Рычаг подачи воды специально утоплен, чтобы струйка не прерывалась. Так она спит!
Глаза Верочки закрыты, но веки ее настолько тонки и прозрачны, что я вижу, как сквозь кожицу проступает — косточкой — темная родинка зрачка.
Проснись, Спящая Красавица, срок заклятия кончен!
Я выключаю воду. Снимаю чистое полотенце с вешалки и начинаю обтирать гусиную кожу, — через открытую дверь контролирую сиделку в постели. Дыши носом, гусыня!
Но Верочка спит. Ни мои поцелуи, ни мои ласковые слова в синюшное ушко не могут ее разбудить, но я хорошо помню, что в детском доме она всегда просыпалась, если на лицо садилась муха. Она уже тогда могла спать сутками, и я будила ее, выпуская на лоб муху с оторванными крылышками — Верочка просыпалась от чувства брезгливости, она была из чистюль. Как вовремя мой небесный отец подкинул жука! Сегодня я разбужу ее лапками носорога.
С перепугу жук напрудил в мои пальцы пахучей янтарной каплей, я пускаю его на прогулку, жесткие лапки судорожно цепляются за голубую кожу на лбу, там, где — все еще! сколько лет! — краснеет царапина от моей расчески.
От щекотки жука по тельцу Верочки проходит волнение, по лицу пробегает гримаска отвращения… и вдруг она широко и ясно открывает глаза и смотрит мне прямо в лицо осмысленным взглядом незнакомых глаз.
И голос у нее такой же ясный, глубокий, печальный и незнакомый, как ее глаза:
— Как ты выросла, Сима.
— Здравствуй, Верун, ты узнала меня? — мои глаза полны слез, я забыла свое ужасное имя.
— Нет. Ты совсем другая. Ты уже взрослая, красивая, а я — видишь, — никак не могу вырасти. Витаминов не хватает.
— Просто тебя надо лучше кормить. Шоколадом. Фруктами. Хлебом с маслом, — я досуха обтираю ее полотенцем. Беру массажную щетку с полочки.
— Тише, — пугается Верочка, оглядываясь на стенку, — дежурная услышит.
— Там никого нет, — я баюкаю голосом и расчесываю волосы, они так нежны, что паутинки набиваются в щетку.
— Да? — она продолжает пугливо и пристально смотреть в сторону противоположной стены, и я понимаю — бедняжка видит себя в нашем дортуаре и смотрит туда, где у входа стоит стол дежурной с горящей настольной лампочкой, выкрашенной синей краской.
— Там никого нет! — тормошу я подружку. — Очнись, мы с тобой плывем на большом белом корабле, в море!
— Нет, это ты на большом белом пароходе, в красивой рубашечке с погончиками на железных пуговках, а я никогда нигде не была, — отвечает печально сомнамбула.
Да, погончики моей рубашки на стальных заклепках… я обнимаю Веру и беру на руки. Она так легка, что я чуть не расплакалась. Еле-еле шагаю вперед.
— Верун, я заберу тебя с собой. Мы будем жить вместе, и ты вырастешь.
— Правда? — и она благодарно обнимает шею двумя веточками. — И я не буду больше тебя искать?
— Правда, — я выхожу из душа и опускаю ее в кресло-каталку. Что у тебя с ногами?
— Я не хочу никуда ходить.
Мегера слышит наш разговор и трусливо закрывает глаза.
Я собираю с дивана детскую одежду.
— А эту ты видишь? — я киваю в сторону сиделки.
— Дежурную? — она таращит пугливый взор. — Нет еще… Она ушла в туалет…
Я забираю трусики, маечку, ночную пижаму с брючками из дешевой фланели, сандалеты и, ущипнув до крови сиделку: вот тебе! — объясняю на ухо ситуацию:
— Слушай, гадина, в оба уха. Я забираю Веру к себе. Тут тебе не Россия — права детей защищает закон. Я знаю, ты сумеешь развязать руки. Пусть. Только не рыпайся и сиди тихо. Иначе я обращусь в полицию. Запомни, ты осталась одна! Понятно?
Сиделка кивает затравленными глазами.
— В какой каюте мадам Фелиц? — я не успеваю отлепить скотч.
— В каюте — С 041, — тихо ответила Верочка.
Ее глаза снова закрыты, но теперь во сне она улыбается.
Я выкатываю каталку и кручу в сторону лифта.
— А кровать ты заправила? — вздрагивает сомнамбула.
— Да.
— И подушку поставила треугольником?
— Конечно! И одеяло подоткнула по всей длине под матрас и разгладила ровно-ровно, без морщин.
С каталкой я еще раз вижу, что для калек тоже полный комфорт: плавные спуски, ровный подъем… с ума съехать!
Вкатив коляску в свою конуру, я укладываю Веру в постель.
— Верун, а кто этот клиент! — мне кажется она не спит.
Молчание.
— Почему он хочет моей смерти? А, Верун?
Молчание. И — еле слышное сквозь шум волн — легкое дыхание. Она продолжает улыбаться… Ладно, Верочка, спи сладко и спокойно. Я знаю, кто сейчас ответит на эти вопросы.
Проверяю оружие, иду к двери.
— Ты насовсем уходишь? — Верочка открыла грустные глазки.
— Нет. Я скоро вернусь.
— Поцелуй меня на прощание.
— Зачем так грустно? — я целую прохладную щечку.
— Мы увидимся только осенью…
— Не скули, Верун.
— …Это будет в Москве, под вечер. Когда пойдет дождь. Я буду ехать в трамвае по Беговой улице, и когда он остановится на перекрестке у светофора, я увижу тебя за рулем красивой машины. Наши глаза встретятся. Обещай, что ты помашешь мне рукой.
— Обещаю! Глупышка…
— И мы поженимся.
— Хорошо! Спи…
— И родишь мне ребеночка.
— Обещаю.
Она закрыла глаза и разжала слабое объятие. Я еще раз поцеловала щеку с одинокой слезой и — к выходу.
До сих пор не могу себе простить, что оставила ее тогда!
На часах полночь. Самое время заняться покойницей Фелицатой. Я знаю — она единственная успела меня рассмотреть и понять кто я, и, следовательно… в каюте ее нет.
«Тук-тук. Кто там? Ваша внучка, Красная Шапочка. Несет вам лепешку и горшочек масла, который вам посылает моя мать».
Нет ответа. Смылась, писюха! Я иду к ночному стюарду, корчу плаксивую рожу: «Стюард! Моя подруга, мадам Фелиц из каюты С 04Г пропала! Не берет трубку телефона, не отвечает на стук в дверь…»
Стюард для проформы заглядывает в карточки пассажиров:
— У мадам Фелиц неприятности. Она поранилась о стекло и сейчас находится в больничном боксе.
— Боже! Я обошла всех наших друзей — никого нет в каютах!
— Мадемуазель, — мнется стюард, — у нас проблемы. В кают-компании лопнула потолочная лампа. Ваши друзья поручили небольшие ожоги и ранения. Мы вызвали вертолет скорой помощи, который доставит всех в госпиталь на побережье. Вертолет уже вылетел.
Мне надо спешить — Фелицата вот-вот ускользнет с корабля.
— Какой ужас. Я могу их навестить?
— Только с разрешения дежурного врача, доктора Хеннинга.
Я узнаю телефон бокса, словно собралась позвонить, затем круто меняю решение: «Нет я зайду сама». Стюард объясняет как найти больничный бокс и, четко следуя его советам, я оказываюсь у матовой двери с красным крестом. Прохожу мимо и — к ближайшему настенному телефону. Набираю номер больничного бокса:
— Доктора Хеннинга пожалуйста!
Мне ответил голосок девушки, наверное, это дежурная медсестра.
— Он отдыхает. Я дежурная медсестра.
— Пройдите в капитанскую рубку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166
Глаза Верочки закрыты, но веки ее настолько тонки и прозрачны, что я вижу, как сквозь кожицу проступает — косточкой — темная родинка зрачка.
Проснись, Спящая Красавица, срок заклятия кончен!
Я выключаю воду. Снимаю чистое полотенце с вешалки и начинаю обтирать гусиную кожу, — через открытую дверь контролирую сиделку в постели. Дыши носом, гусыня!
Но Верочка спит. Ни мои поцелуи, ни мои ласковые слова в синюшное ушко не могут ее разбудить, но я хорошо помню, что в детском доме она всегда просыпалась, если на лицо садилась муха. Она уже тогда могла спать сутками, и я будила ее, выпуская на лоб муху с оторванными крылышками — Верочка просыпалась от чувства брезгливости, она была из чистюль. Как вовремя мой небесный отец подкинул жука! Сегодня я разбужу ее лапками носорога.
С перепугу жук напрудил в мои пальцы пахучей янтарной каплей, я пускаю его на прогулку, жесткие лапки судорожно цепляются за голубую кожу на лбу, там, где — все еще! сколько лет! — краснеет царапина от моей расчески.
От щекотки жука по тельцу Верочки проходит волнение, по лицу пробегает гримаска отвращения… и вдруг она широко и ясно открывает глаза и смотрит мне прямо в лицо осмысленным взглядом незнакомых глаз.
И голос у нее такой же ясный, глубокий, печальный и незнакомый, как ее глаза:
— Как ты выросла, Сима.
— Здравствуй, Верун, ты узнала меня? — мои глаза полны слез, я забыла свое ужасное имя.
— Нет. Ты совсем другая. Ты уже взрослая, красивая, а я — видишь, — никак не могу вырасти. Витаминов не хватает.
— Просто тебя надо лучше кормить. Шоколадом. Фруктами. Хлебом с маслом, — я досуха обтираю ее полотенцем. Беру массажную щетку с полочки.
— Тише, — пугается Верочка, оглядываясь на стенку, — дежурная услышит.
— Там никого нет, — я баюкаю голосом и расчесываю волосы, они так нежны, что паутинки набиваются в щетку.
— Да? — она продолжает пугливо и пристально смотреть в сторону противоположной стены, и я понимаю — бедняжка видит себя в нашем дортуаре и смотрит туда, где у входа стоит стол дежурной с горящей настольной лампочкой, выкрашенной синей краской.
— Там никого нет! — тормошу я подружку. — Очнись, мы с тобой плывем на большом белом корабле, в море!
— Нет, это ты на большом белом пароходе, в красивой рубашечке с погончиками на железных пуговках, а я никогда нигде не была, — отвечает печально сомнамбула.
Да, погончики моей рубашки на стальных заклепках… я обнимаю Веру и беру на руки. Она так легка, что я чуть не расплакалась. Еле-еле шагаю вперед.
— Верун, я заберу тебя с собой. Мы будем жить вместе, и ты вырастешь.
— Правда? — и она благодарно обнимает шею двумя веточками. — И я не буду больше тебя искать?
— Правда, — я выхожу из душа и опускаю ее в кресло-каталку. Что у тебя с ногами?
— Я не хочу никуда ходить.
Мегера слышит наш разговор и трусливо закрывает глаза.
Я собираю с дивана детскую одежду.
— А эту ты видишь? — я киваю в сторону сиделки.
— Дежурную? — она таращит пугливый взор. — Нет еще… Она ушла в туалет…
Я забираю трусики, маечку, ночную пижаму с брючками из дешевой фланели, сандалеты и, ущипнув до крови сиделку: вот тебе! — объясняю на ухо ситуацию:
— Слушай, гадина, в оба уха. Я забираю Веру к себе. Тут тебе не Россия — права детей защищает закон. Я знаю, ты сумеешь развязать руки. Пусть. Только не рыпайся и сиди тихо. Иначе я обращусь в полицию. Запомни, ты осталась одна! Понятно?
Сиделка кивает затравленными глазами.
— В какой каюте мадам Фелиц? — я не успеваю отлепить скотч.
— В каюте — С 041, — тихо ответила Верочка.
Ее глаза снова закрыты, но теперь во сне она улыбается.
Я выкатываю каталку и кручу в сторону лифта.
— А кровать ты заправила? — вздрагивает сомнамбула.
— Да.
— И подушку поставила треугольником?
— Конечно! И одеяло подоткнула по всей длине под матрас и разгладила ровно-ровно, без морщин.
С каталкой я еще раз вижу, что для калек тоже полный комфорт: плавные спуски, ровный подъем… с ума съехать!
Вкатив коляску в свою конуру, я укладываю Веру в постель.
— Верун, а кто этот клиент! — мне кажется она не спит.
Молчание.
— Почему он хочет моей смерти? А, Верун?
Молчание. И — еле слышное сквозь шум волн — легкое дыхание. Она продолжает улыбаться… Ладно, Верочка, спи сладко и спокойно. Я знаю, кто сейчас ответит на эти вопросы.
Проверяю оружие, иду к двери.
— Ты насовсем уходишь? — Верочка открыла грустные глазки.
— Нет. Я скоро вернусь.
— Поцелуй меня на прощание.
— Зачем так грустно? — я целую прохладную щечку.
— Мы увидимся только осенью…
— Не скули, Верун.
— …Это будет в Москве, под вечер. Когда пойдет дождь. Я буду ехать в трамвае по Беговой улице, и когда он остановится на перекрестке у светофора, я увижу тебя за рулем красивой машины. Наши глаза встретятся. Обещай, что ты помашешь мне рукой.
— Обещаю! Глупышка…
— И мы поженимся.
— Хорошо! Спи…
— И родишь мне ребеночка.
— Обещаю.
Она закрыла глаза и разжала слабое объятие. Я еще раз поцеловала щеку с одинокой слезой и — к выходу.
До сих пор не могу себе простить, что оставила ее тогда!
На часах полночь. Самое время заняться покойницей Фелицатой. Я знаю — она единственная успела меня рассмотреть и понять кто я, и, следовательно… в каюте ее нет.
«Тук-тук. Кто там? Ваша внучка, Красная Шапочка. Несет вам лепешку и горшочек масла, который вам посылает моя мать».
Нет ответа. Смылась, писюха! Я иду к ночному стюарду, корчу плаксивую рожу: «Стюард! Моя подруга, мадам Фелиц из каюты С 04Г пропала! Не берет трубку телефона, не отвечает на стук в дверь…»
Стюард для проформы заглядывает в карточки пассажиров:
— У мадам Фелиц неприятности. Она поранилась о стекло и сейчас находится в больничном боксе.
— Боже! Я обошла всех наших друзей — никого нет в каютах!
— Мадемуазель, — мнется стюард, — у нас проблемы. В кают-компании лопнула потолочная лампа. Ваши друзья поручили небольшие ожоги и ранения. Мы вызвали вертолет скорой помощи, который доставит всех в госпиталь на побережье. Вертолет уже вылетел.
Мне надо спешить — Фелицата вот-вот ускользнет с корабля.
— Какой ужас. Я могу их навестить?
— Только с разрешения дежурного врача, доктора Хеннинга.
Я узнаю телефон бокса, словно собралась позвонить, затем круто меняю решение: «Нет я зайду сама». Стюард объясняет как найти больничный бокс и, четко следуя его советам, я оказываюсь у матовой двери с красным крестом. Прохожу мимо и — к ближайшему настенному телефону. Набираю номер больничного бокса:
— Доктора Хеннинга пожалуйста!
Мне ответил голосок девушки, наверное, это дежурная медсестра.
— Он отдыхает. Я дежурная медсестра.
— Пройдите в капитанскую рубку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166