Потому что они до сих пор не верят, что смогли выжить там, где целые роты, батальоны и полки гибли за один день до последнего человека. И в то, что они после войны еще полста лет прожили, — тоже с трудом верят.
Их дела уже давние, прошлые и по нынешним временам — начисто переигранные. Дети их — вроде Чудо-юда, и внуки, вроде меня, уже успели своего наворочать — сто лет разбираться придется…
Но нам-то плевать. Мы не знаем, доживем ли до завтра, хотя как будто до бомбежек еще не дошло. Может, и не дойдет вообще, хотя кто мог предположить, что в центре Москвы из танков будут боевыми фигачить? А ведь если получше приглядеться — просто увеличенная разборка была…
Черт с ней, с политикой. Интересно мне стало слушать деда Анатолия только тогда, когда прозвучало в его рассказе знакомое мне немецкое географическое название. Там когда-то доблестно служил товарищ Коротков Николай, и там начались с ним всякие-превсякие казусы.
— Это на горке, что ли? — переспросил я.
— А ты откуда знаешь? — подозрительно спросил Будулай. — Тоже скажешь, «помню»?
— Конечно, скажу. Я там срочную служил.
— Да-а? — удивился старик. — Когда?
— В начале 80-х.
— Понятно… А нас туда на время поставили. Я до сорок восьмого в Германии прослужил, старшиной уже был. В самодеятельности выступал. Песни пел, плясал. Кто-то увидел, написал заметку, ее наверху прочли, приказали откомандировать в Москву, в общем, попал я к Саратовскому в труппу.
— А подземелье при вас было? С железной дорогой?
— Там какой-то завод был, подземный. Пленные строили или зеки. Немецкие, конечно. Наши говорили, будто Гитлер там атомную бомбу хотел делать. Может, врали… Мы там лазали иногда.
— Через кухню? — спросил я.
— Зачем? Можно было через туннель попасть. Большой портал — «Студебеккер» въезжал. А в сорок седьмом два солдата через этот туннель за демаркационную линию ушли. Из МГБ приехали, вход взорвали, засыпали и даже бетоном залили. А до того мы много ходили. Все по фронтовой привычке искали чего-нибудь… Хотя и нечего было искать, перед нами там еще часть стояла. Если что и было, то они забрали. У нас вот только еще три перстня нашли… Таких, как мой, лишь печатки другие.
Как спокойно он это сказал! Вот что значит — НЕВЕДЕНИЕ.
— Почему ж ерунда? — удивился я. — Золото все-таки.
— Не, — отрицательно покачал головой Будулай, — и мой — не золото, и те не золото. Какой-то сплав. Легкий очень — золото тяжелее. Это нам один еврей объяснил, ювелиром был до войны.
— Ну и куда ж они делись, перстни эти?
Мне очень трудно было сохранить вид праздного любопытства на лице. Но, кажется, удалось, потому что старик столь же равнодушно ответил:
— А все, кто в моем экипаже был, их и забрали, «Окольцованный экипаж» — нас так называли. Командир лейтенант Агапов взял себе тот, на котором крестик был, как у меня, только вдавленный. Он потом роту принял. Как дальше служил — не знаю. Я уволился — он остался. Башнер Аветисян взял перстень, где только палочка выпуклая была. В Армению, наверно, уехал, я еще служил. А третий — заряжающий забрал, тоже черточка, но вдавленная. Тоже откуда-то с Кавказа был, фамилию не помню.
У меня в мозгу безо всяких электронных и препаратных вмешательств закрутилась карусель. Перстеньки, оказывается, на территории бывшего СССР! Все четыре! И очень может быть, что их владельцы сейчас благополучно носят их, подобно деду Анатолию, или хранят где-нибудь в ридикюлях для потомков. Впрочем, могли, конечно, и помереть. А потомки эти перстни уже давно сплавили… Впрочем, они бы их точно сплавили, будь эти перстни золотые. Но они же не золотые, а хрен знает из чего. Наши люди все запишут в анодированный «люминь», если слишком легкое. Поэтому цену за них не возьмешь, пробы на них, само собой, нет, так что их вообще могли выкинуть или детям подарить. Маленьким… А те — сменять на жвачку с картинкой, на карандаш, на… Короче, ищи-свищи.
И все-таки, если б удалось найти тех солдат или их потомков, было бы очень клево. Может быть, папочка раздумал бы меня взрывать?
Но тут появилась Таня и проговорила своим девчачьим голоском:
— Обед готов!
— Потом еще поработаем, — сказал старик, выбил трубку, прочистил специальной кочергой и двинулся к дому.
Обед у Тани вышел классный. Салат из огурцов, помидоров, перца, лука и зелени, борщ с хохляцким салом и сметаной, «ножки Буша» (куриные окорочка) с гарниром, «Анкл Бенс» — лимонное желе и ананасовый компот.
— Полчаса поспать надо, — вздохнул Будулай, — разморило.
— Вы мне посуду вымыть поможете? — спросила Таня.
— С удовольствием, — сказал я, — хотя и боюсь.
— Чего может бояться такой мужчина?
— Анекдот старый вспомнил. Привозят мужчину в роддом…
— Уже смешно! Дальше…
— Спрашивают его врачи: «Как же ты, мужик, дошел до жизни такой?» А он отвечает: «Сначала я вместо жены посуду помыл…»
— Было бы эффектнее закончить: «А все начиналось с мытья посуды…» Не хотите — не мойте… Если так уж боитесь.
— Это я так. Чего надо: полоскать, вытирать? Командуйте.
— Вот полотенце, вытирайте. Здесь не Москва, горячей воды из крана нет, а мыть в тазике я вам не доверю. Жир оставите и полотенце раньше времени замажете.
Посуду мы вымыли быстро — Таня проворно ополаскивала, я успевал вытирать, и впечатление было такое, что у нас богатейший опыт семейной жизни. Хотя с тех самых пор, когда весь клан Бариновых перебрался во дворец Чудо-юда, я посудой не занимался, впрочем, как и Ленка, и Зинка, и мама.
— Таня, — спросил я. — А вы дедушку этого давно знаете?
— Давно. Он меня и сосватал в «Чавэлу». Хоть он и не народный и не заслуженный, а его там уважают. В смысле цыганской музыки и всего прочего,
— Интересный мужичок, — подхватил я, — фронтовик, оказывается. Я думал, из всех цыган один Будулай воевал.
— Очень интересный народ, — заметила Таня, — сложный. С обычаями, которым тысячи лет. И почти без истории, между прочим. Вы не назовете ни одного царя, ни одного короля, ни одной войны, которую вели бы сами цыгане. Нет территории. Где-то в Северной Индии, говорят, когда-то жили. А покинули ее, никто не знает когда. Считают, между V и X веками нашей эры. Ничего себе точность, а? С разбросом в 500 лет! Это все равно, что сказать: «Русские победили в Куликовской битве где-то между 1080 и 1580 годами». Правда?
— Да, это смешно было бы прочесть… — согласился я.
— Ну вот. А у цыган вся история примерно так изучена. У них есть только сказания, легенды, песни… Никто точно не скажет, где какой табор кочевал сто лет назад. Да, бабка какая-нибудь или дед могут припомнить, где ходили полвека назад, чего делали, кто гадал хорошо, кого мужики за конокрадство убили, а кого только выпороли. Вспомнят, может быть, как кто-то с кем-то из-за женщины кнутами хлестался.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137
Их дела уже давние, прошлые и по нынешним временам — начисто переигранные. Дети их — вроде Чудо-юда, и внуки, вроде меня, уже успели своего наворочать — сто лет разбираться придется…
Но нам-то плевать. Мы не знаем, доживем ли до завтра, хотя как будто до бомбежек еще не дошло. Может, и не дойдет вообще, хотя кто мог предположить, что в центре Москвы из танков будут боевыми фигачить? А ведь если получше приглядеться — просто увеличенная разборка была…
Черт с ней, с политикой. Интересно мне стало слушать деда Анатолия только тогда, когда прозвучало в его рассказе знакомое мне немецкое географическое название. Там когда-то доблестно служил товарищ Коротков Николай, и там начались с ним всякие-превсякие казусы.
— Это на горке, что ли? — переспросил я.
— А ты откуда знаешь? — подозрительно спросил Будулай. — Тоже скажешь, «помню»?
— Конечно, скажу. Я там срочную служил.
— Да-а? — удивился старик. — Когда?
— В начале 80-х.
— Понятно… А нас туда на время поставили. Я до сорок восьмого в Германии прослужил, старшиной уже был. В самодеятельности выступал. Песни пел, плясал. Кто-то увидел, написал заметку, ее наверху прочли, приказали откомандировать в Москву, в общем, попал я к Саратовскому в труппу.
— А подземелье при вас было? С железной дорогой?
— Там какой-то завод был, подземный. Пленные строили или зеки. Немецкие, конечно. Наши говорили, будто Гитлер там атомную бомбу хотел делать. Может, врали… Мы там лазали иногда.
— Через кухню? — спросил я.
— Зачем? Можно было через туннель попасть. Большой портал — «Студебеккер» въезжал. А в сорок седьмом два солдата через этот туннель за демаркационную линию ушли. Из МГБ приехали, вход взорвали, засыпали и даже бетоном залили. А до того мы много ходили. Все по фронтовой привычке искали чего-нибудь… Хотя и нечего было искать, перед нами там еще часть стояла. Если что и было, то они забрали. У нас вот только еще три перстня нашли… Таких, как мой, лишь печатки другие.
Как спокойно он это сказал! Вот что значит — НЕВЕДЕНИЕ.
— Почему ж ерунда? — удивился я. — Золото все-таки.
— Не, — отрицательно покачал головой Будулай, — и мой — не золото, и те не золото. Какой-то сплав. Легкий очень — золото тяжелее. Это нам один еврей объяснил, ювелиром был до войны.
— Ну и куда ж они делись, перстни эти?
Мне очень трудно было сохранить вид праздного любопытства на лице. Но, кажется, удалось, потому что старик столь же равнодушно ответил:
— А все, кто в моем экипаже был, их и забрали, «Окольцованный экипаж» — нас так называли. Командир лейтенант Агапов взял себе тот, на котором крестик был, как у меня, только вдавленный. Он потом роту принял. Как дальше служил — не знаю. Я уволился — он остался. Башнер Аветисян взял перстень, где только палочка выпуклая была. В Армению, наверно, уехал, я еще служил. А третий — заряжающий забрал, тоже черточка, но вдавленная. Тоже откуда-то с Кавказа был, фамилию не помню.
У меня в мозгу безо всяких электронных и препаратных вмешательств закрутилась карусель. Перстеньки, оказывается, на территории бывшего СССР! Все четыре! И очень может быть, что их владельцы сейчас благополучно носят их, подобно деду Анатолию, или хранят где-нибудь в ридикюлях для потомков. Впрочем, могли, конечно, и помереть. А потомки эти перстни уже давно сплавили… Впрочем, они бы их точно сплавили, будь эти перстни золотые. Но они же не золотые, а хрен знает из чего. Наши люди все запишут в анодированный «люминь», если слишком легкое. Поэтому цену за них не возьмешь, пробы на них, само собой, нет, так что их вообще могли выкинуть или детям подарить. Маленьким… А те — сменять на жвачку с картинкой, на карандаш, на… Короче, ищи-свищи.
И все-таки, если б удалось найти тех солдат или их потомков, было бы очень клево. Может быть, папочка раздумал бы меня взрывать?
Но тут появилась Таня и проговорила своим девчачьим голоском:
— Обед готов!
— Потом еще поработаем, — сказал старик, выбил трубку, прочистил специальной кочергой и двинулся к дому.
Обед у Тани вышел классный. Салат из огурцов, помидоров, перца, лука и зелени, борщ с хохляцким салом и сметаной, «ножки Буша» (куриные окорочка) с гарниром, «Анкл Бенс» — лимонное желе и ананасовый компот.
— Полчаса поспать надо, — вздохнул Будулай, — разморило.
— Вы мне посуду вымыть поможете? — спросила Таня.
— С удовольствием, — сказал я, — хотя и боюсь.
— Чего может бояться такой мужчина?
— Анекдот старый вспомнил. Привозят мужчину в роддом…
— Уже смешно! Дальше…
— Спрашивают его врачи: «Как же ты, мужик, дошел до жизни такой?» А он отвечает: «Сначала я вместо жены посуду помыл…»
— Было бы эффектнее закончить: «А все начиналось с мытья посуды…» Не хотите — не мойте… Если так уж боитесь.
— Это я так. Чего надо: полоскать, вытирать? Командуйте.
— Вот полотенце, вытирайте. Здесь не Москва, горячей воды из крана нет, а мыть в тазике я вам не доверю. Жир оставите и полотенце раньше времени замажете.
Посуду мы вымыли быстро — Таня проворно ополаскивала, я успевал вытирать, и впечатление было такое, что у нас богатейший опыт семейной жизни. Хотя с тех самых пор, когда весь клан Бариновых перебрался во дворец Чудо-юда, я посудой не занимался, впрочем, как и Ленка, и Зинка, и мама.
— Таня, — спросил я. — А вы дедушку этого давно знаете?
— Давно. Он меня и сосватал в «Чавэлу». Хоть он и не народный и не заслуженный, а его там уважают. В смысле цыганской музыки и всего прочего,
— Интересный мужичок, — подхватил я, — фронтовик, оказывается. Я думал, из всех цыган один Будулай воевал.
— Очень интересный народ, — заметила Таня, — сложный. С обычаями, которым тысячи лет. И почти без истории, между прочим. Вы не назовете ни одного царя, ни одного короля, ни одной войны, которую вели бы сами цыгане. Нет территории. Где-то в Северной Индии, говорят, когда-то жили. А покинули ее, никто не знает когда. Считают, между V и X веками нашей эры. Ничего себе точность, а? С разбросом в 500 лет! Это все равно, что сказать: «Русские победили в Куликовской битве где-то между 1080 и 1580 годами». Правда?
— Да, это смешно было бы прочесть… — согласился я.
— Ну вот. А у цыган вся история примерно так изучена. У них есть только сказания, легенды, песни… Никто точно не скажет, где какой табор кочевал сто лет назад. Да, бабка какая-нибудь или дед могут припомнить, где ходили полвека назад, чего делали, кто гадал хорошо, кого мужики за конокрадство убили, а кого только выпороли. Вспомнят, может быть, как кто-то с кем-то из-за женщины кнутами хлестался.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137