась, давая понять, что вечер окончен. Ей уже не хотелось ехать в Англию. Сторейс говорил: репутация Моцарта в Англии стоит так же высоко, как Пурселя и Генделя, но ее вдруг охватило отчаяние. Там она не сможет соперничать с Энн. И вовсе не потому, что примадонна такая уж красавица, да и сопрано у нее хоть и приятное, но отнюдь не из ряда вон выходящее, нет, дело в другом – в музыкальности Энн: в сфере музыки они с Вольфгангом всегда найдут много общего. Энн будет петь арии, написанные им, а это всегда действует на него притягательно. Да и английскому ей не выучиться, тогда как Вольфганг уже сейчас свободно владеет этим языком.
Энн понимала чувства, испытываемые Констанцей, и ее это забавляло. По натуре жена Вольфганга обыкновенная экономка. Видимо, его сильно влечет к ней физически, думала Энн, другого объяснения такой верности не найдешь. Нет, есть и другие причины, решила Энн. Вольфганг – натура слишком тонкая, чтобы любить женщину только за это. Нужно действовать осторожно. В Лондоне она начнет выступать вместе с ним, и тогда многое изменится.
Взгляды двух женщин на какое-то мгновение встретились, но они тотчас их отвели, а Вольфганг стоял молча, погруженный в свои раздумья.
Прочитав письмо сына с просьбой взять на себя заботу о Карле Томасе на то время, что они с Констанцей пробудут с английскими друзьями в Лондоне, Леопольд понял: за этим кроется нечто большее, чем просто жажда нового. Тон письма был взволнованным, в нем сквозило страстное желание, несмотря ни на что, совершить сей опрометчивый шаг. До Леопольда дошли слухи о романе Вольфганга с его Сусанной – он так много проводил с нею времени на репетициях, что этого следовало ожидать. Леопольд написал ответ, взвешивая каждое слово – так взвешивал он каждый звук, сочиняя музыку, – но, отослав письмо, испугался – не испортить бы вконец отношений с сыном, и решил поделиться сомнениями с дочерью.
«Вольфганг просил меня взять на себя заботу о его сыне – он хочет этой весной совершить поездку по Германии и оттуда поехать в Англию, где, видимо, намерен поселиться.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222