Нет, я
имела в виду какого-нибудь молодого и привлекательного
сотрудника погребальной конторы.
-- Такого, что играет в лакросс и неторопливо входит в
бальзамировочную, распространяя аромат лавровишневой воды.
-- Точка в точку. Именно такого я и имела в виду. Что это.
-- Похоже на выстрел из тридцать второго калибра.
-- О господи.
Кристиан рысцой выбегает следом за миссис Гау сквозь
занавешенные двери. Через небольшой внутренний дворик. Вниз по
ступенькам, обдираясь о заросли. Загорается свет. Некая тень
бежит вдоль стены итальяшкина дома. К белому телу, простертому
на лужайке. Из темноты кричат. Едва я наступаю на трескучий
сучок.
-- Эй вы там. Не двигаться. Кто такие.
-- Это мой муж.
-- С ним все в порядке, леди. Грыжу он еще мог заработать,
но не ранение. Я выстрелил в землю. Он пытался вломиться в дом.
Отключившийся Говард ничком лежит на земле. Шелестит
листва. Комары звенят в ушах. Один уже дырявит мне шею, жаждая
крови. Всюду вокруг гаснут огни. Но никто из жителей пригорода
не выходит наружу, полюбопытствовать, что приключилось с его
поверженным во прах гражданином.
Говарда Гау тянут вперед ногами. Он что-то бормочет о
покупке земли у индейцев за три паршивых кастрюльки. Кристиан
подхватил его подмышки, полисмен за щиколотки. Мокасины
свалились. Тащим его назад через внутренний дворик. Через
застекленные двери столовой. Вся вкуснота с коньяком вместе так
и стоит на столе в свете свечей. На лысоватом полицейском
голубая рубашка с короткими рукавами. Запах пороха еще окружает
его. Заволакиваем Говарда Гау наверх по скрипучей лестнице. Как
правило, человек тяжелее, чем кажется. Ссыпаем его на широкую
двуспальную кровать. Под картину, вид Ниагарского водопада.
Ворсистое малиновое покрывало, очень похожее на говардовы
носки. В кулаке у Гау зажат пучок травы. Пятнышко пота в паху.
Полицейский, спускаясь по лестнице, все оглядывается. На
висящие по стенам цветные гравюры, изображающие старинные
автомобили. Чего только нет у людей в домах. И всегда кажется,
что в твоем вещи похуже. Хороший тон требует, чтобы я уматывал
отсюда к чертовой матери. И трясясь от страха, плелся улицами
предместья. На которых, если полисмен тебя не пристрелит, то
это же самое с удовольствием сделает малый, который тут шастает
с пукалкой.
-- Простите, что так вышло, миссис, вообще оно, конечно,
естественно, когда человеку хочется узнать, что творится в
соседнем доме. Да еще в таком хорошем районе. Но он пытался
увидеть все своими глазами. А у меня приказ.
-- Спасибо, офицер.
-- Если вам вдруг понадобится помощь, леди, кликните меня,
в любое время. Я совсем рядом.
-- Спасибо, офицер.
-- Мне так и так делать нечего.
-- Все равно, огромное вам спасибо.
-- Вам спасибо, леди.
Закрывая двери в столовую, полицейский отступает во
внутренний дворик. Миссис Гау стоит, смотрит. Чуть заметная
поволока влаги на глазах. Смотрит прямо на меня. А я не знаю,
куда мне глядеть. Кроме как на нее. Нужно сказать что-нибудь,
пока она не услышала уханье у меня в груди.
-- Пожалуй, миссис Гау, мне тоже лучше уйти.
-- Нет, прошу вас, не уходите.
-- Ну, вы понимаете, мистер Гау не очень хорошо себя
чувствует, и получается, что я как бы навязываю вам свое
общество.
-- Он просто нализался. Это вовсе не значит, что я должна
забыть о гостеприимстве. Пойдемте, я покажу вам вашу обитель.
Из гнездышка Говарда в обшитую сосновыми досками комнату.
Старая швейная машина с ножной педалью. Университетские вымпелы
на стенах. На одном, висящем высоко в проеме между двумя
одинаковыми застланными розовым кроватями, написано Бакнелл. На
полу похрустывает под ногами летний морской песочек. Запах
детства, привкус солоноватого ветерка. Деревянные пирсы далеко
отсюда, в Фар-Рокавэе. И страх перед акулами. Когда бредешь по
воде навстречу рушащимся серым валам.
-- Пожалуйста, если вам что-то понадобится, вы только
крикните. Я приберусь там немного, прежде чем лечь.
-- Спасибо.
-- И знаете, мне очень жаль. Вы совсем не такой, каким я
вас представляла. А Говарду я завтра утром устрою головомойку.
Кристиан сидит на кровати. Лампа теплится под белым
стеклом. На окнах опущены зеленые шторы. Мягкий голос. Ласковые
руки. Вот бы на ком я женился. Увезти бы ее отсюда, в глушь
какой-нибудь недоразвитой страны. Вроде Ирландии. Станем там
прыгать по торфяникам с кочки на кочку, сеять картошку. И
каждый вечер в глубоком мраке сидеть у огня. Слушая рокот
океанских валов.
Кристиан возвращается в гнездышко Говарда. Нажимает черную
кнопку, озаряя его белым светом. Потрошит стопку журналов.
"Сельский Джентльмен". Глянцевые страницы, дарующие надежду.
Любая чрезмерность всегда помогала мне заснуть. Ночью приятно
вглядеться напоследок в такие лица, принадлежащие самым сливкам
общества Сент-Луиса. Сфотографированные в собственных розариях,
с женами, на фоне крошащихся от старости каменных стен.
Раздвинь немного шторы, глянь в щелку на окна Говарда. Воздух
недвижен. Ни ветерка, чтобы раздуть пламя моих надежд. На то,
что я с громом взорвусь и воссияю в небесах над Америкой.
Большой человек. А все, что я получил, это тихий шлепок, с
которым в соседней кабинке, пока я блаженствую, читая
"Уолл-стрит Джорнал", из задницы Убю опадает какашка. Сюда я
привез с собой только одно. Элен. Лежащую ныне по ту сторону
смертной завесы. В стареющей понемногу могиле. Оставьте ее,
пусть лежит, пусть лелеет свое одиночество. Но прежде чем ее
покровы рассыпятся в прах. Пусть она восстанет в лиловых
одеждах. Она любила этот цвет. Чтобы я вновь увидел ее
женщиной, полной жизни. Как в ту пору, когда я был так юн и так
боялся венчания. Теперь же сиди. Выключи свет. Тьма в чужой
комнате. Порыкивает недалекий хайвэй. Забрел на вокзал
Гранд-Сентрал и едва не вскочил в стоявший на двадцать восьмом
пути поезд до Бостона, потому что он называется "Пуританин".
Так вдруг захотелось уехать туда, где еще сохранилась подобная
красота. Горстка мальчишек кричала спешившим мимо людям, эй,
мистер, бумажник обронили. И когда я улыбнулся, они сказали,
смотри-ка, на умного нарвались. Столько часов, столько дней
назад. Столько месяцев, столько лет. Вайн в одном из тихих
вечерних доверительных разговоров рассказывал мне, как
осматривал башню мемориала в Баттери, в богадельне для моряков.
И думал о всех, кто ушел под воду. И кому он мог бы устроить
душевные похороны.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113
имела в виду какого-нибудь молодого и привлекательного
сотрудника погребальной конторы.
-- Такого, что играет в лакросс и неторопливо входит в
бальзамировочную, распространяя аромат лавровишневой воды.
-- Точка в точку. Именно такого я и имела в виду. Что это.
-- Похоже на выстрел из тридцать второго калибра.
-- О господи.
Кристиан рысцой выбегает следом за миссис Гау сквозь
занавешенные двери. Через небольшой внутренний дворик. Вниз по
ступенькам, обдираясь о заросли. Загорается свет. Некая тень
бежит вдоль стены итальяшкина дома. К белому телу, простертому
на лужайке. Из темноты кричат. Едва я наступаю на трескучий
сучок.
-- Эй вы там. Не двигаться. Кто такие.
-- Это мой муж.
-- С ним все в порядке, леди. Грыжу он еще мог заработать,
но не ранение. Я выстрелил в землю. Он пытался вломиться в дом.
Отключившийся Говард ничком лежит на земле. Шелестит
листва. Комары звенят в ушах. Один уже дырявит мне шею, жаждая
крови. Всюду вокруг гаснут огни. Но никто из жителей пригорода
не выходит наружу, полюбопытствовать, что приключилось с его
поверженным во прах гражданином.
Говарда Гау тянут вперед ногами. Он что-то бормочет о
покупке земли у индейцев за три паршивых кастрюльки. Кристиан
подхватил его подмышки, полисмен за щиколотки. Мокасины
свалились. Тащим его назад через внутренний дворик. Через
застекленные двери столовой. Вся вкуснота с коньяком вместе так
и стоит на столе в свете свечей. На лысоватом полицейском
голубая рубашка с короткими рукавами. Запах пороха еще окружает
его. Заволакиваем Говарда Гау наверх по скрипучей лестнице. Как
правило, человек тяжелее, чем кажется. Ссыпаем его на широкую
двуспальную кровать. Под картину, вид Ниагарского водопада.
Ворсистое малиновое покрывало, очень похожее на говардовы
носки. В кулаке у Гау зажат пучок травы. Пятнышко пота в паху.
Полицейский, спускаясь по лестнице, все оглядывается. На
висящие по стенам цветные гравюры, изображающие старинные
автомобили. Чего только нет у людей в домах. И всегда кажется,
что в твоем вещи похуже. Хороший тон требует, чтобы я уматывал
отсюда к чертовой матери. И трясясь от страха, плелся улицами
предместья. На которых, если полисмен тебя не пристрелит, то
это же самое с удовольствием сделает малый, который тут шастает
с пукалкой.
-- Простите, что так вышло, миссис, вообще оно, конечно,
естественно, когда человеку хочется узнать, что творится в
соседнем доме. Да еще в таком хорошем районе. Но он пытался
увидеть все своими глазами. А у меня приказ.
-- Спасибо, офицер.
-- Если вам вдруг понадобится помощь, леди, кликните меня,
в любое время. Я совсем рядом.
-- Спасибо, офицер.
-- Мне так и так делать нечего.
-- Все равно, огромное вам спасибо.
-- Вам спасибо, леди.
Закрывая двери в столовую, полицейский отступает во
внутренний дворик. Миссис Гау стоит, смотрит. Чуть заметная
поволока влаги на глазах. Смотрит прямо на меня. А я не знаю,
куда мне глядеть. Кроме как на нее. Нужно сказать что-нибудь,
пока она не услышала уханье у меня в груди.
-- Пожалуй, миссис Гау, мне тоже лучше уйти.
-- Нет, прошу вас, не уходите.
-- Ну, вы понимаете, мистер Гау не очень хорошо себя
чувствует, и получается, что я как бы навязываю вам свое
общество.
-- Он просто нализался. Это вовсе не значит, что я должна
забыть о гостеприимстве. Пойдемте, я покажу вам вашу обитель.
Из гнездышка Говарда в обшитую сосновыми досками комнату.
Старая швейная машина с ножной педалью. Университетские вымпелы
на стенах. На одном, висящем высоко в проеме между двумя
одинаковыми застланными розовым кроватями, написано Бакнелл. На
полу похрустывает под ногами летний морской песочек. Запах
детства, привкус солоноватого ветерка. Деревянные пирсы далеко
отсюда, в Фар-Рокавэе. И страх перед акулами. Когда бредешь по
воде навстречу рушащимся серым валам.
-- Пожалуйста, если вам что-то понадобится, вы только
крикните. Я приберусь там немного, прежде чем лечь.
-- Спасибо.
-- И знаете, мне очень жаль. Вы совсем не такой, каким я
вас представляла. А Говарду я завтра утром устрою головомойку.
Кристиан сидит на кровати. Лампа теплится под белым
стеклом. На окнах опущены зеленые шторы. Мягкий голос. Ласковые
руки. Вот бы на ком я женился. Увезти бы ее отсюда, в глушь
какой-нибудь недоразвитой страны. Вроде Ирландии. Станем там
прыгать по торфяникам с кочки на кочку, сеять картошку. И
каждый вечер в глубоком мраке сидеть у огня. Слушая рокот
океанских валов.
Кристиан возвращается в гнездышко Говарда. Нажимает черную
кнопку, озаряя его белым светом. Потрошит стопку журналов.
"Сельский Джентльмен". Глянцевые страницы, дарующие надежду.
Любая чрезмерность всегда помогала мне заснуть. Ночью приятно
вглядеться напоследок в такие лица, принадлежащие самым сливкам
общества Сент-Луиса. Сфотографированные в собственных розариях,
с женами, на фоне крошащихся от старости каменных стен.
Раздвинь немного шторы, глянь в щелку на окна Говарда. Воздух
недвижен. Ни ветерка, чтобы раздуть пламя моих надежд. На то,
что я с громом взорвусь и воссияю в небесах над Америкой.
Большой человек. А все, что я получил, это тихий шлепок, с
которым в соседней кабинке, пока я блаженствую, читая
"Уолл-стрит Джорнал", из задницы Убю опадает какашка. Сюда я
привез с собой только одно. Элен. Лежащую ныне по ту сторону
смертной завесы. В стареющей понемногу могиле. Оставьте ее,
пусть лежит, пусть лелеет свое одиночество. Но прежде чем ее
покровы рассыпятся в прах. Пусть она восстанет в лиловых
одеждах. Она любила этот цвет. Чтобы я вновь увидел ее
женщиной, полной жизни. Как в ту пору, когда я был так юн и так
боялся венчания. Теперь же сиди. Выключи свет. Тьма в чужой
комнате. Порыкивает недалекий хайвэй. Забрел на вокзал
Гранд-Сентрал и едва не вскочил в стоявший на двадцать восьмом
пути поезд до Бостона, потому что он называется "Пуританин".
Так вдруг захотелось уехать туда, где еще сохранилась подобная
красота. Горстка мальчишек кричала спешившим мимо людям, эй,
мистер, бумажник обронили. И когда я улыбнулся, они сказали,
смотри-ка, на умного нарвались. Столько часов, столько дней
назад. Столько месяцев, столько лет. Вайн в одном из тихих
вечерних доверительных разговоров рассказывал мне, как
осматривал башню мемориала в Баттери, в богадельне для моряков.
И думал о всех, кто ушел под воду. И кому он мог бы устроить
душевные похороны.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113