Этот парень мне нравится! А твоего черномазого хозяин продаст.
— Сеньор! — ахнула мама и упала на колени. — Не продавайте Мануэля, ради Святой Девы!
— Заткнись, шлюха! — сказал Грегорио и хлестнул ее ладонью по лицу. — Хозяин дает тебе волю, понятно? Ты будешь законной женой белого человека! Я тебя одену в платье, как белую, будешь жить в настоящем доме… Ты должна лизать ноги падре, скотина черномазая! Будешь работать только в моем доме! А тебе надо притащить в мой дом этого черномазого ублюдка?! Дрянь паршивая! Неблагодарная свинья!
— Сеньор, — сказала бабушка, — забирайте себе Пепиту, вашего Грегорио и оставьте мне Мануэля. Кто его купит, такого тощего?
— С паршивой овцы хоть шерсти клок! — рявкнул Грегорио. — За это дерьмо могут дать десяток песо.
— А вы тогда и меня вместе с ним продайте, — предложила бабушка, — я еще могу работать!
— Кому ты нужна, карга старая! — плюнул Грегорио. — Парень еще может вырасти, а ты — только сдохнуть! Кто захочет тратить деньги на такую дохлятину! Словом, через пару дней свадьба, а потом как Бог даст. А щенка хозяин продаст, и не просите! Надо же мне хоть как-то отплатить за тебя, макака!
— Вы же не хотите жениться на мне, Грегорио, — сказала мама, — и не надо…
— Черта с два! — выругался Грегорио. — Я ссыльный, поняла? Падре Хуан ненавидит меня и упечет на галеры, на рудники, в каменоломни, если я откажусь… Как только срок ссылки кончится, я пошлю тебя ко всем чертям, но пока он еще не кончился, ты четыре года будешь моей женой, ясно?!
И вот сегодня падре Хуан обвенчал маму с Грегорио. На маму надели длинное белое платье, и она была такая красивая, как будто белая, только лицо и руки были черные. Такой я ее запомнил. А меня на само венчание не пустили. Меня крепко взял за руку надсмотрщик Себастьян и повел в город, продавать.
НА РЫНКЕ С плантации до города идти было недалеко. Я не очень боялся. Мне было жалко маму. Грегорио будет лупить ее каждый день.
А вот себя мне жалко не было. Чего жалеть? Все-таки на новое место попаду. Хуже не будет.
Себастьян топал своими здоровенными сапожищами так, что красноватая пыль летела во все стороны, повисала в воздухе и набивалась мне в нос. Я едва успевал за ним. Себастьян слыл добрым надсмотрщиком. Говорили даже, что он еще никого не запорол до смерти.
— Вот так, черномазый! — весело сказал он. — Сеньор Альварес велел тебя меньше, чем за десять песо, не продавать… А какой осел выложит за тебя такие деньги?! Кожа и кости! А меньше брать за тебя нельзя, хозяин вычтет из жалованья. Два-три песо, может, за тебя и дадут, так что же мне, семь песо из своего кармана платить прикажешь? Целый день на жаре простоим и без толку. Грегорио там будет ром хлестать да твою мамашу тискать, а я париться в этом пекле…
— А Грегорио будет бить мою маму? — спросил я.
— Будет, а как же! Если черномазых не бить, они совсем обнаглеют!
— А почему?
— Потому что вы не люди, понял? Вы просто скотина, только говорящая, и к тому же упрямая, хуже любого осла. Если любой белый дурак понимает, что здесь следует делать, чтобы хоть как-то выжить, то у черных самый умный и тот норовит сделать так, чтобы поскорее подохнуть. А ведь вас всех окрестили. Падре учил вас слову Божьему, а все напрасно! Дикари были, дикарями и будете. Есть, конечно, и среди вашего брата ловкачи. Вон Эмилио, на плантации сеньора Родригеса, был черномазое дерьмо, а теперь ходит с бичом, хлещет и черных, и белых… Продает негров, покупает, даже читать умеет… Ходит в штанах, в рубахе и в шляпе. У него дом, как у белого. Хотя все еще раб.
— А там, куда меня продадут, можно стать надсмотрщиком?
— Доживи до этого, а там увидишь! — хмыкнул Себастьян.
Между пальмами забелели дома. Пыльная дорога как-то незаметно стала немощеной улицей. Навстречу стали попадаться прохожие. Белые в рубахах, соломенных шляпах и босиком с кандалами на ногах таскали на носилках дробленый камень и песок и ссыпали на дорогу.
— Ого! — сказал Себастьян. — Вот таким и я был, когда меня сюда привезли. Мне повезло больше, я попал на плантацию. С этими каменьями загнешься вдвое быстрее, чем отпущено Господом Богом!
Наконец мы пришли на невольничий рынок. Это было в двух шагах от большущего здания, похожего на церковь. Негров было много. Одни сидели в цепях на жаре, другие, кому повезло, — под навесами. Около них стояли белые с плетками, кнутами и ружьями. Все они орали, ругались, только негры молчали.
— Сеньоры! — завопил Себастьян. — Продается мальчик, всего за десять песо! Парень уже почти взрослый, двенадцати лет, будет работать, как вол, только погоняйте. Ест немного, ей-Богу не вру!
Орал он громко, но другие еще громче. Шум был такой, что в ушах звенело. Вокруг прохаживались важные сеньоры, которые ходили там, где сидело много негров. Белые, сторожившие негров, кланялись, снимали шляпы. А важные сеньоры, морщась, ходили между рядами сидевших на земле негров, разглядывали их. Они брали их за подбородки, смотрели зубы, щупали плечи, ноги, заставляли подниматься на ноги. Женщинам щупали груди, животы, девчонок и мальчишек тоже щупали. К нам с Себастьяном никто не подходил. Он поорал немного, охрип и присел в теньке. Его разморила жара, и он устало сказал:
— Ни черта не выйдет! Сегодня так много товара, что ты никому не понадобишься…
Народу стало поменьше, особенно покупателей. Торговцы ворчали, день был плохой, денег они выручили немного. Со стороны здания, похожего на церковь, донеслись голоса, говорившие на незнакомом языке. Мимо нас прошло человек десять белых, в одинаковой одежде, в сапогах, при шпагах и с маленькими ружьями за поясами. Они говорили на каком-то странном языке, каркая, как вороны.
— Офицеры с английского корабля… — сердито пробормотал им вслед Себастьян. — Еретики и воры!
Один из офицеров имел бороду странного, прямо-таки красного цвета.
— У еретиков вырастают такие бороды, да? — спросил я.
— Обычные рыжий англичанин, свинья, как и все другие… — сказал Себастьян. Он, наверное, думал, что англичанин не понимает по-испански. А тот как раз все понимал. Он не спеша обернулся, подошел к нам, холодно поглядел на меня, как будто и не видел вовсе, что я есть, потом размахнулся и так двинул Себастьяна по зубам, что тот упал на землю. Англичанин несколько раз сильно пнул его носком своего высокого сапога в бок и сказал по-испански:
— Меня зовут капитан Майкл О'Брайен! Если ты понял это, скотина, то слижи языком дерьмо с моего сапога! Жаль, что у меня нет времени вздуть тебя как следует… Почем твой негритенок?
— Сеньор! — воскликнул Себастьян, просияв, будто его и не били. — Негритенок? Да всего десять песо!
— Что ж, славно, — сказал англичанин, — сразу видна деловая хватка… Я готов дать тебе даже пятнадцать песо… Если ты выполнишь мою первую просьбу!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137
— Сеньор! — ахнула мама и упала на колени. — Не продавайте Мануэля, ради Святой Девы!
— Заткнись, шлюха! — сказал Грегорио и хлестнул ее ладонью по лицу. — Хозяин дает тебе волю, понятно? Ты будешь законной женой белого человека! Я тебя одену в платье, как белую, будешь жить в настоящем доме… Ты должна лизать ноги падре, скотина черномазая! Будешь работать только в моем доме! А тебе надо притащить в мой дом этого черномазого ублюдка?! Дрянь паршивая! Неблагодарная свинья!
— Сеньор, — сказала бабушка, — забирайте себе Пепиту, вашего Грегорио и оставьте мне Мануэля. Кто его купит, такого тощего?
— С паршивой овцы хоть шерсти клок! — рявкнул Грегорио. — За это дерьмо могут дать десяток песо.
— А вы тогда и меня вместе с ним продайте, — предложила бабушка, — я еще могу работать!
— Кому ты нужна, карга старая! — плюнул Грегорио. — Парень еще может вырасти, а ты — только сдохнуть! Кто захочет тратить деньги на такую дохлятину! Словом, через пару дней свадьба, а потом как Бог даст. А щенка хозяин продаст, и не просите! Надо же мне хоть как-то отплатить за тебя, макака!
— Вы же не хотите жениться на мне, Грегорио, — сказала мама, — и не надо…
— Черта с два! — выругался Грегорио. — Я ссыльный, поняла? Падре Хуан ненавидит меня и упечет на галеры, на рудники, в каменоломни, если я откажусь… Как только срок ссылки кончится, я пошлю тебя ко всем чертям, но пока он еще не кончился, ты четыре года будешь моей женой, ясно?!
И вот сегодня падре Хуан обвенчал маму с Грегорио. На маму надели длинное белое платье, и она была такая красивая, как будто белая, только лицо и руки были черные. Такой я ее запомнил. А меня на само венчание не пустили. Меня крепко взял за руку надсмотрщик Себастьян и повел в город, продавать.
НА РЫНКЕ С плантации до города идти было недалеко. Я не очень боялся. Мне было жалко маму. Грегорио будет лупить ее каждый день.
А вот себя мне жалко не было. Чего жалеть? Все-таки на новое место попаду. Хуже не будет.
Себастьян топал своими здоровенными сапожищами так, что красноватая пыль летела во все стороны, повисала в воздухе и набивалась мне в нос. Я едва успевал за ним. Себастьян слыл добрым надсмотрщиком. Говорили даже, что он еще никого не запорол до смерти.
— Вот так, черномазый! — весело сказал он. — Сеньор Альварес велел тебя меньше, чем за десять песо, не продавать… А какой осел выложит за тебя такие деньги?! Кожа и кости! А меньше брать за тебя нельзя, хозяин вычтет из жалованья. Два-три песо, может, за тебя и дадут, так что же мне, семь песо из своего кармана платить прикажешь? Целый день на жаре простоим и без толку. Грегорио там будет ром хлестать да твою мамашу тискать, а я париться в этом пекле…
— А Грегорио будет бить мою маму? — спросил я.
— Будет, а как же! Если черномазых не бить, они совсем обнаглеют!
— А почему?
— Потому что вы не люди, понял? Вы просто скотина, только говорящая, и к тому же упрямая, хуже любого осла. Если любой белый дурак понимает, что здесь следует делать, чтобы хоть как-то выжить, то у черных самый умный и тот норовит сделать так, чтобы поскорее подохнуть. А ведь вас всех окрестили. Падре учил вас слову Божьему, а все напрасно! Дикари были, дикарями и будете. Есть, конечно, и среди вашего брата ловкачи. Вон Эмилио, на плантации сеньора Родригеса, был черномазое дерьмо, а теперь ходит с бичом, хлещет и черных, и белых… Продает негров, покупает, даже читать умеет… Ходит в штанах, в рубахе и в шляпе. У него дом, как у белого. Хотя все еще раб.
— А там, куда меня продадут, можно стать надсмотрщиком?
— Доживи до этого, а там увидишь! — хмыкнул Себастьян.
Между пальмами забелели дома. Пыльная дорога как-то незаметно стала немощеной улицей. Навстречу стали попадаться прохожие. Белые в рубахах, соломенных шляпах и босиком с кандалами на ногах таскали на носилках дробленый камень и песок и ссыпали на дорогу.
— Ого! — сказал Себастьян. — Вот таким и я был, когда меня сюда привезли. Мне повезло больше, я попал на плантацию. С этими каменьями загнешься вдвое быстрее, чем отпущено Господом Богом!
Наконец мы пришли на невольничий рынок. Это было в двух шагах от большущего здания, похожего на церковь. Негров было много. Одни сидели в цепях на жаре, другие, кому повезло, — под навесами. Около них стояли белые с плетками, кнутами и ружьями. Все они орали, ругались, только негры молчали.
— Сеньоры! — завопил Себастьян. — Продается мальчик, всего за десять песо! Парень уже почти взрослый, двенадцати лет, будет работать, как вол, только погоняйте. Ест немного, ей-Богу не вру!
Орал он громко, но другие еще громче. Шум был такой, что в ушах звенело. Вокруг прохаживались важные сеньоры, которые ходили там, где сидело много негров. Белые, сторожившие негров, кланялись, снимали шляпы. А важные сеньоры, морщась, ходили между рядами сидевших на земле негров, разглядывали их. Они брали их за подбородки, смотрели зубы, щупали плечи, ноги, заставляли подниматься на ноги. Женщинам щупали груди, животы, девчонок и мальчишек тоже щупали. К нам с Себастьяном никто не подходил. Он поорал немного, охрип и присел в теньке. Его разморила жара, и он устало сказал:
— Ни черта не выйдет! Сегодня так много товара, что ты никому не понадобишься…
Народу стало поменьше, особенно покупателей. Торговцы ворчали, день был плохой, денег они выручили немного. Со стороны здания, похожего на церковь, донеслись голоса, говорившие на незнакомом языке. Мимо нас прошло человек десять белых, в одинаковой одежде, в сапогах, при шпагах и с маленькими ружьями за поясами. Они говорили на каком-то странном языке, каркая, как вороны.
— Офицеры с английского корабля… — сердито пробормотал им вслед Себастьян. — Еретики и воры!
Один из офицеров имел бороду странного, прямо-таки красного цвета.
— У еретиков вырастают такие бороды, да? — спросил я.
— Обычные рыжий англичанин, свинья, как и все другие… — сказал Себастьян. Он, наверное, думал, что англичанин не понимает по-испански. А тот как раз все понимал. Он не спеша обернулся, подошел к нам, холодно поглядел на меня, как будто и не видел вовсе, что я есть, потом размахнулся и так двинул Себастьяна по зубам, что тот упал на землю. Англичанин несколько раз сильно пнул его носком своего высокого сапога в бок и сказал по-испански:
— Меня зовут капитан Майкл О'Брайен! Если ты понял это, скотина, то слижи языком дерьмо с моего сапога! Жаль, что у меня нет времени вздуть тебя как следует… Почем твой негритенок?
— Сеньор! — воскликнул Себастьян, просияв, будто его и не били. — Негритенок? Да всего десять песо!
— Что ж, славно, — сказал англичанин, — сразу видна деловая хватка… Я готов дать тебе даже пятнадцать песо… Если ты выполнишь мою первую просьбу!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137