Собственно говоря, лучшего соседа, чем он, мы отродясь не
имели. И лицо у него было хорошее. Вот как у Корнелиуса. Не
чета хмырям, которые жили по соседству с нами в других местах,
те вообще скакали у себя на задних дворах, как тарзаны, или
старались подстричь лужайку за две секунды, чтобы произвести
впечатление на Джин.
-- Ну и воображение у тебя, Говард.
-- Да, а ты помнишь того сукина сына, который спускался из
окошка собственной спальни на веревке, связанной из его
дерьмовой одежды, да еще и в леопардовых рейтузах.
-- Он был больным человеком, Говард.
-- Пронырой он был паршивым, вот кем он был, все время к
нам в окна заглядывал. Пришлось переехать. А тот ублюдок,
который каждое утро голым торчал в окне, чтобы ты на него
полюбовалась.
-- А он был ребенок, совсем еще мальчик.
-- Ах, мальчик, ничего себе мальчик. Ладно, черт с ним,
оставим. Хотя почему, собственно. Ничего не оставим. Скажу
прямо. Конец у этого сукина сына был с оглоблю длинной.
-- Знаете, мистер Кристиан. Вы только не подумайте, что мы
всегда так живем. Говард просто решил блеснуть своей
мужественностью. Для контраста. Потому что считает вас таким...
Я не знаю, как это сказать.
-- А ты скажи, Джин, скажи. Культурным. Ты этого слова
никак не могла припомнить.
-- Да, если угодно. Потому у нас и вино на столе. Сами мы
вина никогда не пьем. А тут распустили хвост, что, впрочем,
людям вообще свойственно.
-- Душечка моя, Корнелиус родился в семье иммигрантов, я
же тебе рассказывал. Но ему присуще нечто, чего в этом городе
нет больше ни у кого. Там, где прежде лежала девственная земля
и Божья природа являла свои чудеса, теперь нам на радость
воздвиглись забегаловки, в которых тебе подадут гамбургер,
заправочные станции, свалки и автомобильные кладбища. Куда ни
глянь, повсюду стираются с лица земли остатки старинной
изысканности. Может быть, последнее, в чем она еще сохраняется,
это погребальное дело, не правда ли, Корнелиус.
-- Да, пожалуй, вы правы.
-- А вы знакомы с погребальным делом, мистер Кристиан.
-- Оставь, Джин, это запретная тема. Ты вторгаешься в
частную жизнь Корнелиуса, а она никого не касается. Все это мы
с ним уже обсудили. Спроси его лучше про маму с папой.
-- Я могу спросить вас о ваших маме и папе, мистер
Кристиан.
-- Да, разумеется. Спрашивайте.
-- Кем они были.
-- Никем. И оба умерли, когда я был совсем маленьким. По
крайней мере, отца, я числил умершим, хоть и без особых на то
оснований. Но думаю, сейчас это уже правда. Он считал себя
чем-то вроде актера. Носил гетры. Белые. Ходил с тростью.
Клетчатая фуражка, бриджи. Умел отбивать чечетку. А дядя у меня
был простым человеком, любил мою мать и владел собственным
делом, строительным, он жил в Рокавэе и, как я понимаю, мы с
младшим братом многим ему обязаны.
-- Как романтично, мистер Кристиан. Вы только не
подумайте, будто я сужу свысока, но то что вы рассказываете,
прекрасно.
-- Мама стирала, шила и наверное стерла себе пальцы до
кости. Когда дядя забрал меня с братом из бедного района, в
котором мы жили, и отправил в места, где обитали люди более
обеспеченные, я оказался парией. И пока я рос, наделенный никем
не замечаемой душевной красотой, богатые девушки,
принадлежавшие к более высоким слоям общества, смотрели на
меня, как на пустое место.
-- Послушай, Джин, послушай, что он рассказывает. Вот в
такой стране мы живем. Черт побери, пора, наконец, тем из нас,
кого одолевают сомнения, встать во весь рост и заставить с
собой считаться.
-- Сядь, Говард. Мистер Кристиан просто шутит.
-- Какого дьявола, встал и буду стоять. А шутить с собой я
никому не позволю. Тост. За Корнелиуса. Оп-ля.
-- Говард, ты весь стол залил своей дурацкой липучей
жижей.
-- О, мы его вытрем, вытрем. Сейчас, налью снова. Что-то
маловато осталось. Придется сбегать на этот винокуренный
заводик. Далеко ты, милый дом. Где резвятся антилопы. Воют
гнусные койоты. И рекою в половодье разливается предместье. Я
поэт. Мог бы также быть лосем. Во всяком случае, мой отец
принадлежал к ордену верных лосей. Итак, тост. За Корнелиуса.
Триумфально возросшего в Бруклине и Бронксе с таким роскошным
выговором. Добро пожаловать в мой дом. Вы как-то сказали. Или
написали на листке вашего блокнотика. Что не все здесь так уж
прекрасно. Именно так вы и написали, Корнелиус. Теперь
позвольте я вам скажу. Чего еще желать человеку от жизни. Когда
детишки его уже лежат, укрытые, в уютной постели.
-- Это ты так думаешь, Говард.
-- Не перебивай, Джин. А ведь эти детишки подрастут и
станут куда умнее отца. Будут учиться в лучших университетах. У
меня красавица-жена. Джин хоть в кино снимай. Ну, правда, у
Гектора, который живет через улицу. Ладно, фактам нужно
смотреть в лицо, у его жены сногсшибательная фигура. Но до Джин
и ей далеко. Встань, Джин.
-- Лучше ты сядь.
-- Я сказал, встань. Пусть Корнелиус посмотрит. Самая
красивая женщина в этих местах. Да, вот именно, во всем этом
поганом предместье, я знаю, о чем говорю. У мужиков на каждом
пикнике слюни вожжой висят.
-- Я останусь сидеть, где сижу, а ты бы, Говард, все же
так не усердствовал. Мне не хочется рассказывать тебе, что с
тобой будет завтра. В этом самом предместье. Как ты будешь
стонать и обвинять меня в том, что я тебя не остановила. Вот я
и говорю тебе прямо сейчас, остановись.
-- Джин права. Завтра мне будет худо, но, видит бог,
сегодня я счастлив. Вот вы сидите передо мной, порожденный
людьми, которых привезли сюда на судне, словно скотину. Вы же
выросли и стали привилегированным человеком. Как если бы были
родом из почтенной семьи. И я спрашиваю, почему вы подводите
свою страну. Почему. После того, как ваши отец и мать начали
здесь жизнь заново. Вы сбежали в Европу. К пожирателям лотоса.
Ладно, хорошо, им там здорово досталось. Едва уцелели. Но
именно в нашей стране при всех ее недостатках творится история.
Именно здесь предстоит прорваться огромному гнойнику. Здесь, в
столице мира, человечество создает для себя нечто новое. Да-да,
Кристиан, усмехайтесь, сколько вам будет угодно. И часть задач,
над которыми оно бьется, решается в Мозговом центре империи
Мотта. А вы предаете свою столицу. Вы грязный предатель. Вот
кто вы такой, Корнелиус. С этим вашим поддельным акцентом и
отстраненностью. Почему вы ведете себя не так, как следует
американцу, как ведут себя все остальные. Можно подумать, что
вы чересчур хороши для нас. А вы даже в университете не
доучились.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113
имели. И лицо у него было хорошее. Вот как у Корнелиуса. Не
чета хмырям, которые жили по соседству с нами в других местах,
те вообще скакали у себя на задних дворах, как тарзаны, или
старались подстричь лужайку за две секунды, чтобы произвести
впечатление на Джин.
-- Ну и воображение у тебя, Говард.
-- Да, а ты помнишь того сукина сына, который спускался из
окошка собственной спальни на веревке, связанной из его
дерьмовой одежды, да еще и в леопардовых рейтузах.
-- Он был больным человеком, Говард.
-- Пронырой он был паршивым, вот кем он был, все время к
нам в окна заглядывал. Пришлось переехать. А тот ублюдок,
который каждое утро голым торчал в окне, чтобы ты на него
полюбовалась.
-- А он был ребенок, совсем еще мальчик.
-- Ах, мальчик, ничего себе мальчик. Ладно, черт с ним,
оставим. Хотя почему, собственно. Ничего не оставим. Скажу
прямо. Конец у этого сукина сына был с оглоблю длинной.
-- Знаете, мистер Кристиан. Вы только не подумайте, что мы
всегда так живем. Говард просто решил блеснуть своей
мужественностью. Для контраста. Потому что считает вас таким...
Я не знаю, как это сказать.
-- А ты скажи, Джин, скажи. Культурным. Ты этого слова
никак не могла припомнить.
-- Да, если угодно. Потому у нас и вино на столе. Сами мы
вина никогда не пьем. А тут распустили хвост, что, впрочем,
людям вообще свойственно.
-- Душечка моя, Корнелиус родился в семье иммигрантов, я
же тебе рассказывал. Но ему присуще нечто, чего в этом городе
нет больше ни у кого. Там, где прежде лежала девственная земля
и Божья природа являла свои чудеса, теперь нам на радость
воздвиглись забегаловки, в которых тебе подадут гамбургер,
заправочные станции, свалки и автомобильные кладбища. Куда ни
глянь, повсюду стираются с лица земли остатки старинной
изысканности. Может быть, последнее, в чем она еще сохраняется,
это погребальное дело, не правда ли, Корнелиус.
-- Да, пожалуй, вы правы.
-- А вы знакомы с погребальным делом, мистер Кристиан.
-- Оставь, Джин, это запретная тема. Ты вторгаешься в
частную жизнь Корнелиуса, а она никого не касается. Все это мы
с ним уже обсудили. Спроси его лучше про маму с папой.
-- Я могу спросить вас о ваших маме и папе, мистер
Кристиан.
-- Да, разумеется. Спрашивайте.
-- Кем они были.
-- Никем. И оба умерли, когда я был совсем маленьким. По
крайней мере, отца, я числил умершим, хоть и без особых на то
оснований. Но думаю, сейчас это уже правда. Он считал себя
чем-то вроде актера. Носил гетры. Белые. Ходил с тростью.
Клетчатая фуражка, бриджи. Умел отбивать чечетку. А дядя у меня
был простым человеком, любил мою мать и владел собственным
делом, строительным, он жил в Рокавэе и, как я понимаю, мы с
младшим братом многим ему обязаны.
-- Как романтично, мистер Кристиан. Вы только не
подумайте, будто я сужу свысока, но то что вы рассказываете,
прекрасно.
-- Мама стирала, шила и наверное стерла себе пальцы до
кости. Когда дядя забрал меня с братом из бедного района, в
котором мы жили, и отправил в места, где обитали люди более
обеспеченные, я оказался парией. И пока я рос, наделенный никем
не замечаемой душевной красотой, богатые девушки,
принадлежавшие к более высоким слоям общества, смотрели на
меня, как на пустое место.
-- Послушай, Джин, послушай, что он рассказывает. Вот в
такой стране мы живем. Черт побери, пора, наконец, тем из нас,
кого одолевают сомнения, встать во весь рост и заставить с
собой считаться.
-- Сядь, Говард. Мистер Кристиан просто шутит.
-- Какого дьявола, встал и буду стоять. А шутить с собой я
никому не позволю. Тост. За Корнелиуса. Оп-ля.
-- Говард, ты весь стол залил своей дурацкой липучей
жижей.
-- О, мы его вытрем, вытрем. Сейчас, налью снова. Что-то
маловато осталось. Придется сбегать на этот винокуренный
заводик. Далеко ты, милый дом. Где резвятся антилопы. Воют
гнусные койоты. И рекою в половодье разливается предместье. Я
поэт. Мог бы также быть лосем. Во всяком случае, мой отец
принадлежал к ордену верных лосей. Итак, тост. За Корнелиуса.
Триумфально возросшего в Бруклине и Бронксе с таким роскошным
выговором. Добро пожаловать в мой дом. Вы как-то сказали. Или
написали на листке вашего блокнотика. Что не все здесь так уж
прекрасно. Именно так вы и написали, Корнелиус. Теперь
позвольте я вам скажу. Чего еще желать человеку от жизни. Когда
детишки его уже лежат, укрытые, в уютной постели.
-- Это ты так думаешь, Говард.
-- Не перебивай, Джин. А ведь эти детишки подрастут и
станут куда умнее отца. Будут учиться в лучших университетах. У
меня красавица-жена. Джин хоть в кино снимай. Ну, правда, у
Гектора, который живет через улицу. Ладно, фактам нужно
смотреть в лицо, у его жены сногсшибательная фигура. Но до Джин
и ей далеко. Встань, Джин.
-- Лучше ты сядь.
-- Я сказал, встань. Пусть Корнелиус посмотрит. Самая
красивая женщина в этих местах. Да, вот именно, во всем этом
поганом предместье, я знаю, о чем говорю. У мужиков на каждом
пикнике слюни вожжой висят.
-- Я останусь сидеть, где сижу, а ты бы, Говард, все же
так не усердствовал. Мне не хочется рассказывать тебе, что с
тобой будет завтра. В этом самом предместье. Как ты будешь
стонать и обвинять меня в том, что я тебя не остановила. Вот я
и говорю тебе прямо сейчас, остановись.
-- Джин права. Завтра мне будет худо, но, видит бог,
сегодня я счастлив. Вот вы сидите передо мной, порожденный
людьми, которых привезли сюда на судне, словно скотину. Вы же
выросли и стали привилегированным человеком. Как если бы были
родом из почтенной семьи. И я спрашиваю, почему вы подводите
свою страну. Почему. После того, как ваши отец и мать начали
здесь жизнь заново. Вы сбежали в Европу. К пожирателям лотоса.
Ладно, хорошо, им там здорово досталось. Едва уцелели. Но
именно в нашей стране при всех ее недостатках творится история.
Именно здесь предстоит прорваться огромному гнойнику. Здесь, в
столице мира, человечество создает для себя нечто новое. Да-да,
Кристиан, усмехайтесь, сколько вам будет угодно. И часть задач,
над которыми оно бьется, решается в Мозговом центре империи
Мотта. А вы предаете свою столицу. Вы грязный предатель. Вот
кто вы такой, Корнелиус. С этим вашим поддельным акцентом и
отстраненностью. Почему вы ведете себя не так, как следует
американцу, как ведут себя все остальные. Можно подумать, что
вы чересчур хороши для нас. А вы даже в университете не
доучились.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113