Термина сказала, что та водокачка стоит как раз на половине пути от города к дачному поселку, что волк может свернуть по развилке шоссе в нашу сторону, на Вермиокку. Она боялась идти к себе в домик. Я тоже была в панике, но старалась не выдавать страха. Шутила. Мне нельзя терять голову, нельзя! Термина же от боязни была сама не своя. Я чуть не ляпнула, что у меня есть оружие — револьвер, но что-то наложило печать на уста. Мне показалась ее боязнь как бы наигранной, она старалась, как дурная актриса, и перебарщивала.
Мы закрыли окна. Я вышла за крыльцо, чтобы, закрыть ставни снаружи. Солнце уже зашло, стояла пора белых ночей, небо светилось ясным перламутровым блеском. Было видно как днем каждую веточку в саду, каждый листочек. Стояла покойная вечерняя тишина, но сердце не верило ей и билось в груди раненой птицей. Что за темная сила преследует меня по пятам! Я искала хоть какие-то знаки судьбы, хоть малейший намек как себя вести. Близость огромного степного волка внушила мне глубокий ужас, я с детства боялась волков больше, чем тигров и змей. Тигры живут в Индии, змеи — в пустыне. А волк есть в каждом лесу. Тут мой взгляд упал на череду цветочных чашечек, это мой любимый вьюнок вился на стене гирляндой жемчужин, застенчиво цепляясь за ржавые гвоздики. Самый верхний граммофончик — еще утром он был бел и свеж —был черен, словно его обожгли коптящим языком зажигалки. Это знак! Это волк смотрел на цветок из глубины сада! Он уже здесь!
Затаив дыхание, я впилась глазами в тесные окрестности вокруг домика: здесь негде было спрятаться. Яблоневый сад стоял слишком редко, за ним шел декоративный штакетник, на котором я заметила чуткую белку; зверек сновал спокойно и деловито. За штакетником проходила узкая тропка, а там, за кустами жимолости, уже горел свет в окнах соседней дачи. Только, пожалуй, дальний угол участка, где тесно росло несколько елок, мог бы спрятать чудовище. Но тихо висели хвойные гребни на елочных лапах. Ни одна игла не упала на землю от зверя в засаде.
Вдруг я заметила, что Термина подглядывает за мной. из окна. Что она прячется за косяк и придерживает рукой слегка отогнутую занавеску. Я, скорее от испуга, чем намеренно глупо стукнула ногтем в стекло и выдала себя. Термина лихорадочно облизнулась, мелькнул красный кончик языка в слюнявой щелке рта, и сделала вид, что ничего не случилось: «Лиззи, идите быстрей, — крикнула она через стекло, — его поймали!»
Мне стало окончательно ясно, что они заодно. И мои страхи разом прошли: нет ничего хуже неизвестной опасности. Теперь я знала, что делать и как себя вести!
Вошла совсем беспечно: «Неужели поймали?»
— Да, только что передали по радио. Но когда я зашла, радио молчало.
И опять мелькание свекольного кончика в щелочке рта… Как же я сразу не узнала этот рот! Точно такой же крупный красный мокрый рот был у нашей врачихи в детском доме, мы звали ее Мамуля Падловна. Эта садистка никогда не трогала руками, а издевалась только словами: я получила письмо от твоей мамули, пойдем прочитаю, и, затащив в лазарет наивного ребенка, читала ему выдуманное письмо полное нецензурных ругательств и проклятий против несчастного дитяти. Многие падали в обморок.
Я стала приводить в чувство молчащее радио, крутить колесико настройки звука и к тайному удивлению хозяйки приемник ожил. Диктор сообщил, что полчаса назад волк-убийца напал на окраине поселка Вермиокка — он рядом! — на двух женщин, ехавших домой на одном велосипеде. Видимо, они ничего не знали об объявленной тревоге. Одной жертве нападения удалось спастись на дереве, пока зверь убивал ее подругу, которую загрыз насмерть.
И тут радио снова замолчало. Я поняла, что где-то перерезан проводок. А вот и мои маникюрные ножницы. Я обычно держу их на ночном столике, а они вдруг оказались на комоде.
— Но, Гермина, — корчила я из себя дурочку, — диктор ни слова не сказал, что волка поймали?
Тут радио вновь захрипело: «Экстренное сообщение! Тревога отменяется, волк только что застрелен милицией на железнодорожных путях за станцией».
Гермина не успела скрыть свое растерянное удивление, после чего подарила мне фальшивый поцелуйчик и пошла к себе в домик, пожелав мне спокойной ночи. Казалось, что смерть волка ее озадачила и расстроила тайный умысел.
Но я уже не верила никому, даже радио, и не собиралась ложится в постель. Глаз не смыкать всю ночь, Лизок! Где твоя книжка-спасительница! Вытащив заветную книгу, я как обычно наугад ткнула пальцем в страницу. Что делать? Спасай! И угодила точь-в-точь в финал самой страшной сказки, где волк съедает Красную Шапочку… Палец отметил: две фразы: «Сказав эти слова, злой Волк бросился на Красную Шапочку и съел ее». Но поверх этих ужасных слов я еще в детстве написала крупными буквами другой финал, а страшный конец зачеркнула. Там было накарябано: «Тут дровосеки услышали крик девочки, ворвались в дом и убили злого Волка. Разрезали Волку живот и выпустили бабушку и Красную Шапочку на свет целыми и невредимыми».
А так я сделала потому, что в другой сказке прочитала именно этот правильный конец и, зачеркав плохой, вписала от руки хороший финал… Русским переводчикам Шарля Перро никогда не нравился подлинный текст страшной сказки, где волк съедает глупую дурочку и они переиначивали Перро на свой манер.
Как мне тебя понимать, милая книжка?!
Видимо, вот как — Лизок, смелей! Действуй по-своему, зачеркивай все плохое, даже если оно напечатано взрослыми буквами! И ты победишь судьбу!
Я погасила свет, чтобы казалось, что в доме все спят. Уложила на постель вместо себя одеяло и прикрыла его простыней, а на подушку приладила шиньон Термины — издали кажется, что это будто бы я сплю в постели. Проверила оружие. Сварила в темноте крепкий кофе и уселась в углу на пол, у окна, которое специально не прикрыла ставнями. Приоткрыла щель в опущенном жалюзи — просто вставила стоймя спичечный коробок между двумя полосками. Отсюда был хорошо виден подход к входной двери… Белая ночь продолжала ясно освещать каждый уголок спящей земли. Мне видны и сад, и кусты жимолости, и тот темный елочный угол. Внезапно мое внимание привлекли две желтых ягоды в глубине темной хвои. Ягоды на елке? Я не верила своим глазам — но вот же они: круглые, крупные, сочные, ярко блестящие, еще мокрые от недавнего дождя, в черно-зеленом лапчатом хмуром мраке. Боже мой! Это же зрачки волчьих глаз. Я спустила предохранитель — щелчок был еле слышен даже моим ушам, и все же глаза в чаще разом пропали. Я припала к окну. Где он?
Белая ночь продолжает хранить полное молчание. Только еловые лапы качаются, словно от порыва ветра.
И вдруг крик. Один, второй. Душераздирающий, жуткий крик.
Я узнала голос Гермины. Хозяйка звала на помощь меня:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166