Желанная, как никогда.
— Ты? — выдохнул он.
Он уже и забыл, какая она может быть красивая, как задорно выбивается из-под голубой шапочки рыжий хохолок, как толстый просторный свитер не только не скрывает высокую грудь и вновь обретенную тонкую талию, а, напротив, словно намеком обозначает их и тем самым подчеркивает.
— Я, — подтвердила она. — А тебе нужен кто-то другой?
В этом ироничном, спокойном тоне ему слышалось что-то не то, что-то неправильное. Нет, не искусственность, не попытка взбодрить себя и его, но... В общем, неправильное.
— Я так ждал встречи с тобой, — начал он, чувству", что тоже говорит не то.
— А я-то как ждала! И вот дождалась. Ну, что скажешь, Большой Брат?
Он подбежал к ней, взял за руку, поцеловал в свежие, морозные губы. Она дала себя поцеловать — и только.
— Как ты? — спросил он.
— Да как тебе сказать... Знаешь, неохота на ходу разговаривать, а стоять здесь холодно. Побежали-ка до дому, там и поговорим.
Она легко оттолкнулась палками и, обогнув Павла, заскользила по лыжне вниз.
«Если обернется — я пропал», — ни с того ни с сего подумал он, отмахнулся от этой нелепой мысли и побежал следом за ней.
— Зря ты приехал, — говорила Таня уже у себя в комнате, дрожащей рукой прикуривая четвертую подряд сигарету от третьей. — Я так стараюсь привести себя в порядок, отойти от этого ужаса, что-то стало уже получаться — а тут ты... Только разбередил рану.
Павел сидел в кресле у стола и смотрел на Танину дрожащую руку с сигаретой.
— Но надо же что-то решать, — глухо сказал он.
— Решать можно тогда, когда решение существует. Я пока его не вижу. Мне нужно собраться с силами, прийти в себя, тогда, возможно, и решение появится. А пока... я запретила себе думать об этом, иначе просто сойду с ума...
— Я понимаю, — сказал Павел.
— Ничего ты не понимаешь! — резко сказала Таня и раздавила сигарету в пепельнице — — Не можешь понимать! Ты не пережил этого кошмара, этого ада... Все только и твердят: «Ах, Нюточка, ах, малышка, бедная!», носятся с ней, как с писаной торбой, а на меня смотрят как на выродка, будто я это все нарочно... Ах, она не может дышать одним воздухом с родной матерью, ах, она умирает, когда мать хочет взять ее на руки!.. А я? Разве я в эти мгновения не умираю, разве мне хватает воздуха рядом с ней?!
— Таня, Таня, ну что ты такое говоришь? Я понимаю, ты измучилась, тебе нужно отдохнуть...
— А я что делаю? Так не мешайте же мне, прошу вас!.. Он ожидал слез, но слез не было. Был только обжигающий блеск в сухих, колючих глазах.
— Но тебе здесь хорошо? — спросил Павел, меняя тему, мучительную для обоих.
— Здесь? Да. Душ Шарко, психотерапия, группа аутотренинга, аэробика, лыжные прогулки. По вечерам кино, танцы. Транквилизаторы колют на ночь... Я приду в норму. Совсем скоро. Ты потерпи, Большой Брат. Тогда и придумаем что-нибудь... Только ты иди теперь, а? Мне пока трудно быть с тобой. Сразу снова начинает лезть в голову весь этот кошмар... Ты иди, очаруй дежурную, у них сейчас много свободных комнат, пустят переночевать, а завтра с утра пораньше уезжай, ладно?
У Павла будто что-то оборвалось внутри.
— Как это — ладно? Совсем не ладно... Он присел на нол у ее ног, уткнулся головой в мягкое, теплое бедро.
— Я не могу без тебя, ты для меня — всё, я хочу тебя, пойми... — чуть слышно бормотал он.
Она рассеянно гладила его волосы и молчала. Он поднял голову, и Таня легонько толкнула его в плечо.
— Не надо, Большой Брат. Мне ведь без тебя тоже несладко. Только нельзя мне сейчас, ты же понимаешь... Так что, если не хочешь оставить меня инвалидом на всю жизнь...
Не договорив, она наклонилась и чмокнула его в ухо.
— Ступай.
— Ладно. — Павел поднялся, не сводя с нее глаз. — Тогда я пошел.
— Пока, — сказала Таня. — Жди меня. Девятнадцать дней осталось.
— Да. Буду ждать. Конечно.
Он не стал чаровать дежурную. Просто просидел всю ночь в кресле и уехал первым утренним автобусом.
Павел разрывался на части. Приходилось допоздна задерживаться на работе: начальство требовало интенсивнее заниматься радиоактивной тематикой, а собственные устремления заставляли все большее внимание уделять разработкам, связанным с алмазами и их уникальными свойствами. Когда большинство сотрудников уже уходило, он оставался, просматривал полученные материалы, работал с приборами, рассчитывал. И давил в себе стремление поскорее бросить все эти дела и мчаться домой, к Нюточке.
Он прикипел душой к этому живому розовому комочку. Когда на него падал взгляд еще мутных глазенок, он читал в нем любовь и мудрость, какую-то неземную мудрость, принесенную Нюточкой из других миров, мудрость, которая — он знал это наверняка — исчезнет потом, когда окрепнут ее связи с Землей. Но любовь останется. Прибежав с работы и наскоро поужинав, он садился рядом с кроваткой и неотрывно смотрел на спящую девочку. Через день-другой после его возвращения Нина Артемьевна позволила ему взять ребенка на руки, предупредив, чтобы придерживал головку, потом доверила подержать рожок во время кормления, наконец, самостоятельно перепеленать девочку. Он очень старался, но, хотя знал по книжкам, как это надо делать, и неоднократно наблюдал за Ниной Артемьевной, в первый раз вышло не очень хорошо. Получился скорее узелок — и самое досадное, что узелок этот тут же развязался, как только он стал перекладывать Нюточку в кроватку. Нина Артемьевна покачала головой и перепеленала сама, обращая внимание Павла на каждое движение. Он старательно все запоминал и вскоре справлялся не хуже самой Нины Артемьевны, правда медленнее. Иногда строгая няня доверяла ему приготовить девочку к ночному сну, и он ходил с Нюточкой по детской, напевая ей всякие песенки, пока Нина Артемьевна не забирала у него девочку, ворча, что он ее слишком уж приучает к рукам. Если он с работы успевал к купанию, то непременно в нем участвовал, придерживал головку, вынимал из ванночки и держал малышку, а Нина Артемьевна вытирала ее. По выходным он укладывал закутанную в теплое одеяльце девочку в коляску и часами гулял с ней по заснеженному городу. Он показывал ей дома, деревья, каналы, мосты, шепотом, чтобы не приняли за сумасшедшего, рассказывал про них. Нюточка, если не спала, смотрела на него. Он не сомневался, что она все понимает, хотя и знал, что этого не может быть.
Через две недели она стала держать головку и фиксировать взгляд. Павел был на седьмом небе от счастья.
Очень скоро он заметил, что все его занятия с Нюточкой не только не утомляют его, но наоборот, снимают ту усталость, с которой он приходил с работы. Он стал проводить с ребенком все свободное время, разве что, уже лежа в постели, позволял себе несколько минут почитать книжку или журнал. Телевизор в доме не включался вовсе.
Ада после того своего приступа стала появляться все реже и реже.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131
— Ты? — выдохнул он.
Он уже и забыл, какая она может быть красивая, как задорно выбивается из-под голубой шапочки рыжий хохолок, как толстый просторный свитер не только не скрывает высокую грудь и вновь обретенную тонкую талию, а, напротив, словно намеком обозначает их и тем самым подчеркивает.
— Я, — подтвердила она. — А тебе нужен кто-то другой?
В этом ироничном, спокойном тоне ему слышалось что-то не то, что-то неправильное. Нет, не искусственность, не попытка взбодрить себя и его, но... В общем, неправильное.
— Я так ждал встречи с тобой, — начал он, чувству", что тоже говорит не то.
— А я-то как ждала! И вот дождалась. Ну, что скажешь, Большой Брат?
Он подбежал к ней, взял за руку, поцеловал в свежие, морозные губы. Она дала себя поцеловать — и только.
— Как ты? — спросил он.
— Да как тебе сказать... Знаешь, неохота на ходу разговаривать, а стоять здесь холодно. Побежали-ка до дому, там и поговорим.
Она легко оттолкнулась палками и, обогнув Павла, заскользила по лыжне вниз.
«Если обернется — я пропал», — ни с того ни с сего подумал он, отмахнулся от этой нелепой мысли и побежал следом за ней.
— Зря ты приехал, — говорила Таня уже у себя в комнате, дрожащей рукой прикуривая четвертую подряд сигарету от третьей. — Я так стараюсь привести себя в порядок, отойти от этого ужаса, что-то стало уже получаться — а тут ты... Только разбередил рану.
Павел сидел в кресле у стола и смотрел на Танину дрожащую руку с сигаретой.
— Но надо же что-то решать, — глухо сказал он.
— Решать можно тогда, когда решение существует. Я пока его не вижу. Мне нужно собраться с силами, прийти в себя, тогда, возможно, и решение появится. А пока... я запретила себе думать об этом, иначе просто сойду с ума...
— Я понимаю, — сказал Павел.
— Ничего ты не понимаешь! — резко сказала Таня и раздавила сигарету в пепельнице — — Не можешь понимать! Ты не пережил этого кошмара, этого ада... Все только и твердят: «Ах, Нюточка, ах, малышка, бедная!», носятся с ней, как с писаной торбой, а на меня смотрят как на выродка, будто я это все нарочно... Ах, она не может дышать одним воздухом с родной матерью, ах, она умирает, когда мать хочет взять ее на руки!.. А я? Разве я в эти мгновения не умираю, разве мне хватает воздуха рядом с ней?!
— Таня, Таня, ну что ты такое говоришь? Я понимаю, ты измучилась, тебе нужно отдохнуть...
— А я что делаю? Так не мешайте же мне, прошу вас!.. Он ожидал слез, но слез не было. Был только обжигающий блеск в сухих, колючих глазах.
— Но тебе здесь хорошо? — спросил Павел, меняя тему, мучительную для обоих.
— Здесь? Да. Душ Шарко, психотерапия, группа аутотренинга, аэробика, лыжные прогулки. По вечерам кино, танцы. Транквилизаторы колют на ночь... Я приду в норму. Совсем скоро. Ты потерпи, Большой Брат. Тогда и придумаем что-нибудь... Только ты иди теперь, а? Мне пока трудно быть с тобой. Сразу снова начинает лезть в голову весь этот кошмар... Ты иди, очаруй дежурную, у них сейчас много свободных комнат, пустят переночевать, а завтра с утра пораньше уезжай, ладно?
У Павла будто что-то оборвалось внутри.
— Как это — ладно? Совсем не ладно... Он присел на нол у ее ног, уткнулся головой в мягкое, теплое бедро.
— Я не могу без тебя, ты для меня — всё, я хочу тебя, пойми... — чуть слышно бормотал он.
Она рассеянно гладила его волосы и молчала. Он поднял голову, и Таня легонько толкнула его в плечо.
— Не надо, Большой Брат. Мне ведь без тебя тоже несладко. Только нельзя мне сейчас, ты же понимаешь... Так что, если не хочешь оставить меня инвалидом на всю жизнь...
Не договорив, она наклонилась и чмокнула его в ухо.
— Ступай.
— Ладно. — Павел поднялся, не сводя с нее глаз. — Тогда я пошел.
— Пока, — сказала Таня. — Жди меня. Девятнадцать дней осталось.
— Да. Буду ждать. Конечно.
Он не стал чаровать дежурную. Просто просидел всю ночь в кресле и уехал первым утренним автобусом.
Павел разрывался на части. Приходилось допоздна задерживаться на работе: начальство требовало интенсивнее заниматься радиоактивной тематикой, а собственные устремления заставляли все большее внимание уделять разработкам, связанным с алмазами и их уникальными свойствами. Когда большинство сотрудников уже уходило, он оставался, просматривал полученные материалы, работал с приборами, рассчитывал. И давил в себе стремление поскорее бросить все эти дела и мчаться домой, к Нюточке.
Он прикипел душой к этому живому розовому комочку. Когда на него падал взгляд еще мутных глазенок, он читал в нем любовь и мудрость, какую-то неземную мудрость, принесенную Нюточкой из других миров, мудрость, которая — он знал это наверняка — исчезнет потом, когда окрепнут ее связи с Землей. Но любовь останется. Прибежав с работы и наскоро поужинав, он садился рядом с кроваткой и неотрывно смотрел на спящую девочку. Через день-другой после его возвращения Нина Артемьевна позволила ему взять ребенка на руки, предупредив, чтобы придерживал головку, потом доверила подержать рожок во время кормления, наконец, самостоятельно перепеленать девочку. Он очень старался, но, хотя знал по книжкам, как это надо делать, и неоднократно наблюдал за Ниной Артемьевной, в первый раз вышло не очень хорошо. Получился скорее узелок — и самое досадное, что узелок этот тут же развязался, как только он стал перекладывать Нюточку в кроватку. Нина Артемьевна покачала головой и перепеленала сама, обращая внимание Павла на каждое движение. Он старательно все запоминал и вскоре справлялся не хуже самой Нины Артемьевны, правда медленнее. Иногда строгая няня доверяла ему приготовить девочку к ночному сну, и он ходил с Нюточкой по детской, напевая ей всякие песенки, пока Нина Артемьевна не забирала у него девочку, ворча, что он ее слишком уж приучает к рукам. Если он с работы успевал к купанию, то непременно в нем участвовал, придерживал головку, вынимал из ванночки и держал малышку, а Нина Артемьевна вытирала ее. По выходным он укладывал закутанную в теплое одеяльце девочку в коляску и часами гулял с ней по заснеженному городу. Он показывал ей дома, деревья, каналы, мосты, шепотом, чтобы не приняли за сумасшедшего, рассказывал про них. Нюточка, если не спала, смотрела на него. Он не сомневался, что она все понимает, хотя и знал, что этого не может быть.
Через две недели она стала держать головку и фиксировать взгляд. Павел был на седьмом небе от счастья.
Очень скоро он заметил, что все его занятия с Нюточкой не только не утомляют его, но наоборот, снимают ту усталость, с которой он приходил с работы. Он стал проводить с ребенком все свободное время, разве что, уже лежа в постели, позволял себе несколько минут почитать книжку или журнал. Телевизор в доме не включался вовсе.
Ада после того своего приступа стала появляться все реже и реже.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131