«Он, конечно же, честолюбив», – решил иезуит.
– Вы удостаиваете меня слишком большой и незаслуженной чести, сеньор, сравнивая меня, хотя бы и невзначай, со святым Иньиго.
– Иньиго Лопес де Рекальдо-и-Лойола не был святым с рождения, – раздельно проговорил испанец, пристально глядя в лицо Арамису. – Он бежал в Наварру, чтобы ускользнуть от рук испанского коррехидора, имевшего основания преследовать его. Он был посажен в Памплоне в тюрьму епископского дворца и рад был бы назваться клириком, чтобы предстать перед более снисходительным церковным трибуналом. К несчастью для Иньиго Лойолы, коррехидор провинции Гипускоп мог доказать, что обвиняемый вел совершенно недуховную жизнь… И тот был передан светскому трибуналу. Видите, господин д’Эрбле – дон Игнатий не был в то время святым.
– Новицию вроде меня не подобает выслушивать непочтительные речи об основателе ордена даже от магистра ордена, сеньор.
– Во-первых, вы уже не новиций. Я наблюдал за вами во время диспута и считаю, что вы созрели для следующей ступени посвящения. Властью, данной мне генералом ордена, я посвящаю вас, господин д’Эрбле. Отныне – вы схоластик. Излишнее самоуничижение такой же грех, как и гордыня.
А во-вторых, – мне позволено говорить то, что я считаю нужным сказать. Я давно уже професс четырех обетов. Следовательно, если я произношу то или иное в беседе с младшим членом ордена, я имею к тому основания и действую во благо.
Арамис снова поклонился.
– Итак, – бесстрастно продолжал Бонавентура, не отрывая испытующего взгляда от лица сидевшего перед ним молодого человека. – Учитель не был в то время святым. Он участвовал в различного рода скандалах, дрался на дуэлях… Вам ведь тоже приходилось драться на дуэли, господин д’Эрбле?
– Да, сеньор. Мне иногда приходилось обнажать шпагу.
– И каковы же были результаты? Надо полагать – плачевные для ваших противников, раз я вижу вас перед собой.
И опять Арамис отвечал легким поклоном.
– Правда, однажды в Кревкере огнестрельное ранение приковало вас к постели. Кстати, это произошло четвертого июня, если не ошибаюсь! А основатель нашего ордена был ранен двадцать первого мая 1521 года при обороне Памплоны. Он защищал ее от французов. А ведь и вы, господин д’Эрбле, были ранены французом.
Дон Иньиго также оказался прикованным к постели. Вы вернулись к своей диссертации, а он лишь принялся читать жития святых мучеников и Господа нашего Иисуса Христа. Вы уже до этого помышляли об аббатстве, а дон Иньиго – никогда. Но, лежа в постели, с трудом оправившись от тяжелой раны и перенесенной операции, основатель ощутил сошествие Духа Святого, властно призывавшего его и указавшего ему путь. Видите, господин д’Эрбле? Все возможно в этом мире с позволения Божьего.
Арамис хотел что-то сказать, но иезуит властным жестом помешал ему это сделать.
– Он отправился учиться – ведь он не знал даже латыни, в то время как вам она уже досконально известна. Вы также оставили службу и поступили в коллегию. Вы сделали больше, приняв монашество.
– Сеньор, вы забываете, что, перед тем как начать учиться, святой Иньиго совершил паломничество в Иерусалим.
– Ничуть. Его позвал туда долг. Вы же, господин д’Эрбле, рискуя жизнью, выполнили свой долг в другом месте.
– Я не вполне понимаю вас, сударь.
– Я говорю о вашей поездке в Тур.
Арамис снова вздрогнул, на этот раз заметнее. Что-то изменилось в его лице, и иезуит понял, что его молодой человек, а вернее – слушатель, насторожился.
– Вам это невозможно сравнивать, сеньор, и мне непонятно, зачем вы это делаете.
– Откуда вам знать, молодой человек, что возможно, а что – нет? Пути Господни неисповедимы и неизреченна милость Его. Наше с вами дело – верить и надеяться. In articulo mortis , не так ли, господин д’Эрбле? Не хотите ли отправиться в Рим? – неожиданно спросил Бонавентура.
– Но мое монашество… Кроме того, я хотел бы завершить полный курс обучения в коллегии.
– Вы продолжите обучение в Риме.
– Есть еще немаловажное обстоятельство, которое удерживает меня, сеньор.
– Какое?
– Я – француз.
– Но и я – не итальянец. Сказано: «Omne solum forti partia est, ut piscubus aeguor» . У христианина нет родины, а у члена нашего святого ордена – тем более.
– Но сказано также: «Если твой правый глаз соблазняет тебя, вырви его». Это соблазн, сеньор. Мне хотелось бы отправиться в Вечный Город и припасть к Святому Престолу, но сейчас я не могу себе этого позволить.
– Не надо уверток, сударь. Ваше сердце – в Туре. Что же – это так понятно в ваши годы.
В глазах Арамиса мелькнуло недоверие, не покидавшее его, впрочем, на всем протяжении этого необычного для него разговора.
– Этот соблазн, сеньор, я уже вырвал из своего сердца.
– Вы хотите сказать, что не оставили в нем места ни для кого, кроме Господа?
– Да, сеньор, – твердо произнес Арамис.
Магистр в задумчивости побарабанил сухими пальцами по столу.
– Errare humanum est . Вы еще очень молоды.
– И тем не менее это так.
– Жаль.
– Вы что-то сказали, сеньор?
– Я сказал – жаль.
– Право же, вы говорите загадками, сеньор.
– Вам непонятно?
– Видимо, мой разум слаб, сеньор.
– Не наговаривайте на себя, господин д’Эрбле. Вы догадываетесь, о чем идет речь. Вы из тех людей, которым слова зачастую лишь помогают скрывать свои мысли! Поездка в Тур, захоти вы сделаться немного догадливее, могла бы стать для вас тем же, чем сотню лет назад для дона Иньиго стало паломничество в Иерусалим.
Захоти вы сделаться чуть догадливее, я мог бы стать вашим кардиналом Контарини и ходатайствовал бы о вас перед тем, во власти кого снова произнести: «Digitus dei est hic!» Я не требую от вас немедленного ответа. Поразмыслите на досуге. Но помните: промедление смерти подобно. Возможно, я не захочу больше повторить того, что сказал вам сегодня.
Вернувшись в свою келью после разговора с магистром, Арамис долго лежал на топчане в полном молчании, не зажигая свечи. Затем он сел к столу и написал несколько строк своим мелким бисерным почерком.
Наутро, направляясь в коллегию, Арамис передал Базену аккуратно сложенную записку. Базен поклонился и исчез. Записку, написанную господином, слуга зашил в подкладку куртки, тщательно подобрав нитки соответствующего цвета, чтобы новые стежки были неотличимы от старых.
Вечером того же дня Базен выехал в Тур.
Глава шестьдесят шестая
Прощание с Атосом
Возвратившись в Париж, д’Артаньян в самом деле не помнил почти ничего из того, что ему сообщила ясновидящая Анна Перье. Но он смутно догадывался о том, что Камилла де Бриссар не умерла, хотя иногда ему казалось, что все бывшее с ним в харчевне «Герб Оверии» не больше, чем цветной сон, который сменился неприглядной, серой явью.
Молодой человек испытывал потребность поделиться своим горем с кем-либо близким.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121