Там же были замечены две плавбазы и два танкера. У нас есть время — время для того, чтобы потренировать наших летчиков и выйти для решающего удара. Нам нужен «Блэкфин» — арабы не ждут появления лодки. — Он выразительно глянул на Аллена. — Если мы утопим их авианосец, когда он снимется с Томонуто нам наперехват…
— Да-а, — протянул тот. — Кое-какие перспективы это открывает. Надо бы не прозевать.
— Обстановка ясна? — спросил Фудзита у вновь прибывших.
— Ясна, господин адмирал! — ответили они в один голос, а Каррино продолжил:
— По моему мнению, сэр, их присутствие на Марианах ставит под угрозу весь наш замысел. Им нужны лишь несколько бомбардировщиков дальнего действия…
— Вы проницательны, коммандер, — сказал Фудзита. — Есть такая старинная арабская поговорка: «Если дать верблюду однажды просунуть в шатер голову, он скоро влезет туда целиком». Мы готовим десантную операцию, обучаем людей и вышвырнем «верблюда из шатра».
Послышался общий смех. Брент едва удержался, чтобы не крикнуть «Банзай!».
Старик перевел на него глаза.
— Вас, лейтенант, и вас, господа, — он взглянул на Аллена и Бернштейна, — попрошу познакомить наших новых офицеров с оборудованием, аппаратурой, представить им личный состав БЧ, после чего собираться в путь. На новом месте глядите в оба: нью-йорские лихачи опаснее арабских пикирующих бомбардировщиков.
Все снова рассмеялись. Адмирал повернулся к резному деревянному изображению пагоды. Все стали «смирно». Фудзита дважды хлопнул в ладоши.
— Проведи нас по всем восьми виткам пути, проложенным Осиянным, не дав уклониться ни к соблазнам, ни к аскетизму, приобщи нас к Четырем Истинам, даруй силы возобладать над врагами и перебить их как собак. — Он снова хлопнул в ладоши, показывая, что молитва не кончена. — Враги многочисленны и могущественны и летят на нас, подобно тайфуну на экваторе. Но крепкое дерево лишь гнется, но не ломается, сколько бы снега ни пригибало его к земле. В 1946 году, когда отчаяние владело Японией, наш император сказал так: «Под гнетом снега ветви сосен склоняются до самой земли, но не ломаются». — Он обернулся и обвел глазами лица офицеров, словно хотел вдохнуть в них свою силу и решимость. — Пусть осенит нас образ Сына Небес, когда мы, отстаивая справедливость и честь, пойдем в бой. — Он замолчал на минуту и потом обычным тоном закончил: — Все свободны.
В коридоре Брента ждал Йоси Мацухара. Он повел американца к себе, объясняя на ходу:
— Приехал с аэродрома узнать, прибыли ли новые двигатели, и хотел повидать тебя перед отлетом.
Закрыв дверь в свою по-спартански скромную каюту, летчик поставил на стол бутылку виски «Джонни Уолкер» с черной этикеткой и наполнил два стакана.
— Хватит, хватит, — остановил его Брент. — Сегодня еще много дел.
— За «Блэкфин»! — провозгласил Йоси, и они выпили.
— Ну, как твои новички?
— Осваиваются понемногу. Есть очень способные парни. Но «Зеро» после того, как на него поставили новый мотор, стал очень коварной машиной — ничего не прощает. — Он вздохнул. — Вчера один разбился. Не сумел выйти из «мертвой петли». Сегодня обещали привезти новые двигатели и для бомбардировщиков, поэтому я здесь.
— Для бомбардировщиков?
— Да. Осчастливим Миуру и Эндо. — Он двинул стаканом взад-вперед и сказал, не поднимая глаз: — Знаешь, наверно, ты был прав тогда… После смерти Кимио… Когда я просил адмирала разрешить мне харакири.
— Иными словами, ты даешь мне понять, что я вел себя глупо?
— Нет, не глупо. Это был вопрос чести. — Он пристукнул дном стакана о стол, отчего виски чуть не вылилось через край. — Не глупо, но поспешно, под влиянием минуты, когда ты был, что называется, не в себе.
— А ты?
— И со мной тогда было то же самое, — летчик выпил и взглянул Бренту прямо в глаза: — Мы с тобой нужны «Йонаге». Сейчас и впрямь не время для харакири.
— И потому Фудзита не дал разрешения ни тебе, ни мне?
— Нет, не потому. Он хочет, чтобы подобные решения принимались не сгоряча и не в боевой обстановке. Дает нам время успокоиться.
— Едва ли это время наступит, Йоси-сан, — Брент устремил взгляд поверх головы друга, и мысли его были где-то далеко. — А вот ответь, как, по-твоему, мы — все мы вместе — можем воздействовать на ход истории, на то, что творится на этой планете?
— Ну и вопросы вас волнуют, молодой человек, — фыркнул Мацухара.
— Нет, ты скажи! Скажи! — нетерпеливо допытывался Брент.
Лицо летчика стало серьезным.
— Ты хочешь знать, кто вертит колесо истории — слепая случайность или человек? — Он отпил виски и прежде, чем ответить, подержал его во рту, наслаждаясь вкусом. — Человек бессилен и беспомощен, не он творит историю, а она — его. События не зависят от нашей воли, мы ими не управляем. Мы плывем, подхваченные ими, как бурным течением.
— Чувствуется, подполковник, хорошее знакомство с творчеством Льва Николаевича Толстого.
Мацухара рассмеялся:
— Если граф согласен со мной, тем лучше для графа.
— Но ведь человек принимает решения, от которых зависят судьбы других людей. Полководец посылает своих солдат в бой…
— Да, конечно. Но и он — щепка, которую несет поток. Кафка при всем своем безумии видел мир правильно — он понимал, что это враждебная человеку, непокорная ему среда, где все мы под властью могущественных и бесконечно далеких от нас властителей, зараженных общим сумасшествием. Но и им не под силу вертеть колесо истории.
— Но тогда к чему все то, что мы делаем?! — воскликнул Брент, захваченный этой мыслью. — Мы уничтожаем людей и предметы, как пьяные игроки, сбрасывающие со стола кости! Пустим на дно еще один авианосец, возьмем вот ту высоту, ворвемся в следующую траншею — и так без конца! Мы ничего не достигнем!
— Не согласен. Мы остановили Каддафи.
— Но колесо сделает еще оборот, и война продолжится. За этим боем будет другой, а мы так и будем идти, не зная, куда и во имя чего мы идем. Наши победы создают иллюзию движения, а на самом деле ничего не меняется, и мы только глубже увязаем в этой трясине. — Он отхлебнул виски. — Не Каддафи, так Гитлер, а не он, как Аттила, Чингисхан, Иди Амин или какой-нибудь аятолла.
— Пойми, Брент, то, что не мы вертим ручки этого штурвала, не означает, будто на свете нет понятия «добро» и «зло». И каждое поколение определяет их для себя само. Я не думаю, что мы заняты зряшной суетой, нет! Мы воюем не напрасно. Конечно, я бы предпочел посвятить себя строительству нового мира, внести свой крошечный вклад в создание царства мудрости и красоты. Но так уж устроен человек, что он сражается с тех пор, как появился на земле. Вот и мы деремся. Что же нам еще остается?
Брент минуту раздумывал над этим стройным силлогизмом, который казался убедительным, — но — лишь на первый взгляд.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91
— Да-а, — протянул тот. — Кое-какие перспективы это открывает. Надо бы не прозевать.
— Обстановка ясна? — спросил Фудзита у вновь прибывших.
— Ясна, господин адмирал! — ответили они в один голос, а Каррино продолжил:
— По моему мнению, сэр, их присутствие на Марианах ставит под угрозу весь наш замысел. Им нужны лишь несколько бомбардировщиков дальнего действия…
— Вы проницательны, коммандер, — сказал Фудзита. — Есть такая старинная арабская поговорка: «Если дать верблюду однажды просунуть в шатер голову, он скоро влезет туда целиком». Мы готовим десантную операцию, обучаем людей и вышвырнем «верблюда из шатра».
Послышался общий смех. Брент едва удержался, чтобы не крикнуть «Банзай!».
Старик перевел на него глаза.
— Вас, лейтенант, и вас, господа, — он взглянул на Аллена и Бернштейна, — попрошу познакомить наших новых офицеров с оборудованием, аппаратурой, представить им личный состав БЧ, после чего собираться в путь. На новом месте глядите в оба: нью-йорские лихачи опаснее арабских пикирующих бомбардировщиков.
Все снова рассмеялись. Адмирал повернулся к резному деревянному изображению пагоды. Все стали «смирно». Фудзита дважды хлопнул в ладоши.
— Проведи нас по всем восьми виткам пути, проложенным Осиянным, не дав уклониться ни к соблазнам, ни к аскетизму, приобщи нас к Четырем Истинам, даруй силы возобладать над врагами и перебить их как собак. — Он снова хлопнул в ладоши, показывая, что молитва не кончена. — Враги многочисленны и могущественны и летят на нас, подобно тайфуну на экваторе. Но крепкое дерево лишь гнется, но не ломается, сколько бы снега ни пригибало его к земле. В 1946 году, когда отчаяние владело Японией, наш император сказал так: «Под гнетом снега ветви сосен склоняются до самой земли, но не ломаются». — Он обернулся и обвел глазами лица офицеров, словно хотел вдохнуть в них свою силу и решимость. — Пусть осенит нас образ Сына Небес, когда мы, отстаивая справедливость и честь, пойдем в бой. — Он замолчал на минуту и потом обычным тоном закончил: — Все свободны.
В коридоре Брента ждал Йоси Мацухара. Он повел американца к себе, объясняя на ходу:
— Приехал с аэродрома узнать, прибыли ли новые двигатели, и хотел повидать тебя перед отлетом.
Закрыв дверь в свою по-спартански скромную каюту, летчик поставил на стол бутылку виски «Джонни Уолкер» с черной этикеткой и наполнил два стакана.
— Хватит, хватит, — остановил его Брент. — Сегодня еще много дел.
— За «Блэкфин»! — провозгласил Йоси, и они выпили.
— Ну, как твои новички?
— Осваиваются понемногу. Есть очень способные парни. Но «Зеро» после того, как на него поставили новый мотор, стал очень коварной машиной — ничего не прощает. — Он вздохнул. — Вчера один разбился. Не сумел выйти из «мертвой петли». Сегодня обещали привезти новые двигатели и для бомбардировщиков, поэтому я здесь.
— Для бомбардировщиков?
— Да. Осчастливим Миуру и Эндо. — Он двинул стаканом взад-вперед и сказал, не поднимая глаз: — Знаешь, наверно, ты был прав тогда… После смерти Кимио… Когда я просил адмирала разрешить мне харакири.
— Иными словами, ты даешь мне понять, что я вел себя глупо?
— Нет, не глупо. Это был вопрос чести. — Он пристукнул дном стакана о стол, отчего виски чуть не вылилось через край. — Не глупо, но поспешно, под влиянием минуты, когда ты был, что называется, не в себе.
— А ты?
— И со мной тогда было то же самое, — летчик выпил и взглянул Бренту прямо в глаза: — Мы с тобой нужны «Йонаге». Сейчас и впрямь не время для харакири.
— И потому Фудзита не дал разрешения ни тебе, ни мне?
— Нет, не потому. Он хочет, чтобы подобные решения принимались не сгоряча и не в боевой обстановке. Дает нам время успокоиться.
— Едва ли это время наступит, Йоси-сан, — Брент устремил взгляд поверх головы друга, и мысли его были где-то далеко. — А вот ответь, как, по-твоему, мы — все мы вместе — можем воздействовать на ход истории, на то, что творится на этой планете?
— Ну и вопросы вас волнуют, молодой человек, — фыркнул Мацухара.
— Нет, ты скажи! Скажи! — нетерпеливо допытывался Брент.
Лицо летчика стало серьезным.
— Ты хочешь знать, кто вертит колесо истории — слепая случайность или человек? — Он отпил виски и прежде, чем ответить, подержал его во рту, наслаждаясь вкусом. — Человек бессилен и беспомощен, не он творит историю, а она — его. События не зависят от нашей воли, мы ими не управляем. Мы плывем, подхваченные ими, как бурным течением.
— Чувствуется, подполковник, хорошее знакомство с творчеством Льва Николаевича Толстого.
Мацухара рассмеялся:
— Если граф согласен со мной, тем лучше для графа.
— Но ведь человек принимает решения, от которых зависят судьбы других людей. Полководец посылает своих солдат в бой…
— Да, конечно. Но и он — щепка, которую несет поток. Кафка при всем своем безумии видел мир правильно — он понимал, что это враждебная человеку, непокорная ему среда, где все мы под властью могущественных и бесконечно далеких от нас властителей, зараженных общим сумасшествием. Но и им не под силу вертеть колесо истории.
— Но тогда к чему все то, что мы делаем?! — воскликнул Брент, захваченный этой мыслью. — Мы уничтожаем людей и предметы, как пьяные игроки, сбрасывающие со стола кости! Пустим на дно еще один авианосец, возьмем вот ту высоту, ворвемся в следующую траншею — и так без конца! Мы ничего не достигнем!
— Не согласен. Мы остановили Каддафи.
— Но колесо сделает еще оборот, и война продолжится. За этим боем будет другой, а мы так и будем идти, не зная, куда и во имя чего мы идем. Наши победы создают иллюзию движения, а на самом деле ничего не меняется, и мы только глубже увязаем в этой трясине. — Он отхлебнул виски. — Не Каддафи, так Гитлер, а не он, как Аттила, Чингисхан, Иди Амин или какой-нибудь аятолла.
— Пойми, Брент, то, что не мы вертим ручки этого штурвала, не означает, будто на свете нет понятия «добро» и «зло». И каждое поколение определяет их для себя само. Я не думаю, что мы заняты зряшной суетой, нет! Мы воюем не напрасно. Конечно, я бы предпочел посвятить себя строительству нового мира, внести свой крошечный вклад в создание царства мудрости и красоты. Но так уж устроен человек, что он сражается с тех пор, как появился на земле. Вот и мы деремся. Что же нам еще остается?
Брент минуту раздумывал над этим стройным силлогизмом, который казался убедительным, — но — лишь на первый взгляд.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91