Теперь она простиралась от Дуная до Антиохии и Сирии, от присоединенной Армении до отвоеванной южной Италии; вокруг империи группировались славянские и кавказские государства, а Русь почти целиком вошла в сферу влияния Византии, после обращения ее в христианство. Но этого, как считал Алексей Комнин, было недостаточно. Едва придя к власти, он ощутил тяжесть окончательного разрыва православной церкви с Римом. Вновь на западе угрожали норманны, а на востоке — турки-сельджуки, да и карликовые Палестинские королевства, заполненные пришлыми из Европы рыцарями, были по-своему независимы, и в любой момент по приказу из Рима могли повернуть копья в его сторону. Поэтому Алексей Комнин, как искусный дипломат, искал союзников и среди турок, чтобы угомонить Иерусалимского короля Бодуэна, и среди персов-ассасинов, чтобы натравить их на сельджуков, и среди католического рыцарства Палестины, чтобы столкнуть их еще сильнее с ассасинами. И очевидно, идея, разработанная в Клюни аббатом Сито, и с которой направлялся сейчас Гуго де Пейн к Влахернскому дворцу, нашла бы понимание и место в долгосрочных замыслах императора Алексея Комнина. А замыслы эти были таковы, чтобы восстановить древнюю Римскую империю в ее исторических границах, когда все Средиземное море являлось как бы внутренним озером великого государства.
Пожилой, но выглядевший моложаво человек с загорелым, умным лицом, сидя в императорских покоях западного крыла Влахернского дворца, размышлял об этом и о многом другом, бегло проглядывая списки прибывших в Константинополь знатных гостей, поданных ему эпархом города, когда взгляд его наткнулся на имя Гуго де Пейна.
— Да-да, — пробормотал он, — кажется о нем мне рассказывали Алансон и Анна, об этом рыцаре, отличившимся в Труа. Но что он здесь делает?
Алексей Комнин длинным, отполированным ногтем подчеркнул это имя в списке.
— Поинтересуйтесь этим человеком, — обратился он к эпарху.
Полчаса спустя, протоспафарий дворца принес ему другой список — тех лиц, которые испрашивали у императора аудиенции. И вновь взгляд Алексея Комнина сделал остановку на имени Гуго де Пейна.
— Через три дня, — коротко сказал он протоспафарию, указывая на отмеченное имя. Потом он подошел к окну и попросил позвать к себе свою дочь, которой доверял больше всех из окружавших его людей.
2
Два дня, прожитых в Константинополе, стоят двух месяцев, проведенных в любом другом городе. За эти сутки рыцари, стряхнув с себя дорожную пыль и тяготы длинного путешествия, омылись в щедрых волнах эллинской радости жизни, свежести чувств и восприятия мира. Так пограничное состояние души способствует ее прозрению и разрыву, так, наверное, существование человека на границе Востока и Запада неуклонно ведет его к вечному движению вперед и назад, исключающему покой.
Людвиг фон Зегенгейм, встретив знакомых рыцарей — участников похода Годфруа Буйонского на Иерусалим, проводил с ними время в таверне Золотого Рога, вспоминая минувшие дни и схватки с сарацинами. В другой таверне, неподалеку от первой, гулял с друзьями-сербами Милан Гораджич, и оттуда часто доносились веселые славянские песни, перебиваемые тевтонскими маршами. В конце концов, обе компании объединились, но на первых порах чуть не передрались, и только вмешательство Людвига и Милана успокоило воинов. Примирила их выкаченная прямо на пристань бочка доброго рейнского вина.
Виченцо Тропези и Алессандра Гварини ушли в венецианский квартал, который необычайно вырос со времен воцарения Алексея Комнина. Теперь в Константинополе насчитывалось около 16 тысяч итальянцев, расселившихся на берегу Золотого Рога и пользующихся особым покровительством императора. Они были освобождены от многих таможенных пошлин, причем местное население смотрело на них не как на иностранцев, а как на урожденных греков. Особые привилегии сослужили им плохую службу: пройдет несколько десятков лет, и их алчность, надменность и дерзость вызовет ненависть у византийцев, а наследник Алексея Комнина — Мануил совершит, наверное, первый акт репатриации в истории: велит арестовать поголовно всех венецианцев и отправить их в отдаленный, труднодоступный для проживания район в горах. Пока же Виченцо и его прелестная супруга, все еще одетая в мужское платье (хотя ей страсть как хотелось облачиться в изящные и легкие византийские одежды, примерить далматику, тунику или мягкие пурпурные башмачки), находили среди соотечественников радушный прием. Но чаще, они исчезали в парках или садах Константинополя, чтобы остаться наедине друг с другом. Они еще не знали, что минувшим вечером в город через западные ворота въехал их смертельный враг — Чекко Кавальканти с двадцатью латниками…
Роже де Мондидье нашел себе убежище в игорном доме, которых было чрезвычайно много на окраине Константинополя. С утра до вечера он просиживал за столом, бросая кости и набивая себе карманы выигранными перперами и бизантами. Вечерами он возвращался в гостинцу, покачиваясь под тяжестью монет, но счастливый, как никогда. Деньги сыпались у него отовсюду, вроде бы даже и из пустой глазницы. Зато в другой сиял веселый и радостный глаз.
— Как-нибудь ночью тебя заколют, — предупредил его Бизоль де Сент-Омер. — Что я тогда скажу твоей Жанетте?
— Что я жил честно и умер, как герой, — отозвался Роже, высыпая деньги в общую казну, которой заведовал Андре де Монбар.
— Герой — глаз с дырой, — проворчал в его сторону будущий свояк.
Сам Бизоль побывал на маневрах византийской кавалерии за стенами Константинополя. Для человека, понимающего в том толк, зрелище было удивительное. Командовал учениями сам император Алексей Комнин, которому помогали эпарх города и военный логофет. Десятки тысяч людей высыпали к долине Бруса, чтобы поглазеть, как тяжелые, хорошо вооруженные всадники и пешие трапезиты штурмуют деревянную крепость, построенную и защищаемую моряками константинопольского флота. Всего в маневрах участвовало более пяти тысяч человек, причем несколько полков, гетерий, состояли исключительно из наемников: русских, итальянцев, англосаксов, скандинавов, немцев. Да и сам военный логофет был по происхождению армянином. Моряки храбро защищались и делали дерзкие вылазки, разрушая линейный строй кавалерии, но все же, с помощью осадных машин, трапезиты пробили несколько брешей в стенах крепости, куда первым хлынул иностранный полк франков. Довольный земляками, Бизоль де Сент-Омер бурными криками выразил свой восторг, хлопнув по плечу соседа, отчего тот повалился на землю, очнувшись лишь после окончания маневров.
Маркиз Хуан де Сетина нашел себе другое занятие. Он посетил Константинопольский университет, где с удовольствием прослушал блестящую, полную наблюдательности, остроумия и тонкой психологии лекцию византийского профессора и писателя Пселла о произведениях Лукиана.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186
Пожилой, но выглядевший моложаво человек с загорелым, умным лицом, сидя в императорских покоях западного крыла Влахернского дворца, размышлял об этом и о многом другом, бегло проглядывая списки прибывших в Константинополь знатных гостей, поданных ему эпархом города, когда взгляд его наткнулся на имя Гуго де Пейна.
— Да-да, — пробормотал он, — кажется о нем мне рассказывали Алансон и Анна, об этом рыцаре, отличившимся в Труа. Но что он здесь делает?
Алексей Комнин длинным, отполированным ногтем подчеркнул это имя в списке.
— Поинтересуйтесь этим человеком, — обратился он к эпарху.
Полчаса спустя, протоспафарий дворца принес ему другой список — тех лиц, которые испрашивали у императора аудиенции. И вновь взгляд Алексея Комнина сделал остановку на имени Гуго де Пейна.
— Через три дня, — коротко сказал он протоспафарию, указывая на отмеченное имя. Потом он подошел к окну и попросил позвать к себе свою дочь, которой доверял больше всех из окружавших его людей.
2
Два дня, прожитых в Константинополе, стоят двух месяцев, проведенных в любом другом городе. За эти сутки рыцари, стряхнув с себя дорожную пыль и тяготы длинного путешествия, омылись в щедрых волнах эллинской радости жизни, свежести чувств и восприятия мира. Так пограничное состояние души способствует ее прозрению и разрыву, так, наверное, существование человека на границе Востока и Запада неуклонно ведет его к вечному движению вперед и назад, исключающему покой.
Людвиг фон Зегенгейм, встретив знакомых рыцарей — участников похода Годфруа Буйонского на Иерусалим, проводил с ними время в таверне Золотого Рога, вспоминая минувшие дни и схватки с сарацинами. В другой таверне, неподалеку от первой, гулял с друзьями-сербами Милан Гораджич, и оттуда часто доносились веселые славянские песни, перебиваемые тевтонскими маршами. В конце концов, обе компании объединились, но на первых порах чуть не передрались, и только вмешательство Людвига и Милана успокоило воинов. Примирила их выкаченная прямо на пристань бочка доброго рейнского вина.
Виченцо Тропези и Алессандра Гварини ушли в венецианский квартал, который необычайно вырос со времен воцарения Алексея Комнина. Теперь в Константинополе насчитывалось около 16 тысяч итальянцев, расселившихся на берегу Золотого Рога и пользующихся особым покровительством императора. Они были освобождены от многих таможенных пошлин, причем местное население смотрело на них не как на иностранцев, а как на урожденных греков. Особые привилегии сослужили им плохую службу: пройдет несколько десятков лет, и их алчность, надменность и дерзость вызовет ненависть у византийцев, а наследник Алексея Комнина — Мануил совершит, наверное, первый акт репатриации в истории: велит арестовать поголовно всех венецианцев и отправить их в отдаленный, труднодоступный для проживания район в горах. Пока же Виченцо и его прелестная супруга, все еще одетая в мужское платье (хотя ей страсть как хотелось облачиться в изящные и легкие византийские одежды, примерить далматику, тунику или мягкие пурпурные башмачки), находили среди соотечественников радушный прием. Но чаще, они исчезали в парках или садах Константинополя, чтобы остаться наедине друг с другом. Они еще не знали, что минувшим вечером в город через западные ворота въехал их смертельный враг — Чекко Кавальканти с двадцатью латниками…
Роже де Мондидье нашел себе убежище в игорном доме, которых было чрезвычайно много на окраине Константинополя. С утра до вечера он просиживал за столом, бросая кости и набивая себе карманы выигранными перперами и бизантами. Вечерами он возвращался в гостинцу, покачиваясь под тяжестью монет, но счастливый, как никогда. Деньги сыпались у него отовсюду, вроде бы даже и из пустой глазницы. Зато в другой сиял веселый и радостный глаз.
— Как-нибудь ночью тебя заколют, — предупредил его Бизоль де Сент-Омер. — Что я тогда скажу твоей Жанетте?
— Что я жил честно и умер, как герой, — отозвался Роже, высыпая деньги в общую казну, которой заведовал Андре де Монбар.
— Герой — глаз с дырой, — проворчал в его сторону будущий свояк.
Сам Бизоль побывал на маневрах византийской кавалерии за стенами Константинополя. Для человека, понимающего в том толк, зрелище было удивительное. Командовал учениями сам император Алексей Комнин, которому помогали эпарх города и военный логофет. Десятки тысяч людей высыпали к долине Бруса, чтобы поглазеть, как тяжелые, хорошо вооруженные всадники и пешие трапезиты штурмуют деревянную крепость, построенную и защищаемую моряками константинопольского флота. Всего в маневрах участвовало более пяти тысяч человек, причем несколько полков, гетерий, состояли исключительно из наемников: русских, итальянцев, англосаксов, скандинавов, немцев. Да и сам военный логофет был по происхождению армянином. Моряки храбро защищались и делали дерзкие вылазки, разрушая линейный строй кавалерии, но все же, с помощью осадных машин, трапезиты пробили несколько брешей в стенах крепости, куда первым хлынул иностранный полк франков. Довольный земляками, Бизоль де Сент-Омер бурными криками выразил свой восторг, хлопнув по плечу соседа, отчего тот повалился на землю, очнувшись лишь после окончания маневров.
Маркиз Хуан де Сетина нашел себе другое занятие. Он посетил Константинопольский университет, где с удовольствием прослушал блестящую, полную наблюдательности, остроумия и тонкой психологии лекцию византийского профессора и писателя Пселла о произведениях Лукиана.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186