Поминутно он бросался к столу, набрасывал что-то на разложенных там листочках, снова ходил, шевелил губами, заглядывал в промеморийки, снова кидался к столу, вымарывал уже написанное, вставлял новое, перечитывал, комкал листочек, швырял на пол... Вскоре он уже расхаживал по сплошному ковру скомканной бумаги. Таня позвала его обедать — он так на нее рыкнул, что она ахнула и убежала. К вечеру он сам выбежал на кухню, схватил бутерброд и велел Тане принести в комнату кофе. Царящий там беспорядок изумил ее, но она не решилась предложить прибраться: Иван творил. Дело святое. Даже когда настала ночь и Танины глаза стали слипаться, она не рискнула войти в комнату. Помаявшись минут пятнадцать, она разложила в кабинетике Ивана кресло-кровать и прикорнула там. Только она легла, ворвался Иван и потребовал, чтобы она перешла на кровать, а сам зажег лампу, лихорадочными движениями сложил кресло, чтобы можно было пробраться к столу, уселся и, подперев голову левой рукой, застрочил. Далеко за полночь Таню разбудил стрекот пишущей машинки: Иван набело перепечатывал сочиненное.
После всех треволнений этой ночи Таня проснулась, по своим понятиям, поздно — в половине десятого. Иван куда-то убежал. По субботам в этом семестре занятий не было, и Таня занялась приборкой. Вынесла полное ведро скомканной бумаги, пропылесосила ковер, стерла пыль. Потом зашла прибрать в кабинетик. На столе Ивана стояла расчехленная машинка, лежали исписанные листки. Таня не удержалась, заглянула. Интересно все-таки: что же так интенсивно день и ночь творил муж? Это были стихи, которые перемежались непонятными ремарками типа: «Тут марш. Знамена справа. Далее см. Пандалевский. Танец». Таня пробежалась глазами по стихотворным строчкам и нахмурилась. Она ничего не понимала.
На трассе БАМ лежит ночная мгла...
О, стройка века, наше поле боя!
Мне радостно, легко, судьба моя светла —
Она навеки связана с тобою.
Дальше шло в том же духе. Это к какому-нибудь капустнику, что ли? Конкурс пародистов? Она вспомнила вчерашнее лицо Ивана и от этой гипотезы отказалась. Чего-чего, а веселья в лице мужа не было. Тогда что?
На другом листке было крупными буквами выведено:
«БАЛЛАДА О КАМЕРНОЙ МУЗЫКЕ». Кривые, сбегающие вниз строчки повествовали о беспризорниках, которые сначала стучали на зубах, как в фильме «Республика ШКИД», и пели про свою несчастную долю, а потом появился какой-то большевик и начал вещать про грядущую светлую жизнь. Были там такие строки:
Революция заботится о детях.
Кто б ты ни был раньше — жулик, вор,
Для тебя построим дом наш светлый,
Выведем на жизненный простор.
Для начала мы вас сводим в баню,
Подстрижем и выдадим штаны.
Все вы — Васи, Пети, Коли, Вани —
Очень революций нужны.
Потом началась обещанная светлая жизнь в трудовой коммуне.
Их читать учили, дали книги,
Чтобы сделать грамотных людей —
И произошли большие сдвиги
В темной психологии детей.
От этих «сдвигов в психологии» Таню разобрал неудержимый хохот. Отдышавшись, она дочитала балладу. Кончалась она тем, что чистые, «окультуренные» дети сидят в светлом и прекрасном зале филармонии и, затаив дыхание, слушают концерт камерной музыки. Это, по крайней мере, объясняло название Ванькиного шедевра: от «музыки» на зубах в сырой камере до камерного оркестра в царственном зале. Ловко.
На следующем листочке было что-то про стальных коней, надежных, как верные друзья, и верных друзей, Крепких, как стальные кони. Дальше Таня читать не стала и положила листочки на место с каким-то непонятным ей чувством. Ей было не по себе. Она заварила кофе. Лишь выпив две чашки, поняла, что за чувство переполняло ее — это брезгливость и неловкость за Ивана, словно она застала мужа за каким-то постыдным, непристойным занятием. Ей очень хотелось выяснить, во что это он ввязался, но она не хотела первой заводить этот разговор. Неудобно как-то. Захочет — сам расскажет.
Вернулся он в приподнятом настроении, с букетом гвоздик, расцеловал жену, умял три четверти курицы и целую сковородку картошки и, поблескивая довольными, замаслившимися глазами, повлек Таню в комнату, на кровать — исключительное событие, достойное занесения в анналы семейной истории. Ей бы, дуре, лежать да молча радоваться, но радости что-то не было.
— С чего это ты вдруг? — спросила она, когда Иван, слезши с нее и немного отдышавшись, потянулся за «Беломором».
— Это тайна! — весело ответил Иван. — Ничего, скоро узнаешь.
В четверг, спихнув тяжелейший зачет по высшей математике, к которому она готовилась неделю, Таня приползла домой, еле-еле найдя в себе силы переодеться и помыть руки, свалилась в постель и заснула мертвым сном.
Но отоспаться не удалось. Разбудили ее настойчивые толчки. Она открыла глаза и увидела над собой разрумянившегося, возбужденного Ивана в выходном костюме. Он тряс ее за плечо и приговаривал:
— Вставай, вставай, нашла время!
— Да что такое? — спросила она, протирая глаза.
— Увидишь. Давай быстро, умойся, подмажься, оденься понарядней и поехали... Опаздываем!
— Куда?
— Вопросы потом! — крикнул Иван и убежал. Направляясь в ванную, Таня увидела его через распахнутую дверь кухни. Он шарил в холодильнике и что-то торопливо запихивал в рот.
На лестничной площадке Иван судорожно нажал кнопку лифта. Никакого движения не последовало — лифт не работал. Иван плюнул, выругался, что было для него совсем необычно, подхватил Таню под руку и помчался по лестнице.
До метро они бежали под низким, прыскающим моросью октябрьским небом и домчались под своды «Приморской» совсем мокрые.
— Ничего, внизу обсохнем! — сказал Иван запыхавшейся Тане. Сам он ничуть не устал от пробежки, его подпитывала буквально струившаяся из него нервная энергия.
Ехали они через весь город, до «Ленинского проспекта», потом еще тряслись в набитом автобусе, причем Иван поминутно взглядывал на часы.
— ПТУ «Коммунара» на следующей? — нетерпеливо спросил он вжатую в них бабку.
— На следующей, да, — рассеянно ответила бабка.
— Выходите?
— Я-то... Не, мне через одну...
Иван подхватил Таню, протиснулся мимо бабки, расплющив ее о чью-то спину, бабка заохала, а Иван, не оборачиваясь, продолжал пробиваться к дверям.
— Да выпустим, не дергайся! — сказал ему стоящий впереди мужик, и Иван затих.
Они вырвались из автобуса, и Иван устремился к бетонному зданию со шпилем, возвышавшемуся среди унылых и серых жилых коробок.
— Нам туда! — кричал он, увлекая за собой Таню. Редкие прохожие смотрели на них удивленно. Иван взбежал по широким бетонным ступеням и толкнул широкую стеклянную дверь. Внутри путь им перегородил металлический барьер, заканчивающийся вертушкой и стеклянной будкой вахтерши.
— Актовый зал там?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131
После всех треволнений этой ночи Таня проснулась, по своим понятиям, поздно — в половине десятого. Иван куда-то убежал. По субботам в этом семестре занятий не было, и Таня занялась приборкой. Вынесла полное ведро скомканной бумаги, пропылесосила ковер, стерла пыль. Потом зашла прибрать в кабинетик. На столе Ивана стояла расчехленная машинка, лежали исписанные листки. Таня не удержалась, заглянула. Интересно все-таки: что же так интенсивно день и ночь творил муж? Это были стихи, которые перемежались непонятными ремарками типа: «Тут марш. Знамена справа. Далее см. Пандалевский. Танец». Таня пробежалась глазами по стихотворным строчкам и нахмурилась. Она ничего не понимала.
На трассе БАМ лежит ночная мгла...
О, стройка века, наше поле боя!
Мне радостно, легко, судьба моя светла —
Она навеки связана с тобою.
Дальше шло в том же духе. Это к какому-нибудь капустнику, что ли? Конкурс пародистов? Она вспомнила вчерашнее лицо Ивана и от этой гипотезы отказалась. Чего-чего, а веселья в лице мужа не было. Тогда что?
На другом листке было крупными буквами выведено:
«БАЛЛАДА О КАМЕРНОЙ МУЗЫКЕ». Кривые, сбегающие вниз строчки повествовали о беспризорниках, которые сначала стучали на зубах, как в фильме «Республика ШКИД», и пели про свою несчастную долю, а потом появился какой-то большевик и начал вещать про грядущую светлую жизнь. Были там такие строки:
Революция заботится о детях.
Кто б ты ни был раньше — жулик, вор,
Для тебя построим дом наш светлый,
Выведем на жизненный простор.
Для начала мы вас сводим в баню,
Подстрижем и выдадим штаны.
Все вы — Васи, Пети, Коли, Вани —
Очень революций нужны.
Потом началась обещанная светлая жизнь в трудовой коммуне.
Их читать учили, дали книги,
Чтобы сделать грамотных людей —
И произошли большие сдвиги
В темной психологии детей.
От этих «сдвигов в психологии» Таню разобрал неудержимый хохот. Отдышавшись, она дочитала балладу. Кончалась она тем, что чистые, «окультуренные» дети сидят в светлом и прекрасном зале филармонии и, затаив дыхание, слушают концерт камерной музыки. Это, по крайней мере, объясняло название Ванькиного шедевра: от «музыки» на зубах в сырой камере до камерного оркестра в царственном зале. Ловко.
На следующем листочке было что-то про стальных коней, надежных, как верные друзья, и верных друзей, Крепких, как стальные кони. Дальше Таня читать не стала и положила листочки на место с каким-то непонятным ей чувством. Ей было не по себе. Она заварила кофе. Лишь выпив две чашки, поняла, что за чувство переполняло ее — это брезгливость и неловкость за Ивана, словно она застала мужа за каким-то постыдным, непристойным занятием. Ей очень хотелось выяснить, во что это он ввязался, но она не хотела первой заводить этот разговор. Неудобно как-то. Захочет — сам расскажет.
Вернулся он в приподнятом настроении, с букетом гвоздик, расцеловал жену, умял три четверти курицы и целую сковородку картошки и, поблескивая довольными, замаслившимися глазами, повлек Таню в комнату, на кровать — исключительное событие, достойное занесения в анналы семейной истории. Ей бы, дуре, лежать да молча радоваться, но радости что-то не было.
— С чего это ты вдруг? — спросила она, когда Иван, слезши с нее и немного отдышавшись, потянулся за «Беломором».
— Это тайна! — весело ответил Иван. — Ничего, скоро узнаешь.
В четверг, спихнув тяжелейший зачет по высшей математике, к которому она готовилась неделю, Таня приползла домой, еле-еле найдя в себе силы переодеться и помыть руки, свалилась в постель и заснула мертвым сном.
Но отоспаться не удалось. Разбудили ее настойчивые толчки. Она открыла глаза и увидела над собой разрумянившегося, возбужденного Ивана в выходном костюме. Он тряс ее за плечо и приговаривал:
— Вставай, вставай, нашла время!
— Да что такое? — спросила она, протирая глаза.
— Увидишь. Давай быстро, умойся, подмажься, оденься понарядней и поехали... Опаздываем!
— Куда?
— Вопросы потом! — крикнул Иван и убежал. Направляясь в ванную, Таня увидела его через распахнутую дверь кухни. Он шарил в холодильнике и что-то торопливо запихивал в рот.
На лестничной площадке Иван судорожно нажал кнопку лифта. Никакого движения не последовало — лифт не работал. Иван плюнул, выругался, что было для него совсем необычно, подхватил Таню под руку и помчался по лестнице.
До метро они бежали под низким, прыскающим моросью октябрьским небом и домчались под своды «Приморской» совсем мокрые.
— Ничего, внизу обсохнем! — сказал Иван запыхавшейся Тане. Сам он ничуть не устал от пробежки, его подпитывала буквально струившаяся из него нервная энергия.
Ехали они через весь город, до «Ленинского проспекта», потом еще тряслись в набитом автобусе, причем Иван поминутно взглядывал на часы.
— ПТУ «Коммунара» на следующей? — нетерпеливо спросил он вжатую в них бабку.
— На следующей, да, — рассеянно ответила бабка.
— Выходите?
— Я-то... Не, мне через одну...
Иван подхватил Таню, протиснулся мимо бабки, расплющив ее о чью-то спину, бабка заохала, а Иван, не оборачиваясь, продолжал пробиваться к дверям.
— Да выпустим, не дергайся! — сказал ему стоящий впереди мужик, и Иван затих.
Они вырвались из автобуса, и Иван устремился к бетонному зданию со шпилем, возвышавшемуся среди унылых и серых жилых коробок.
— Нам туда! — кричал он, увлекая за собой Таню. Редкие прохожие смотрели на них удивленно. Иван взбежал по широким бетонным ступеням и толкнул широкую стеклянную дверь. Внутри путь им перегородил металлический барьер, заканчивающийся вертушкой и стеклянной будкой вахтерши.
— Актовый зал там?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131