Тем более, что у него был опыт управы с ним, недаром он долго путешествовал по землям Африки и перенял некоторые навыки черных колдунов. Выбравшись на берег, он перенес подальше бесчувственную графиню и повернулся к подступавшей огромной кошке, которая остановилась и приготовилась к броску. Краем глаза Милан увидел, что и крокодил также вылез на отмель, застыв с разинутой пастью, словно ожидая исхода встречи человека и зверя, не решаясь мешать царственному льву. Гораджич, скосив глаза к носу, как учили его колдуны, шепча их заклинания и выставив вперед большой палец и мизинец правой руки (сложив три остальных), поворачивая их слева направо, словно завинчивая крышку люка, короткими шагами двинулся ко льву. Мистическая сила, заложенная в его жестах и словах, подействовала на хищника, как он того и ожидал. Лев мотнул головой, издал громкий рык, с огромным неудовольствием посмотрел на приближающегося князя, продолжавшего вращать рукой и бормотать заклинания, с силой хлопнул хвостом по песку, развернулся и мелкой рысцой затрусил обратно в заросли бамбука. Гораджич вытер ладонью холодный пот, струившийся по лицу и облегченно вздохнул. Он вернулся к графине и привел ее в чувство. Затем потряс также впавшего в бессознательное состояние Джана.
— Продолжим наш путь, — как ни в чем не бывал произнес Милан, улыбнувшись. — Скажу вам честно, Катрин, мне приходилось попадать и в более тяжкие переделки…
— Мне кажется, что рядом с вами любая женщина чувствует себя спокойно и уверенно, — нежно поблагодарила его графиня.
— К сожалению, их было так мало, — отозвался князь.
Через несколько суток, путники благополучно добрались до аравийских пустынь, но потребовалось еще немало дней, прежде чем они миновали их безводные пески, бредя ночью, ориентируясь по свету далеких звезд, и отдыхая в вырытых Гораджичем и Джаном ямах, под палящими лучами солнца. Наконец, уже теряя последние силы, они выбрались на покрытые зеленью пастбища, вступив на благодатные земли Палестины. Здесь, в нескольких милях от крепости Петра, их заметил и подобрал конный разъезд одного из отрядов гессенского барона Рудольфа Бломберга, и сам военачальник, опознав среди трех измученных скитальцев рыцаря-тамплиера Гораджича, немедленно снарядил экипаж для их срочной отправки в Иерусалим.
Глава II. ТРЕУГОЛЬНИКИ, ТРЕУГОЛЬНИКИ, ТРЕУ…
Вы, мой свет, неотразимы.
Потому-то, ангел мой,
Против воли вы любимы
Всеми, в том числе и мной…
Хуан де Мена
1
Принцесса Мелизинда пребывала в состоянии, близком к ярости молодой черной пантеры. Ее влюбленная увлеченность двумя рыцарями — Гуго де Пейном и Людвигом фон Зегенгеймом — зашла столь далеко, что она, видя их уклончивую сдержанность, стала терять голову, обдумывая, как бы побольнее наказать их за это обидное, нерасторопное равнодушие… Мелизинда не хотела верить, что сердце благородного де Пейна уже занято другой, а Людвиг, искренно полюбив ее, не выказывает своих чувств, не желая омрачать узы дружбы с мессиром, поскольку не сомневался, что его прекрасная дама и есть дочь короля Бодуэна I. Намек Иерусалимского монарха на скорый приезд знатного рыцаря из Франции — возможного жениха принцессы, подогрел ее желание каким-либо образом уколоть самолюбие двух заносчивых тамплиеров, для которых она так много сделала в свое время, отомстить им. Но как? Лучше всего было бы поссорить их, бросить между ними камень раздора. И камешек этот полетел в виде двух записок с вензелем принцессы Мелизинды к Гуго де Пейну и Людвигу фон Зегенгейму. В обоих посланиях сообщалось, вернее даже умолялось прийти на следующий день к полудню в оливковую рощу Гефсиманского сада, туда, где берет начало ручей Кириафа, и ждать ее для серьезного разговора, удалив с места встречи всех посторонних, — хотя бы то были родные отец и брат…
Получив записки, оба рыцаря повели себя по-разному. Гуго де Пейн тяжело вздохнул, по привычке разорвал письмо, но решил отправиться на свидание, чтобы в последний раз попытаться вразумить принцессу и остеречь ее от необдуманных поступков. Сердце же Людвига забилось чаще, глаза его радостно сверкнули, и он укорил себя за осторожную сдержанность в проявлении чувств, вынудив прекрасную Мелизинду первой сделать столь опасный для девушки шаг. На следующий день с утра рыцари стали собираться и около одиннадцати часов одновременно выехали из Тампля.
Лошади мелкой рысцой шли бок о бок, слабый ветерок трепал их гривы и плюмажи на шляпах всадников; октябрьское солнце играло лучами на золоченых доспехах. Пока рыцари ехали по городу, приближаясь к восточным воротам, они вели неторопливый разговор, Уверенные в том, что каждый из них направляется по своим делам.
— …Рудольф Бломберг, гессенский рыцарь, человек очень словоохотливый, — заметил Людвиг фон Зегенгейм. — Перед своим отъездом к крепости Петра, он упомянул — случайно ли или нарочно — о некоторых замыслах барона Жирара, великого магистра их Ордена.
— Что же именно? — поинтересовался Гуго де Пейн, сдерживая рвущегося вперед коня, чей круп украшала попона, подаренная самим Бодуэном I.
— Возможно — это пустяк, который нас не касается, — с расстановкой произнес Людвиг. — Речь идет о князе Васильке и игумене Данииле, к которым вы, по всей видимости, испытываете дружеские чувства.
— Да, это так, — подтвердил де Пейн. — Коварству барона Жирара нет предела, он уже доказал это своей попыткой скомпрометировать вас. Я не сомневался, что он начнет чинить всяческие препоны миссии киевского посланника. Что же сообщил Бломберг?
— Пожар, — коротко отозвался граф. — Вернее, поджог. Когда строительство православного храма в Иерусалиме будет закончено, а это произойдет не раньше весны будущего года, и когда в нем начнутся службы, церковь будет объята пламенем, и все, кто в ней в тот день будут присутствовать — сгорят заживо.
— Это ужасное преступление, — тревожно произнес Гуго. — Неужели барон не остановится перед людскими жертвами? Ради того лишь, чтобы отторгнуть от православия часть населения Иерусалима?
— Пожар — вещь весьма символичная. И очень сильно бьет по воображению. Кроме того, в храме, помеченном огнем, нельзя более проводить христианских служб. Следует искать новое место, изыскивать новые средства на постройку, что вряд ли будет по силам посланцам далекой Руси.
— Да, замыслы барона Жирара ясны. И конечно же, Бломберг не случайно поведал вам столь опасную тайну. Возможно, он даже рискует жизнью, поскольку Жирар в этом деле не одинок.
— Я тоже так думаю, — согласился Зегенгейм. — Но Бломберг — мой друг; к тому же, он, как и я не переносит барона Жирара, а с некоторых пор входит в высший совет Ордена иоаннитов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186
— Продолжим наш путь, — как ни в чем не бывал произнес Милан, улыбнувшись. — Скажу вам честно, Катрин, мне приходилось попадать и в более тяжкие переделки…
— Мне кажется, что рядом с вами любая женщина чувствует себя спокойно и уверенно, — нежно поблагодарила его графиня.
— К сожалению, их было так мало, — отозвался князь.
Через несколько суток, путники благополучно добрались до аравийских пустынь, но потребовалось еще немало дней, прежде чем они миновали их безводные пески, бредя ночью, ориентируясь по свету далеких звезд, и отдыхая в вырытых Гораджичем и Джаном ямах, под палящими лучами солнца. Наконец, уже теряя последние силы, они выбрались на покрытые зеленью пастбища, вступив на благодатные земли Палестины. Здесь, в нескольких милях от крепости Петра, их заметил и подобрал конный разъезд одного из отрядов гессенского барона Рудольфа Бломберга, и сам военачальник, опознав среди трех измученных скитальцев рыцаря-тамплиера Гораджича, немедленно снарядил экипаж для их срочной отправки в Иерусалим.
Глава II. ТРЕУГОЛЬНИКИ, ТРЕУГОЛЬНИКИ, ТРЕУ…
Вы, мой свет, неотразимы.
Потому-то, ангел мой,
Против воли вы любимы
Всеми, в том числе и мной…
Хуан де Мена
1
Принцесса Мелизинда пребывала в состоянии, близком к ярости молодой черной пантеры. Ее влюбленная увлеченность двумя рыцарями — Гуго де Пейном и Людвигом фон Зегенгеймом — зашла столь далеко, что она, видя их уклончивую сдержанность, стала терять голову, обдумывая, как бы побольнее наказать их за это обидное, нерасторопное равнодушие… Мелизинда не хотела верить, что сердце благородного де Пейна уже занято другой, а Людвиг, искренно полюбив ее, не выказывает своих чувств, не желая омрачать узы дружбы с мессиром, поскольку не сомневался, что его прекрасная дама и есть дочь короля Бодуэна I. Намек Иерусалимского монарха на скорый приезд знатного рыцаря из Франции — возможного жениха принцессы, подогрел ее желание каким-либо образом уколоть самолюбие двух заносчивых тамплиеров, для которых она так много сделала в свое время, отомстить им. Но как? Лучше всего было бы поссорить их, бросить между ними камень раздора. И камешек этот полетел в виде двух записок с вензелем принцессы Мелизинды к Гуго де Пейну и Людвигу фон Зегенгейму. В обоих посланиях сообщалось, вернее даже умолялось прийти на следующий день к полудню в оливковую рощу Гефсиманского сада, туда, где берет начало ручей Кириафа, и ждать ее для серьезного разговора, удалив с места встречи всех посторонних, — хотя бы то были родные отец и брат…
Получив записки, оба рыцаря повели себя по-разному. Гуго де Пейн тяжело вздохнул, по привычке разорвал письмо, но решил отправиться на свидание, чтобы в последний раз попытаться вразумить принцессу и остеречь ее от необдуманных поступков. Сердце же Людвига забилось чаще, глаза его радостно сверкнули, и он укорил себя за осторожную сдержанность в проявлении чувств, вынудив прекрасную Мелизинду первой сделать столь опасный для девушки шаг. На следующий день с утра рыцари стали собираться и около одиннадцати часов одновременно выехали из Тампля.
Лошади мелкой рысцой шли бок о бок, слабый ветерок трепал их гривы и плюмажи на шляпах всадников; октябрьское солнце играло лучами на золоченых доспехах. Пока рыцари ехали по городу, приближаясь к восточным воротам, они вели неторопливый разговор, Уверенные в том, что каждый из них направляется по своим делам.
— …Рудольф Бломберг, гессенский рыцарь, человек очень словоохотливый, — заметил Людвиг фон Зегенгейм. — Перед своим отъездом к крепости Петра, он упомянул — случайно ли или нарочно — о некоторых замыслах барона Жирара, великого магистра их Ордена.
— Что же именно? — поинтересовался Гуго де Пейн, сдерживая рвущегося вперед коня, чей круп украшала попона, подаренная самим Бодуэном I.
— Возможно — это пустяк, который нас не касается, — с расстановкой произнес Людвиг. — Речь идет о князе Васильке и игумене Данииле, к которым вы, по всей видимости, испытываете дружеские чувства.
— Да, это так, — подтвердил де Пейн. — Коварству барона Жирара нет предела, он уже доказал это своей попыткой скомпрометировать вас. Я не сомневался, что он начнет чинить всяческие препоны миссии киевского посланника. Что же сообщил Бломберг?
— Пожар, — коротко отозвался граф. — Вернее, поджог. Когда строительство православного храма в Иерусалиме будет закончено, а это произойдет не раньше весны будущего года, и когда в нем начнутся службы, церковь будет объята пламенем, и все, кто в ней в тот день будут присутствовать — сгорят заживо.
— Это ужасное преступление, — тревожно произнес Гуго. — Неужели барон не остановится перед людскими жертвами? Ради того лишь, чтобы отторгнуть от православия часть населения Иерусалима?
— Пожар — вещь весьма символичная. И очень сильно бьет по воображению. Кроме того, в храме, помеченном огнем, нельзя более проводить христианских служб. Следует искать новое место, изыскивать новые средства на постройку, что вряд ли будет по силам посланцам далекой Руси.
— Да, замыслы барона Жирара ясны. И конечно же, Бломберг не случайно поведал вам столь опасную тайну. Возможно, он даже рискует жизнью, поскольку Жирар в этом деле не одинок.
— Я тоже так думаю, — согласился Зегенгейм. — Но Бломберг — мой друг; к тому же, он, как и я не переносит барона Жирара, а с некоторых пор входит в высший совет Ордена иоаннитов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186