Ну почему, почему она такая нелепая уродилась?
Засыпая, она едва ли не всякую ночь шептала: "Не бросай меня, милый мой, не уходи. Потерпи еще немного. Она и сама не понимала, чего ждет, что должно вмениться в ее жизни, чтобы она могла наконец принять любовь Никиты...
Наверное, надо первым делом, как приедет домой, подавать на развод с Иваном.
Самолет из Киева приземлился в Пулково в начале девятого вечера. Поднимаясь по небольшому эскалатору в зал прибытия, Таня издалека заметила Никиту — его долговязая фигура возвышалась над другими встречающими. Он тоже заметил ее, замахал руками, держа в одной букет алых роз. Она выбежала ему навстречу, он раскрыл объятия, но она остановилась в полушаге, протянула ему руку, подставила для поцелуя лоб. Он вручил ей цветы, раскланялся, улыбаясь, и тут же полез обниматься с Белозеровым и еще двумя ленинградцами, вернувшимися со съемок. Получилось, что он как бы встречал и ее, и всех сразу.
— Долгонько ж вы добирались! — сказал он, когда они стояли, дожидаясь багажа. На них смотрели десятки любопытных глаз, которые Таня старалась не замечать.
— Ой, ты себе не представляешь, какой был ужас в Борисполе... — Таня смертельно устала, но присутствие Никиты словно подпитало ее энергией, горячей, порывистой и беспокойной. — Рейсы объявляли и тут же отменяли. Потом выяснилось, что наш самолет уже два часа стоит на взлетной полосе и битком набит пассажирами, которые взялись неизвестно откуда. Бонч-Бандера разозлился дико, залез в кабинет начальника, стал названивать по инстанциям, ругаться. А потом за нами пришла девица и повела какими-то коридорами и закоулками на летное поле, прямо к самолету. Оттуда на трап выкидывали людей с чемоданами. Те орали, цеплялись за двери, их отдирали, а через головы летели чемоданы, прямо на землю. Я думала, что сгорю от стыда. Но потом немного отошла, осмотрелась — и увидела на лицах пассажиров радость, облегчение. Сначала я ничего понять не могла, но потом мне все стало ясно: они радовались, что из самолета выкинули не их, а кого-то другого, и теперь они могут спокойно лететь. На нас же они смотрели с... ну, к сказать, с почтением, что ли. Важные персоны, ради которых задержали рейс. Некоторые, кажется, узнали меня, улыбались, как знакомой...
— Ты очень впечатлительная, — сказал Никита, сжигмая ее пальцы в своей ладони,
— Это плохо?
— И хорошо, и плохо. Хорошо, потому что без этого ты была бы уже не ты, а другой человек. А плохо потому уа что с этим трудно жить.
— Я знаю. Но не умею жить легко. Не получается.
— Это я тоже успел заметить. — Никита улыбнулся. По резиновому кругу поехал багаж с киевского рейса. В числе первых показался Танин кожаный чемодан, купленный специально ради этой поездки.
— Он? — спросил Никита.
Таня кивнула. Рявкнув: «Поберегись!», Никита ловко вклинился в плотную толпу, окружившую конвейер, и секунд через двадцать вынырнул с чемоданом.
— Все? Больше ничего нет?
— Ничего.
— Тогда пошли.
Никита вывел ее на площадь перед аэропортом, открыл дверцу оранжевой «Нивы», бросил чемодан на заднее сиденье и поклонился Тане:
— Прошу!
— Огневская? — спросила Таня, показывая на машину.
— Юрина, — подтвердил Никита. — Езжу по доверенности. Из него шофер тот еще, по городу боится ездить.
— Как он?
— Снялся летом в двух плевых эпизодиках, один из них наш. Теперь торчит в своей Москве, в полной мерехлюндии.
— Противный он какой-то...
— Кому как. Народ любит.
Они тронулись с места. Никита вел машину плавно, не спеша, и Таня немного вздремнула в дороге.
— Приехали! — сказал Никита. Они стояли возле Таниной двенадцатиэтажки. Никита выгрузил чемодан и, заперев «Ниву», первым направился к подъезду. Таня еле поспевала за ним.
— Я тут опять, по старой памяти, похозяйничал у тебя, так что ты не удивляйся, — предупредил он, когда они стояли в лифте, как ни странно, работающем. — Ты же помнишь, Иван в тот раз оставил мне ключи, а ты вроде бы не отобрала.
— Забыла, — с улыбкой сказала она.
Они вошли в квартиру, и первым делом Таню поразил запах. В воздухе смешивались запахи жареной утки, свежей сдобы, печеных яблок. Она удивленно посмотрела на Никиту.
— В честь прибытия хозяйки решил блеснуть кулинарным искусством. Салат «Самурай», утка в яблоках, ореховый торт с шоколадом. Ты не возражаешь?
— Нисколько. И все сам?
— Собственноручно. С утра у плиты колдовал.
— Зачем ты так?
— Поверь, было совсем не в тягость. Для тебя же. Таня промолчала и зашла в гостиную. Стол был безупречно сервирован на двоих. У каждого места одна на другой стояли три тарелочки, на верхней лежала полотняная салфетка, слева от прибора — три вилочки, справа — три ножа, а еще — бокал и рюмка. В самом центре красовалась высокая ваза с яблоками, грушами и виноградом.
— Как в лучших домах, — сказала Таня.
— Почему «как». Для меня твой дом и есть лучший.... Ну-с, ручки мыть и за стол. Первая перемена — холодные закуски.
Пока Таня умывалась, на столе в дополнение к обещанному «самураю» появилась свекла с орехами и майонезом, зелень, половинки помидоров, фаршированные яйцом и еще чем-то вкусным, графинчик с чем-то желтым и запотевшая бутылка шампанского. Таня ахнула.
— Ну ты даешь!
— За тебя! — торжественно произнес Никита, поднимая бокал.
— Тогда я-за тебя.
— Молчи и пей. За меня потом выпьешь, если захочешь.
— Обязательно.
Они чокнулись, получилось как-то особенно звонко..
— Оставь местечко для утки и торта, — посоветовал Никита, когда Таня положила себе четвертую порцию «самурая».
— Ничего, управлюсь.
— Тогда предлагаю паузу перед горячим, — сказал Никита. — Я хочу тебе кое-что показать. Таня вытерла руки салфеткой.
— Показывай.
— Иди сюда. Это надо держать бережно, подальше от еды, чтобы не запачкать ненароком.
— Да что же это?
Никита снял с серванта кожаную папку с золотым тиснением «Мосфильм» и, сдув с нее воображаемые пылинки, протянул Тане, пересевшей на кровать. Таня раскрыла папку.
— Впрочем, нет, — сказал Никита, отобрав у нее папку. — Такое надо читать вслух и стоя.
— Можно я посижу? — попросила Таня. Никита подумал и кивнул.
— Тебе все можно... Итак, мы начинаем. — И он заголосил заунывно-торжественно, чуть нараспев, очень противно: — Ленинской коммунистической партии посвящается...
Таня вздрогнула. Никита, и бровью не поведя, продолжил:
— Геннадий Шундров. Начало большого пути. Две серии. В ролях: В. И. Ленин — Михаил Ульянов, Н. К. Крупская — Ия Саввина, Я. М. Свердлов — Игорь Кваша, А. В.Луначарский — Евгений Евстигнеев...
Он продолжал зачитывать список известнейших исторических личностей и не менее знаменитых, во всяком случае несравненно более любимых, актеров. Таня слушала, не вполне понимая, как все это следует понимать;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131
Засыпая, она едва ли не всякую ночь шептала: "Не бросай меня, милый мой, не уходи. Потерпи еще немного. Она и сама не понимала, чего ждет, что должно вмениться в ее жизни, чтобы она могла наконец принять любовь Никиты...
Наверное, надо первым делом, как приедет домой, подавать на развод с Иваном.
Самолет из Киева приземлился в Пулково в начале девятого вечера. Поднимаясь по небольшому эскалатору в зал прибытия, Таня издалека заметила Никиту — его долговязая фигура возвышалась над другими встречающими. Он тоже заметил ее, замахал руками, держа в одной букет алых роз. Она выбежала ему навстречу, он раскрыл объятия, но она остановилась в полушаге, протянула ему руку, подставила для поцелуя лоб. Он вручил ей цветы, раскланялся, улыбаясь, и тут же полез обниматься с Белозеровым и еще двумя ленинградцами, вернувшимися со съемок. Получилось, что он как бы встречал и ее, и всех сразу.
— Долгонько ж вы добирались! — сказал он, когда они стояли, дожидаясь багажа. На них смотрели десятки любопытных глаз, которые Таня старалась не замечать.
— Ой, ты себе не представляешь, какой был ужас в Борисполе... — Таня смертельно устала, но присутствие Никиты словно подпитало ее энергией, горячей, порывистой и беспокойной. — Рейсы объявляли и тут же отменяли. Потом выяснилось, что наш самолет уже два часа стоит на взлетной полосе и битком набит пассажирами, которые взялись неизвестно откуда. Бонч-Бандера разозлился дико, залез в кабинет начальника, стал названивать по инстанциям, ругаться. А потом за нами пришла девица и повела какими-то коридорами и закоулками на летное поле, прямо к самолету. Оттуда на трап выкидывали людей с чемоданами. Те орали, цеплялись за двери, их отдирали, а через головы летели чемоданы, прямо на землю. Я думала, что сгорю от стыда. Но потом немного отошла, осмотрелась — и увидела на лицах пассажиров радость, облегчение. Сначала я ничего понять не могла, но потом мне все стало ясно: они радовались, что из самолета выкинули не их, а кого-то другого, и теперь они могут спокойно лететь. На нас же они смотрели с... ну, к сказать, с почтением, что ли. Важные персоны, ради которых задержали рейс. Некоторые, кажется, узнали меня, улыбались, как знакомой...
— Ты очень впечатлительная, — сказал Никита, сжигмая ее пальцы в своей ладони,
— Это плохо?
— И хорошо, и плохо. Хорошо, потому что без этого ты была бы уже не ты, а другой человек. А плохо потому уа что с этим трудно жить.
— Я знаю. Но не умею жить легко. Не получается.
— Это я тоже успел заметить. — Никита улыбнулся. По резиновому кругу поехал багаж с киевского рейса. В числе первых показался Танин кожаный чемодан, купленный специально ради этой поездки.
— Он? — спросил Никита.
Таня кивнула. Рявкнув: «Поберегись!», Никита ловко вклинился в плотную толпу, окружившую конвейер, и секунд через двадцать вынырнул с чемоданом.
— Все? Больше ничего нет?
— Ничего.
— Тогда пошли.
Никита вывел ее на площадь перед аэропортом, открыл дверцу оранжевой «Нивы», бросил чемодан на заднее сиденье и поклонился Тане:
— Прошу!
— Огневская? — спросила Таня, показывая на машину.
— Юрина, — подтвердил Никита. — Езжу по доверенности. Из него шофер тот еще, по городу боится ездить.
— Как он?
— Снялся летом в двух плевых эпизодиках, один из них наш. Теперь торчит в своей Москве, в полной мерехлюндии.
— Противный он какой-то...
— Кому как. Народ любит.
Они тронулись с места. Никита вел машину плавно, не спеша, и Таня немного вздремнула в дороге.
— Приехали! — сказал Никита. Они стояли возле Таниной двенадцатиэтажки. Никита выгрузил чемодан и, заперев «Ниву», первым направился к подъезду. Таня еле поспевала за ним.
— Я тут опять, по старой памяти, похозяйничал у тебя, так что ты не удивляйся, — предупредил он, когда они стояли в лифте, как ни странно, работающем. — Ты же помнишь, Иван в тот раз оставил мне ключи, а ты вроде бы не отобрала.
— Забыла, — с улыбкой сказала она.
Они вошли в квартиру, и первым делом Таню поразил запах. В воздухе смешивались запахи жареной утки, свежей сдобы, печеных яблок. Она удивленно посмотрела на Никиту.
— В честь прибытия хозяйки решил блеснуть кулинарным искусством. Салат «Самурай», утка в яблоках, ореховый торт с шоколадом. Ты не возражаешь?
— Нисколько. И все сам?
— Собственноручно. С утра у плиты колдовал.
— Зачем ты так?
— Поверь, было совсем не в тягость. Для тебя же. Таня промолчала и зашла в гостиную. Стол был безупречно сервирован на двоих. У каждого места одна на другой стояли три тарелочки, на верхней лежала полотняная салфетка, слева от прибора — три вилочки, справа — три ножа, а еще — бокал и рюмка. В самом центре красовалась высокая ваза с яблоками, грушами и виноградом.
— Как в лучших домах, — сказала Таня.
— Почему «как». Для меня твой дом и есть лучший.... Ну-с, ручки мыть и за стол. Первая перемена — холодные закуски.
Пока Таня умывалась, на столе в дополнение к обещанному «самураю» появилась свекла с орехами и майонезом, зелень, половинки помидоров, фаршированные яйцом и еще чем-то вкусным, графинчик с чем-то желтым и запотевшая бутылка шампанского. Таня ахнула.
— Ну ты даешь!
— За тебя! — торжественно произнес Никита, поднимая бокал.
— Тогда я-за тебя.
— Молчи и пей. За меня потом выпьешь, если захочешь.
— Обязательно.
Они чокнулись, получилось как-то особенно звонко..
— Оставь местечко для утки и торта, — посоветовал Никита, когда Таня положила себе четвертую порцию «самурая».
— Ничего, управлюсь.
— Тогда предлагаю паузу перед горячим, — сказал Никита. — Я хочу тебе кое-что показать. Таня вытерла руки салфеткой.
— Показывай.
— Иди сюда. Это надо держать бережно, подальше от еды, чтобы не запачкать ненароком.
— Да что же это?
Никита снял с серванта кожаную папку с золотым тиснением «Мосфильм» и, сдув с нее воображаемые пылинки, протянул Тане, пересевшей на кровать. Таня раскрыла папку.
— Впрочем, нет, — сказал Никита, отобрав у нее папку. — Такое надо читать вслух и стоя.
— Можно я посижу? — попросила Таня. Никита подумал и кивнул.
— Тебе все можно... Итак, мы начинаем. — И он заголосил заунывно-торжественно, чуть нараспев, очень противно: — Ленинской коммунистической партии посвящается...
Таня вздрогнула. Никита, и бровью не поведя, продолжил:
— Геннадий Шундров. Начало большого пути. Две серии. В ролях: В. И. Ленин — Михаил Ульянов, Н. К. Крупская — Ия Саввина, Я. М. Свердлов — Игорь Кваша, А. В.Луначарский — Евгений Евстигнеев...
Он продолжал зачитывать список известнейших исторических личностей и не менее знаменитых, во всяком случае несравненно более любимых, актеров. Таня слушала, не вполне понимая, как все это следует понимать;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131