— Ну и что? Чем я могу выручить? Не стоит у тебя, что ли?
Кузин покраснел.
— Стоит, не стоит! Не в этом дело. Надо будет — встанет как миленький... Ты вот что, Петрович... ты ж про звонок-то наврал, просто чтобы свалить отсюда по-быстрому. Тебе ж наши увеселения всегда были не очень. Сидишь, скалишься только...
— Да уж, не любитель, — согласился Воронов.
— Вот видишь. Выручай, а? Уведи отсюда эту...
— Кого? — спросил Воронов, хотя прекрасно понял, о ком говорит Кузин.
— Ну, циричку эту малахольную, Чернову. Сидит, сука, глазами лупает, только кайф ломает — аж кусок в горло не лезет. Галка вон кипит вся, еще через стакан в волоса ей вцепится. Томка киснуть уже начала... Ну сделай, ну, будь человеком...
— И куда ж я ее уведу? В даль светлую?
— Зачем вдаль? — не понял Кузин. — Тут и поблизости грибочки произрастают. Взяли в ручки по кузовку и пошли себе на тихую охоту.
Воронов призадумался.
— Попробую. Обещать не обещаю, но... Если получится — с тебя бутылка.
Кузин обреченно кивнул.
— За магнитофон головой отвечаешь, — добавил Воронов.
— Само собой.
Они вернулись на пригорок. Кузин отправился строгать сало, а Воронов направился к Елене, которая сидела стороне от прочих рядом с магнитофоном и слушала Джо Дассена.
— Нравится? — спросил он.
— Дассен? Не особенно. Но все веселей, чем пьяные бабьи разговоры... А вы что, уже позвонили? Быстро.
— Есть предложение, — деловито сказал Воронов, словно не услышав ее вопроса. — Здесь уже лучше не будет. Если вы не любительница полусырой свинины второй категории, пьяных откровений, слез и танцев в голом виде, то не исчезнуть ли нам отсюда?
Елена внимательно посмотрела на него.
— Исчезнуть? Куда?
— Я приглашаю вас в здешние леса. Вы же там еще не бывали. Удивительные леса, богатейшие. Грибов — море. Вы грибы собирать любите?
— Нет. У нас в Солнечном на один гриб десять грибников.
— Ну вот, а у нас в Волкино на десять тысяч грибов два грибника — мы с вами. Пошли.
Она задумалась, потом решительно тряхнула головой.
— Пошли.
С собой они взяли корзинку, в которой Света принесла с кухни посуду, и полиэтиленовый пакет с ручками.
Лес подействовал на них обоих умиротворяюще. Воронов рассказывал о своем деревенском детстве, о родных брянских лесах, о ягодах и грибах, съедобных и ядовитых, о целебных лесных травах, о повадках диких животных. Елена слушала, и ей было интересно.
Воронов находил грибы за обоих. Он собирал штук пять-шесть, пока она находила хотя бы один — как правило, поганку, — а потом вставал рядом с ней и показывал:
— Ну вот же, вот он, прямо у вас под ногами! Какой красноголовик! Не наступите.
Она нагибалась и только тогда замечала гриб и брала его. Сознание столь явного своего преимущества над ней сделало Воронова благодушным и разговорчивым. От детства и отрочества он перешел к юности. У него была судьба, типичная для человека его склада: приезд в большой город с картонным чемоданчиком и аттестатом в кармане латаного пиджачка, завод, общежитие с лимитной пропиской, вечерний техникум, армия, снова завод, вечерний институт, квартира, в которую он тут же выписал из деревни мать, расчет вариантов и выбор пути. Целеустремленность, упорство, работа над собой, видение цели.. И при этом он, рассказывая, не упускал ни один грибок на их пути, вынимал с корнем («Многие считают, что надо ножом срезать у земли, но это неверно — тогда начинает болеть грибница»), аккуратно складывал в корзину.
— Смотрите, какой здоровый! — воскликнула вдруг Елена.
— Где?
— Да там, у елки.
Она устремилась по направлению к большой темно-красной шляпке, высунувшейся из-под изогнутого елового корня. Но тут моховая кочка просела под ее ногой, и Елена неловко упала на бок.
Воронов кинулся к ней, помог встать.
— Как вы? Ничего не болит? Елена слабо улыбнулась.
— Да вот, нога немного.
Она сделала шаг, другой — и, вскрикнув, упала во второй раз.
— Подвернула, кажется, — виновато сказала она. — Ничего, как-нибудь доковыляю.
— Нет, — сказал Воронов, нагнулся и легко, как пушинку, поднял ее на руки. — Держите меня за шею. Крепче.
Он снова нагнулся, подцепил корзину и зажал ее в кулаке той руки, которая держала Елену под колени.
— Пустите, — сказала Елена. — Вам же тяжело.
— Нисколько, — он улыбнулся. — Да, хорошо ходить в лес с изящной женщиной.
— Хотя бы корзинку оставьте.
— Ну уж нет! Зря старались, что ли? Да и ушли мы недалеко. Не успели.
— Вы хоть знаете, в какую нам сторону?
— Я хорошо ориентируюсь.
Она крепко обняла его за шею. Его шаги укачивали ее как младенца.
— Давненько меня на руках не носили, — сказала она, заглядывая снизу в его лицо.
Он сосредоточенно молчал. Елена с наслаждением наблюдала, как тяжелеет его дыхание, переходя в сопение и пыхтение, как постепенно багровеет и покрывается потом его топорное лицо, наливаются кровью свинячьи, плебейские глаза, как начинают дрожать сильные руки, напряженно удерживающие ее и при этом не выпускающие корзину.
«Еще сто шагов, — подумала она. — Нет, лучше двести. Или пока сам не попросит... Нет, такой не попросит...»
— Стоп! — сказала она. — Спустите меня. Вы совсем измотались. Привал.
— Осталось-то всего чуть-чуть, — прохрипел он, не выпуская ее из рук.
— Тем более. Явитесь пред очи коллектива свежим и отдохнувшим.
Он усадил ее на мягкий сухой мох, поставил рядом корзину, утер рукавом лицо и усмехнулся.
— Коллектив до утра на берегу увеселяться будет. Если только дождь не зарядит. Я их знаю.
— Жалеете, наверное, что не остались с ними? Сейчас бы веселились и гуляли, а приходится таскать на себе взбалмошную стерву.
Он с наслаждением плюхнулся рядом с ней.
— Вот уж не знал, что вы любите комплименты, — сказал он.
— То есть?
— Говоря про «стерву», вы явно стремились, чтобы я начал возражать. Я лучше промолчу.
— И правильно. Тогда не придется врать... Кстати, силы подкрепить не желаете?
— Это смотря как...
Она достала из внутреннего кармана куртки плоскую прозрачную фляжку.
— Увы, льда предложить не могу. Но, по-моему, и так Достаточно прохладно. Лично я даже немного замерзла и очень не прочь погреться. — Она отвернула крышку и отважно хлебнула. На глазах у нее тут же выступили слезы, и перехватило дыхание. Она вздрогнула, резко выдохнула и протянула фляжку ему. Он взял фляжку и начал внимательно изучать ее, словно не веря собственным глазам.
— Да вы хлебните, — сказала Елена. — Уверяю вас содержимое полностью соответствует этикетке.
— Надо же, — мечтательно сказал он. — «Олд Граус» Мое любимое... Да, давненько...
Он понюхал фляжку, осторожно поднес к губам, сделал первый, пробный глоточек, пошевелил языком, раскатывая виски по небу, потом глотнул второй раз, уже основательно.
— Как вы узнали?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131
Кузин покраснел.
— Стоит, не стоит! Не в этом дело. Надо будет — встанет как миленький... Ты вот что, Петрович... ты ж про звонок-то наврал, просто чтобы свалить отсюда по-быстрому. Тебе ж наши увеселения всегда были не очень. Сидишь, скалишься только...
— Да уж, не любитель, — согласился Воронов.
— Вот видишь. Выручай, а? Уведи отсюда эту...
— Кого? — спросил Воронов, хотя прекрасно понял, о ком говорит Кузин.
— Ну, циричку эту малахольную, Чернову. Сидит, сука, глазами лупает, только кайф ломает — аж кусок в горло не лезет. Галка вон кипит вся, еще через стакан в волоса ей вцепится. Томка киснуть уже начала... Ну сделай, ну, будь человеком...
— И куда ж я ее уведу? В даль светлую?
— Зачем вдаль? — не понял Кузин. — Тут и поблизости грибочки произрастают. Взяли в ручки по кузовку и пошли себе на тихую охоту.
Воронов призадумался.
— Попробую. Обещать не обещаю, но... Если получится — с тебя бутылка.
Кузин обреченно кивнул.
— За магнитофон головой отвечаешь, — добавил Воронов.
— Само собой.
Они вернулись на пригорок. Кузин отправился строгать сало, а Воронов направился к Елене, которая сидела стороне от прочих рядом с магнитофоном и слушала Джо Дассена.
— Нравится? — спросил он.
— Дассен? Не особенно. Но все веселей, чем пьяные бабьи разговоры... А вы что, уже позвонили? Быстро.
— Есть предложение, — деловито сказал Воронов, словно не услышав ее вопроса. — Здесь уже лучше не будет. Если вы не любительница полусырой свинины второй категории, пьяных откровений, слез и танцев в голом виде, то не исчезнуть ли нам отсюда?
Елена внимательно посмотрела на него.
— Исчезнуть? Куда?
— Я приглашаю вас в здешние леса. Вы же там еще не бывали. Удивительные леса, богатейшие. Грибов — море. Вы грибы собирать любите?
— Нет. У нас в Солнечном на один гриб десять грибников.
— Ну вот, а у нас в Волкино на десять тысяч грибов два грибника — мы с вами. Пошли.
Она задумалась, потом решительно тряхнула головой.
— Пошли.
С собой они взяли корзинку, в которой Света принесла с кухни посуду, и полиэтиленовый пакет с ручками.
Лес подействовал на них обоих умиротворяюще. Воронов рассказывал о своем деревенском детстве, о родных брянских лесах, о ягодах и грибах, съедобных и ядовитых, о целебных лесных травах, о повадках диких животных. Елена слушала, и ей было интересно.
Воронов находил грибы за обоих. Он собирал штук пять-шесть, пока она находила хотя бы один — как правило, поганку, — а потом вставал рядом с ней и показывал:
— Ну вот же, вот он, прямо у вас под ногами! Какой красноголовик! Не наступите.
Она нагибалась и только тогда замечала гриб и брала его. Сознание столь явного своего преимущества над ней сделало Воронова благодушным и разговорчивым. От детства и отрочества он перешел к юности. У него была судьба, типичная для человека его склада: приезд в большой город с картонным чемоданчиком и аттестатом в кармане латаного пиджачка, завод, общежитие с лимитной пропиской, вечерний техникум, армия, снова завод, вечерний институт, квартира, в которую он тут же выписал из деревни мать, расчет вариантов и выбор пути. Целеустремленность, упорство, работа над собой, видение цели.. И при этом он, рассказывая, не упускал ни один грибок на их пути, вынимал с корнем («Многие считают, что надо ножом срезать у земли, но это неверно — тогда начинает болеть грибница»), аккуратно складывал в корзину.
— Смотрите, какой здоровый! — воскликнула вдруг Елена.
— Где?
— Да там, у елки.
Она устремилась по направлению к большой темно-красной шляпке, высунувшейся из-под изогнутого елового корня. Но тут моховая кочка просела под ее ногой, и Елена неловко упала на бок.
Воронов кинулся к ней, помог встать.
— Как вы? Ничего не болит? Елена слабо улыбнулась.
— Да вот, нога немного.
Она сделала шаг, другой — и, вскрикнув, упала во второй раз.
— Подвернула, кажется, — виновато сказала она. — Ничего, как-нибудь доковыляю.
— Нет, — сказал Воронов, нагнулся и легко, как пушинку, поднял ее на руки. — Держите меня за шею. Крепче.
Он снова нагнулся, подцепил корзину и зажал ее в кулаке той руки, которая держала Елену под колени.
— Пустите, — сказала Елена. — Вам же тяжело.
— Нисколько, — он улыбнулся. — Да, хорошо ходить в лес с изящной женщиной.
— Хотя бы корзинку оставьте.
— Ну уж нет! Зря старались, что ли? Да и ушли мы недалеко. Не успели.
— Вы хоть знаете, в какую нам сторону?
— Я хорошо ориентируюсь.
Она крепко обняла его за шею. Его шаги укачивали ее как младенца.
— Давненько меня на руках не носили, — сказала она, заглядывая снизу в его лицо.
Он сосредоточенно молчал. Елена с наслаждением наблюдала, как тяжелеет его дыхание, переходя в сопение и пыхтение, как постепенно багровеет и покрывается потом его топорное лицо, наливаются кровью свинячьи, плебейские глаза, как начинают дрожать сильные руки, напряженно удерживающие ее и при этом не выпускающие корзину.
«Еще сто шагов, — подумала она. — Нет, лучше двести. Или пока сам не попросит... Нет, такой не попросит...»
— Стоп! — сказала она. — Спустите меня. Вы совсем измотались. Привал.
— Осталось-то всего чуть-чуть, — прохрипел он, не выпуская ее из рук.
— Тем более. Явитесь пред очи коллектива свежим и отдохнувшим.
Он усадил ее на мягкий сухой мох, поставил рядом корзину, утер рукавом лицо и усмехнулся.
— Коллектив до утра на берегу увеселяться будет. Если только дождь не зарядит. Я их знаю.
— Жалеете, наверное, что не остались с ними? Сейчас бы веселились и гуляли, а приходится таскать на себе взбалмошную стерву.
Он с наслаждением плюхнулся рядом с ней.
— Вот уж не знал, что вы любите комплименты, — сказал он.
— То есть?
— Говоря про «стерву», вы явно стремились, чтобы я начал возражать. Я лучше промолчу.
— И правильно. Тогда не придется врать... Кстати, силы подкрепить не желаете?
— Это смотря как...
Она достала из внутреннего кармана куртки плоскую прозрачную фляжку.
— Увы, льда предложить не могу. Но, по-моему, и так Достаточно прохладно. Лично я даже немного замерзла и очень не прочь погреться. — Она отвернула крышку и отважно хлебнула. На глазах у нее тут же выступили слезы, и перехватило дыхание. Она вздрогнула, резко выдохнула и протянула фляжку ему. Он взял фляжку и начал внимательно изучать ее, словно не веря собственным глазам.
— Да вы хлебните, — сказала Елена. — Уверяю вас содержимое полностью соответствует этикетке.
— Надо же, — мечтательно сказал он. — «Олд Граус» Мое любимое... Да, давненько...
Он понюхал фляжку, осторожно поднес к губам, сделал первый, пробный глоточек, пошевелил языком, раскатывая виски по небу, потом глотнул второй раз, уже основательно.
— Как вы узнали?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131