С близкого расстояния выглядит она похуже, чем издали.
Издали вид был -- пальчики оближешь. Но если присмотреться, то
и вблизи ничего. Мы срезаем угол парка, проходя мимо мемориала
в честь погибших на море. Она украдкой поглядывает на меня. Я
уже убедил ее, что поездка на пароме опасна, да и вообще это
пустая трата времени. И на половине пути по Южной улице
Центрального Парка, как раз когда я собираюсь обратить стопы
наши вспять, к кровати. Около нас, взвизгнув, останавливается
длинный серый лимузин с шофером и иллюминаторами вместо задних
окошек.
Появляется Фанни Соурпюсс. Груди подскакивают под цветным
летним платьем, сандалии хлопают. Бесчисленные браслеты бряцают
на длинных загорелых руках. Она подходит к нам по
восьмиугольным асфальтовым плитам. И, приподняв брови,
обращается к девушке с вопросом.
-- Как ты посмела, шлюшка, таким манером разгуливать с
моим мужем.
Девушка, в надежде на добрый совет, бросает взгляд на
Кристиана, затем в удивлении отступает назад.
-- Эй, что за шутки, кто вы такая.
-- Я его жена, и если ты не уберешься отсюда к чертям, я
тебе глаз подобью. И уши отгрызу.
-- Господи, да вы, никак серьезно.
-- Серьезно-серьезно. Катись отсюда.
Я стою и смотрю, как она уходит, бросив через плечо один
изумленный взгляд. Грудь у Фанни вздымается, глаза сверкают.
Щеки раскраснелись.
-- А ты, проклятый ты сукин сын. Что за крашенную манду ты
подцепил, кто она такая.
-- Я показывал ей дорогу.
-- Дорогу, чтоб я пропала. Ты собирался ее отодрать.
-- Откуда ты знаешь, ты же только что вылезла из машины.
-- А то я не понимаю, когда мужик собирается кого-нибудь
отодрать. И кроме того, я следила за тобой с той минуты, как ты
вышел из дому.
Глен сидит, жует резинку, уставясь вперед сквозь ветровое
стекло. Машина стоит во втором ряду. Парные послеполуденные
часы. Швейцары дуют в свисточки, с визгом останавливаются
такси. Небо заволакивает дымчатая пелена. Это на западе
собираются грозовые тучи. Люди замедляют шаг. Чтобы поглазеть
на Фанни, которая стоит, покачиваясь, уперев кулак в бок. Снова
увидеть ее нос, глаза и губы, все ее лицо и медлительный взор.
И ощутить запах ее духов.
-- Послушай, это была порядочная девушка.
-- Порядочная, чтоб я пропала, девушка порядочной не
бывает. Я-то знаю, чего этим чертовым девкам нужно. Можешь мне
не рассказывать. Порядочная девушка. Хрена лысого она
порядочная.
-- Ты вторгаешься в мою личную жизнь.
-- Вот именно. Вторгаюсь в твою личную жизнь. А ты,
небось, считаешь себя черт знает каким красавцем, разгуливаешь
по городу, как призовой петух.
-- Сказать по правде, я сегодня все утро корчился от
застенчивости.
У Фанни опускаются руки. Долгий безмолвный взгляд. В
глазах ее медленно загорается свет. Разгораясь все ярче, пока
губы растягиваются в слабой улыбке.
-- Боже ты мой, Корнелиус, такого, как ты, даже во сне не
увидишь. Мне не по силам с тобой порвать. Ты мой собственный,
мой бесценнейший похоронщик, а я тебя выгнала. И все потому,
что не могла спокойно смотреть, как ты жрешь мою первосортную
еду, дуешь напитки и нежишься в моей шикарной ванне. Только
поэтому.
-- А что мне, по-твоему, следовало делать.
-- Поступить на работу в фирму, которая сносит дома. Чтобы
тебя осыпала пыль, чтобы пот стекал по лицу, чтобы твои вены и
мускулы вздулись, а руки покрыл загар.
-- Мать честная, это что еще за извращение.
-- Поедем, Корнелиус. Давай поедем домой и трахнемся.
Забираемся в лимузин. Глен оборачивается и приветствует
Кристиана, касаясь козырька черной фуражки. Боится, что я ему
пальцы поотломаю, за те его шалости с длинными, истомленными
ножками Фанни. Которые так приятно обернуть вокруг себя перед
сном. Лето распалило меня до того, что мне хочется съесть ее
целиком. В машине тишина и покой. Не говоря уже об отсутствии
тараканов. Знакомые выпуклости обшивки. Синие и белые пакетики
и коробки. А также пакетищи и короба. С названиями магазинов,
свидетельствующими, что внутри награда за возвращение в мой
дворец.
Проезжаем угол Пятьдесят Седьмой и Пятой. Переливчатые
краски толпы. Овеваемой прохладой богатых магазинов. Нынешним
утром улицы залило свежее, яркое солнце. Падавшее на листву под
моим окном, на выступе под которым, хлопая крыльями, сношалась
чета голубей. И едва я успел насладиться доступной лишь мне
красотой, какой-то закоренелый мудак подкатил в машине и ну
сигналить. И мусорщики заплясали вокруг, лязгая, громыхая, и
усыпая новым сором панель вместе со сточной канавой.
Поднимаемся в лифте. Фанни дрожит и облизывается. Румянец
снова всползает по шее к щекам. Когда мы входим в прихожую
Фанни, лифтер Келли произносит нам вслед.
-- Приятного вам вечера.
Внутри пальмы и обшитые бамбуком стены. Плетеные столики и
стулья. Оранжевые фонарики и чаши с плавающими в них орхидеями.
-- Ну как, Корнелиус, нравится. Я решила покончить со всем
этим белым дерьмом. Какого хрена, пусть пока будут тропики. Для
контраста, а то из кондиционера холодом несет, закостенеть
можно.
На крытом стеклом бамбуковом столике. Пачки белых еще
хрустящих сертификатов. На серых уголках написано, двадцать
пять тысяч долларов. Пачка на пачке. Одна такая бумажка могла
бы переменить всю мою жизнь. Спорхнув на меня с небес во время
моих борений. Не пришлось бы больше откладывать десятицентовики
в сломанную сигарную коробку, пытаясь скопить лишний доллар.
Мог бы сесть в поезд и поехать куда-нибудь. Развалясь во
вращающемся кресле посреди салон-вагона. И заказав столько
банок пива, сколько мне заблагорассудится.
-- О чем задумался, Корнелиус.
-- О поездах.
-- На мои закладные глядишь.
-- Да.
-- Роскошно, правда. По пятьдесят в каждой пачке.
Фанни делает несколько шагов. Останавливается.
Оборачивается. Чтобы вглядеться в меня. Пальмы в горшках по
углам. Голубь гуляет по подоконнику. Фанни падает в бамбуковое
кресло и перекидывает через подлокотник ноги. Длинные темные
царапины выше колен.
-- Изловила тебя с какой-то шалавой. Я бы глаза ей выдрать
могла. Гнала бы ее пинками по улице. Потом заставила бы встать
на колени. И отволокла за космы в сточную канаву. Она бы меня
надолго запомнила.
Кристиан пересекает комнату. Ступая по сплетенным из
пальмовых листьев трескучим циновкам. Застывает над Фанни,
поднявшей взгляд. Ее нежнейших глаз.
-- Ну да ладно, Корнелиус, вот перед тобою курятина. И
виски. И я. Что выбираешь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113
Издали вид был -- пальчики оближешь. Но если присмотреться, то
и вблизи ничего. Мы срезаем угол парка, проходя мимо мемориала
в честь погибших на море. Она украдкой поглядывает на меня. Я
уже убедил ее, что поездка на пароме опасна, да и вообще это
пустая трата времени. И на половине пути по Южной улице
Центрального Парка, как раз когда я собираюсь обратить стопы
наши вспять, к кровати. Около нас, взвизгнув, останавливается
длинный серый лимузин с шофером и иллюминаторами вместо задних
окошек.
Появляется Фанни Соурпюсс. Груди подскакивают под цветным
летним платьем, сандалии хлопают. Бесчисленные браслеты бряцают
на длинных загорелых руках. Она подходит к нам по
восьмиугольным асфальтовым плитам. И, приподняв брови,
обращается к девушке с вопросом.
-- Как ты посмела, шлюшка, таким манером разгуливать с
моим мужем.
Девушка, в надежде на добрый совет, бросает взгляд на
Кристиана, затем в удивлении отступает назад.
-- Эй, что за шутки, кто вы такая.
-- Я его жена, и если ты не уберешься отсюда к чертям, я
тебе глаз подобью. И уши отгрызу.
-- Господи, да вы, никак серьезно.
-- Серьезно-серьезно. Катись отсюда.
Я стою и смотрю, как она уходит, бросив через плечо один
изумленный взгляд. Грудь у Фанни вздымается, глаза сверкают.
Щеки раскраснелись.
-- А ты, проклятый ты сукин сын. Что за крашенную манду ты
подцепил, кто она такая.
-- Я показывал ей дорогу.
-- Дорогу, чтоб я пропала. Ты собирался ее отодрать.
-- Откуда ты знаешь, ты же только что вылезла из машины.
-- А то я не понимаю, когда мужик собирается кого-нибудь
отодрать. И кроме того, я следила за тобой с той минуты, как ты
вышел из дому.
Глен сидит, жует резинку, уставясь вперед сквозь ветровое
стекло. Машина стоит во втором ряду. Парные послеполуденные
часы. Швейцары дуют в свисточки, с визгом останавливаются
такси. Небо заволакивает дымчатая пелена. Это на западе
собираются грозовые тучи. Люди замедляют шаг. Чтобы поглазеть
на Фанни, которая стоит, покачиваясь, уперев кулак в бок. Снова
увидеть ее нос, глаза и губы, все ее лицо и медлительный взор.
И ощутить запах ее духов.
-- Послушай, это была порядочная девушка.
-- Порядочная, чтоб я пропала, девушка порядочной не
бывает. Я-то знаю, чего этим чертовым девкам нужно. Можешь мне
не рассказывать. Порядочная девушка. Хрена лысого она
порядочная.
-- Ты вторгаешься в мою личную жизнь.
-- Вот именно. Вторгаюсь в твою личную жизнь. А ты,
небось, считаешь себя черт знает каким красавцем, разгуливаешь
по городу, как призовой петух.
-- Сказать по правде, я сегодня все утро корчился от
застенчивости.
У Фанни опускаются руки. Долгий безмолвный взгляд. В
глазах ее медленно загорается свет. Разгораясь все ярче, пока
губы растягиваются в слабой улыбке.
-- Боже ты мой, Корнелиус, такого, как ты, даже во сне не
увидишь. Мне не по силам с тобой порвать. Ты мой собственный,
мой бесценнейший похоронщик, а я тебя выгнала. И все потому,
что не могла спокойно смотреть, как ты жрешь мою первосортную
еду, дуешь напитки и нежишься в моей шикарной ванне. Только
поэтому.
-- А что мне, по-твоему, следовало делать.
-- Поступить на работу в фирму, которая сносит дома. Чтобы
тебя осыпала пыль, чтобы пот стекал по лицу, чтобы твои вены и
мускулы вздулись, а руки покрыл загар.
-- Мать честная, это что еще за извращение.
-- Поедем, Корнелиус. Давай поедем домой и трахнемся.
Забираемся в лимузин. Глен оборачивается и приветствует
Кристиана, касаясь козырька черной фуражки. Боится, что я ему
пальцы поотломаю, за те его шалости с длинными, истомленными
ножками Фанни. Которые так приятно обернуть вокруг себя перед
сном. Лето распалило меня до того, что мне хочется съесть ее
целиком. В машине тишина и покой. Не говоря уже об отсутствии
тараканов. Знакомые выпуклости обшивки. Синие и белые пакетики
и коробки. А также пакетищи и короба. С названиями магазинов,
свидетельствующими, что внутри награда за возвращение в мой
дворец.
Проезжаем угол Пятьдесят Седьмой и Пятой. Переливчатые
краски толпы. Овеваемой прохладой богатых магазинов. Нынешним
утром улицы залило свежее, яркое солнце. Падавшее на листву под
моим окном, на выступе под которым, хлопая крыльями, сношалась
чета голубей. И едва я успел насладиться доступной лишь мне
красотой, какой-то закоренелый мудак подкатил в машине и ну
сигналить. И мусорщики заплясали вокруг, лязгая, громыхая, и
усыпая новым сором панель вместе со сточной канавой.
Поднимаемся в лифте. Фанни дрожит и облизывается. Румянец
снова всползает по шее к щекам. Когда мы входим в прихожую
Фанни, лифтер Келли произносит нам вслед.
-- Приятного вам вечера.
Внутри пальмы и обшитые бамбуком стены. Плетеные столики и
стулья. Оранжевые фонарики и чаши с плавающими в них орхидеями.
-- Ну как, Корнелиус, нравится. Я решила покончить со всем
этим белым дерьмом. Какого хрена, пусть пока будут тропики. Для
контраста, а то из кондиционера холодом несет, закостенеть
можно.
На крытом стеклом бамбуковом столике. Пачки белых еще
хрустящих сертификатов. На серых уголках написано, двадцать
пять тысяч долларов. Пачка на пачке. Одна такая бумажка могла
бы переменить всю мою жизнь. Спорхнув на меня с небес во время
моих борений. Не пришлось бы больше откладывать десятицентовики
в сломанную сигарную коробку, пытаясь скопить лишний доллар.
Мог бы сесть в поезд и поехать куда-нибудь. Развалясь во
вращающемся кресле посреди салон-вагона. И заказав столько
банок пива, сколько мне заблагорассудится.
-- О чем задумался, Корнелиус.
-- О поездах.
-- На мои закладные глядишь.
-- Да.
-- Роскошно, правда. По пятьдесят в каждой пачке.
Фанни делает несколько шагов. Останавливается.
Оборачивается. Чтобы вглядеться в меня. Пальмы в горшках по
углам. Голубь гуляет по подоконнику. Фанни падает в бамбуковое
кресло и перекидывает через подлокотник ноги. Длинные темные
царапины выше колен.
-- Изловила тебя с какой-то шалавой. Я бы глаза ей выдрать
могла. Гнала бы ее пинками по улице. Потом заставила бы встать
на колени. И отволокла за космы в сточную канаву. Она бы меня
надолго запомнила.
Кристиан пересекает комнату. Ступая по сплетенным из
пальмовых листьев трескучим циновкам. Застывает над Фанни,
поднявшей взгляд. Ее нежнейших глаз.
-- Ну да ладно, Корнелиус, вот перед тобою курятина. И
виски. И я. Что выбираешь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113