!
— Пусть у них тоже будет оружие против Герсы. Ее враги — ;мои друзья. Если они прикончат ее вперед, я не стану обижаться, что опоздал.
И палец ясновидца вонзился в звонок вызова.
И тут я почувствовал, что моя жизнь висит на волоске.
И я оказался прав!
Вошла врач, и уже через минуту мне был сделан внутримышечный укол.
Сначала я еще сохранял сознание.
— Десять микрограмм ЛСД, — меланхолично улыбнулся Учитель, — всего десять жалких микрограмм ди-этиламида лизергиновой кислоты, чтобы понизить уровень серотонина в головном мозге. О, серотонин, — протянул он с мечтательной издевкой, — великий медитар, только благодаря ему мы отличаем явь от сновидений.
Без серотонина человек сразу станет трофеем галлюцинаций. Он будет спать наяву, на ходу, на бегу. Он не различит дня от ночи.
Я почувствовал приступ сонливости, сразу как только разделся.
— Но я утону здесь, — пробормотал я, давя зевки.
— Не бойся. Видишь…
Только тут я заметил, что в воде — чуть ниже поверхности — натянута мелкая сетка.
Опустившись по пояс в теплую воду, я блаженно растянулся на неудобном ложе и сразу затсрыл глаза. Чувство смертельной опасности улетучилось.
— Один момент! — Эхо уселся в полосатый шезлонг, стоящий у края бассейна на сверкающей полосе черного мрамора, снял со спинки трость из слоновой кости и тронул мой живот холодным кончиком.
Я видел все это сквозь закрытые веки и с трудом заставил себя открыть глаза — зачем? — пространство вокруг уже начинало вибрировать светом. Лицо Эхо показалось отвратительно зеленым, а по всей длине трости я увидел гусениц, вяло ползущих к руке генерала: ого, я вижу галлюцинации.
— Когда тебе, Герман, приснится ипподром, ты должен сразу остановить сновидение и оглянуться внутри именно этого сна. Но ни в коем случае не просыпайся — иначе все пропало. Останови сон и поищи вокруг себя глазами пожилого неопрятного субъекта среднего роста, в сером габардиновом плаще с пятнами йода на ткани. Он будет небрит и одна пуговица на плаще — верхняя — будет оторвана. Будь с ним вежлив и спроси льстиво: какая лошадь придет первой? После чего я тебя разбужу. Пока: бай-бай, Герман. И не вздумай умереть!
И действительно, после двух-трех видений, которые пронеслись перед моими глазами полосой ночных молний, мне приснилось, что будто-бы я нахожусь на ипподроме. В толчее людей. На правой трибуне. Под открытым небом. Пасмурно. Только что прошел дождик и беговые дорожки в сырых пятнах влаги. Титаническим усилием воли я удержал это сновидение — и вот так раз! — действительно проснулся внутри сна. Понимая, что все это мне только лишь снится, я подошел к деревянному барьеру у края бегового поля и принялся искать среди зрителей человека, похожего на описание, данное мне генералом. И буквально через минуту нашел его: незнакомец неприятной наружности, небритый, с папироской в прокуренных зубах, в низко надвинутой на лоб засаленной шляпе, низкого роста, и в светлом габардиновом плаще, с пятнами йода на обшлагах рукава, стоял буквально в двух шагах от меня и нервозно изучал какие-то листочки, которые тискал в руках. Я никогда раньше не видел этого человека. Точно такие же листочки я держал в собственных руках, но не понимал, что это такое, потому что в жизни никогда не бывал на ипподромах и не играл в тотализатор. Я сделал шаг в его сторону и спросил — почему-то не своим звонким голоском: «Скажите пожалуйста, какая лошадь придет первой?» На мой голос обернулось несколько человек, а субъект только покосился в мою сторону хмурым глазом и ничего не ответил. Я почувствовал, что готов провалиться сквозь землю от стыда, что щеки мои заливаются пунцовой краской… «Вам бы лучше.уроки учить, молодой человек, — ответил мне вдруг незнакомец, — а не играть с фортуной.»
Только тут я сообразил, что мне, наверное, двенадцать или тринадцать лет и заметил свои ноги в коричневых летних сандалях и белые короткие гольфы. И еще! Во сне я говорил на английском и мой спутник — тоже, хотя мне казалось, что я не знал языка.
Но тут незнакомец неожиданно подмигнул как заговорщик и взяв твердой рукой из моих ладоней листочки — ага! — это список лошадей, бегущих в заездах — молча оттчеркнул ногтем какое-то имя, и вернул взятое.
Я принялся тут же поспешно искать глазами отчеркнутое, но уже почему-то не мог справиться с английским текстом.
Сон заканчивается!
В ужасе я вцепился ладошкой в рукав джентльмена, не зная что сказать. Но тот как-то сразу проник в мои затруднения и быстро наклонившись к моему уху, пунцовому от стыда, шепнул: «В большом заезде победит Эйборн.»
— Эйборн! — с этим возгласом я пробудился от сна. Это Август Эхо ткнул ледяным кончиком ,трости в мой живот.
Он сидел все так же в шезлонге.
Судя по тому, что его поза не изменилась, я спал от силы несколько минут.
— Ты спал три минуты, Герман. Ну рассказывай. Быстро и четко.
Легко сказать, я елегеле ворочал языком и на связный рассказ о том, что только, что видел потратил чуть-ли не целых десять минут. При этом я отчаянно боролся с галлюцинациями: мохнатые гусеницы бражника с трости уже заползли на правую руку генерала — и гадкой гурьбой расползлись по рукаву полувоенного френча вверх к плечу и на грудь. Люминесцентные лампы под кафельным потолком были облеплены мерзскими усатыми насекомыми с кисейными крылышками. Стены бассейна были забрызганы пятнами йода.
— Эйборн! Не нужен нам никакой чертов Эйборн! — гремел надо мной голос Учителя, — Нам нужна Герса. Ты промазал, Герман, промазал. Это был легендарный заезд в Ливерпуле, 1958 года! Самый большой выигрыш за полвека. К финишу пришел никому неизвестный Эйборн. Шансы лошади оценивались как 1 к 66. В тот день он выиграл целое состояние — триста тысяч фунтов стерлингов.
— Кто он? — выдавливаю я из губ с отвращением горячие и липкие слова.
На полу, прямо под шезлонгом Учителя, между деревянных ножек копошились зеленоватые кролики с белыми глазами. Они громко жевали бумагу. Меня подташнивало от чувства гадливости.
— Но ты ему понравился, Герман. Это факт. Он отчеркнул ногтем имя. Эта жадина поделился с тобой выигрышем… Спи дальше. И спрашивай, спрашивай его. И помни, Герман, ты уже не мальчик. Спи!
И я опять провалился в сон, и после двух-трех видений, которые пронеслись перед моими глазами со скоростью ночной молнии, снова оказался на ипподроме. Во сне мои чувства расцвели и обострились необычайно. Бог мой, если бы я мог выбирать между жизнью и сном, я бы выбрал последнее: как глубоко дышит грудь, как пьянит воздух, как свежи краски, как прекрасна толпа людей вокруг меня на трибунах. Я переживал исключительный подъем чувств, и только тогда, когда на беговой дорожке вдруг появилась стайка бегущих рысаков под седоками — стипль-чейс!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166
— Пусть у них тоже будет оружие против Герсы. Ее враги — ;мои друзья. Если они прикончат ее вперед, я не стану обижаться, что опоздал.
И палец ясновидца вонзился в звонок вызова.
И тут я почувствовал, что моя жизнь висит на волоске.
И я оказался прав!
Вошла врач, и уже через минуту мне был сделан внутримышечный укол.
Сначала я еще сохранял сознание.
— Десять микрограмм ЛСД, — меланхолично улыбнулся Учитель, — всего десять жалких микрограмм ди-этиламида лизергиновой кислоты, чтобы понизить уровень серотонина в головном мозге. О, серотонин, — протянул он с мечтательной издевкой, — великий медитар, только благодаря ему мы отличаем явь от сновидений.
Без серотонина человек сразу станет трофеем галлюцинаций. Он будет спать наяву, на ходу, на бегу. Он не различит дня от ночи.
Я почувствовал приступ сонливости, сразу как только разделся.
— Но я утону здесь, — пробормотал я, давя зевки.
— Не бойся. Видишь…
Только тут я заметил, что в воде — чуть ниже поверхности — натянута мелкая сетка.
Опустившись по пояс в теплую воду, я блаженно растянулся на неудобном ложе и сразу затсрыл глаза. Чувство смертельной опасности улетучилось.
— Один момент! — Эхо уселся в полосатый шезлонг, стоящий у края бассейна на сверкающей полосе черного мрамора, снял со спинки трость из слоновой кости и тронул мой живот холодным кончиком.
Я видел все это сквозь закрытые веки и с трудом заставил себя открыть глаза — зачем? — пространство вокруг уже начинало вибрировать светом. Лицо Эхо показалось отвратительно зеленым, а по всей длине трости я увидел гусениц, вяло ползущих к руке генерала: ого, я вижу галлюцинации.
— Когда тебе, Герман, приснится ипподром, ты должен сразу остановить сновидение и оглянуться внутри именно этого сна. Но ни в коем случае не просыпайся — иначе все пропало. Останови сон и поищи вокруг себя глазами пожилого неопрятного субъекта среднего роста, в сером габардиновом плаще с пятнами йода на ткани. Он будет небрит и одна пуговица на плаще — верхняя — будет оторвана. Будь с ним вежлив и спроси льстиво: какая лошадь придет первой? После чего я тебя разбужу. Пока: бай-бай, Герман. И не вздумай умереть!
И действительно, после двух-трех видений, которые пронеслись перед моими глазами полосой ночных молний, мне приснилось, что будто-бы я нахожусь на ипподроме. В толчее людей. На правой трибуне. Под открытым небом. Пасмурно. Только что прошел дождик и беговые дорожки в сырых пятнах влаги. Титаническим усилием воли я удержал это сновидение — и вот так раз! — действительно проснулся внутри сна. Понимая, что все это мне только лишь снится, я подошел к деревянному барьеру у края бегового поля и принялся искать среди зрителей человека, похожего на описание, данное мне генералом. И буквально через минуту нашел его: незнакомец неприятной наружности, небритый, с папироской в прокуренных зубах, в низко надвинутой на лоб засаленной шляпе, низкого роста, и в светлом габардиновом плаще, с пятнами йода на обшлагах рукава, стоял буквально в двух шагах от меня и нервозно изучал какие-то листочки, которые тискал в руках. Я никогда раньше не видел этого человека. Точно такие же листочки я держал в собственных руках, но не понимал, что это такое, потому что в жизни никогда не бывал на ипподромах и не играл в тотализатор. Я сделал шаг в его сторону и спросил — почему-то не своим звонким голоском: «Скажите пожалуйста, какая лошадь придет первой?» На мой голос обернулось несколько человек, а субъект только покосился в мою сторону хмурым глазом и ничего не ответил. Я почувствовал, что готов провалиться сквозь землю от стыда, что щеки мои заливаются пунцовой краской… «Вам бы лучше.уроки учить, молодой человек, — ответил мне вдруг незнакомец, — а не играть с фортуной.»
Только тут я сообразил, что мне, наверное, двенадцать или тринадцать лет и заметил свои ноги в коричневых летних сандалях и белые короткие гольфы. И еще! Во сне я говорил на английском и мой спутник — тоже, хотя мне казалось, что я не знал языка.
Но тут незнакомец неожиданно подмигнул как заговорщик и взяв твердой рукой из моих ладоней листочки — ага! — это список лошадей, бегущих в заездах — молча оттчеркнул ногтем какое-то имя, и вернул взятое.
Я принялся тут же поспешно искать глазами отчеркнутое, но уже почему-то не мог справиться с английским текстом.
Сон заканчивается!
В ужасе я вцепился ладошкой в рукав джентльмена, не зная что сказать. Но тот как-то сразу проник в мои затруднения и быстро наклонившись к моему уху, пунцовому от стыда, шепнул: «В большом заезде победит Эйборн.»
— Эйборн! — с этим возгласом я пробудился от сна. Это Август Эхо ткнул ледяным кончиком ,трости в мой живот.
Он сидел все так же в шезлонге.
Судя по тому, что его поза не изменилась, я спал от силы несколько минут.
— Ты спал три минуты, Герман. Ну рассказывай. Быстро и четко.
Легко сказать, я елегеле ворочал языком и на связный рассказ о том, что только, что видел потратил чуть-ли не целых десять минут. При этом я отчаянно боролся с галлюцинациями: мохнатые гусеницы бражника с трости уже заползли на правую руку генерала — и гадкой гурьбой расползлись по рукаву полувоенного френча вверх к плечу и на грудь. Люминесцентные лампы под кафельным потолком были облеплены мерзскими усатыми насекомыми с кисейными крылышками. Стены бассейна были забрызганы пятнами йода.
— Эйборн! Не нужен нам никакой чертов Эйборн! — гремел надо мной голос Учителя, — Нам нужна Герса. Ты промазал, Герман, промазал. Это был легендарный заезд в Ливерпуле, 1958 года! Самый большой выигрыш за полвека. К финишу пришел никому неизвестный Эйборн. Шансы лошади оценивались как 1 к 66. В тот день он выиграл целое состояние — триста тысяч фунтов стерлингов.
— Кто он? — выдавливаю я из губ с отвращением горячие и липкие слова.
На полу, прямо под шезлонгом Учителя, между деревянных ножек копошились зеленоватые кролики с белыми глазами. Они громко жевали бумагу. Меня подташнивало от чувства гадливости.
— Но ты ему понравился, Герман. Это факт. Он отчеркнул ногтем имя. Эта жадина поделился с тобой выигрышем… Спи дальше. И спрашивай, спрашивай его. И помни, Герман, ты уже не мальчик. Спи!
И я опять провалился в сон, и после двух-трех видений, которые пронеслись перед моими глазами со скоростью ночной молнии, снова оказался на ипподроме. Во сне мои чувства расцвели и обострились необычайно. Бог мой, если бы я мог выбирать между жизнью и сном, я бы выбрал последнее: как глубоко дышит грудь, как пьянит воздух, как свежи краски, как прекрасна толпа людей вокруг меня на трибунах. Я переживал исключительный подъем чувств, и только тогда, когда на беговой дорожке вдруг появилась стайка бегущих рысаков под седоками — стипль-чейс!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166