Если бы тогда я мог знать, как ужаснет меня разгадка. Если бы знать!
Затем мое внимание привлекает зашторенный предмет на стене. Подхожу и нахально раздергиваю занавесочки — там под стеклом старинная гравюра самого непристойного содержания: над обрывом борются два гермафродита. Слева — грудастый курчавый юноша с женскими прелестями и кудрявым лоном, справа — длинноволосая девушка с мужским естеством такой непомерной длины, что фаллос оплетает змеей ногу соперника и дотягиваясь до пояса, глядится в круглое зеркальце на лоне юноши, выбрызгивая из змеиной головки двузубое жальце свежего семени… Брр!
Внезапно я слышу стон и, оглянувшись, с испугом замечаю, что оказывается Учитель спит на диване. Я не разглядел под клетчатым пледом очертания человеческого тела. Но бог мой! Как-страшен был его вид — черты благородного лица искажены дьявольской гримасой. Он силится проснуться. Вдруг вскрикивает: женским голосом! Ему снится кошмар! Глаза приоткрылись, мышцы лица стали дергаться от нервных судорог, рот раскрылся, язык выпал на подбородок.
— Учитель! — я стоял ни жив, ни мертв.
Эхо вскрикнул опять. Женский голос словно исходил из утробы как у чревовещателя. Это был неистовый вопль немолодой женщины, которую перерезало трамваем!
— Учитель, проснитесь! — я словно прикипел к месту.
Внезапно он очнулся и закрылся руками. Когда нервные судороги прошли, и лицо приняло осмысленный вид, маэстро увидел меня.
— Что с вами? Вы так кричали… — я хотел сказать женским голосом, но поостерегся задевать тайны великого человека.
— Меня убьет обезьяна, — произнес он заплетающимся языком, — паршивая смрадная обезьяна с откушенным хвостом… что-то вроде крупного павиана. Бабуин или гамадрил… Обезьяна засунет мне в глотку раскаленный нож… по самую рукоять засунет, повернет и конец!
— Очнитесь, генерал! — мне показалось он либо пьян, либо одурманен порцией курева.
— А, Герман… — он вытер с лица капли пота и спустил ноги.
Маэстро был одет совершенно по-домашнему: махровый халат, голые ступни в шлепанцах. Он заметно осунулся после того ужасного дня, когда подвергся нападению гюрзы, появились мешки под глазами, горячий взгляд выдавал недомогание.
— Ну и приснится же… — он откинулся на спинку дивана.
— Но вам же никогда не снятся сны, маэстро!?
— Сны нет… мне снятся только кошмары, Герман… фу, какая мерзость — нож во рту… ты никогда не пробовал?
Ирония — первый признак — маэстро приходит в себя.
— Я вижу тебе не понравился офорт Шонгауэра? Черт! меня выдали раскрытые занавески.
— Похабная работенка, — ляпнул я скорей от растерянности, чем от душевной наглости.
— Остерегись, Герман! И задерни офорт от солнца. Это оригинал…
Я исправил ошибку профана.
— Ты не узнал самого себя? — продолжал насмешки маэстро, — тот, что слева — грудастый юноша с дамскими сиськами — это же ты собственной персоной. ПосмоГ-ри-ка получше!
— Что это? — но я не стал вглядываться, а демонстративно отошел от стены.
— Это ребес, — Эхо стал серьезен и мрачен, — знак двуполости бога и знак человека, его творения. Это две стопы Эроса, которыми он ступает по земле: левая — страсть и соитие, правая — смерть. Тайна в противоположном. Твоя изнанка — женщина, Герман. И теперь ты знаешь ее имя…
— Я не понимаю ваших намеков, — мой обиженный голос выдал настроение души: любимый ученик задет за живое оскорбительным сравнением с грудастым юношей, с гермафродитом.
— Не дуйся, Герман, — усмехнулся маэстро, — Я тоже — ребес. Моя оборотная сторона — женщина. Мы вещество, а не существа, Герман. Все мы — пленники Сал-макиды… Она была очаровательной нимфой, а ее прохладный ключ был чудом Карий. Я любил там купаться…
Глаза Учителя заблестели, он явно все еще был не в себе.
— Поверхность воды в том ключе делила купальщика на две части — мужскую и женскую. Всплываешь и видишь в воде свою девичью грудь, ее можно даже пощупать руками. Ныряешь — и становишься юношей. Эти переливы плоти, игра столь разных чувств — ни с чем не сравнимое ощущение. Наслаждение упоительное… В молодости я купался там часами и Нимфы парили в воздухе, любуясь тайной жизни… Ммда…
Эхо замолчал, на его просветленном лице играли блики отраженной воды.
Он что спятил? Что он несет?
— Кто здесь? — вздрогнул Эхо.
— Это я.
— А! Герман, — он окончательно очнулся и наконец поднялся с дивана.
— Так вы в порядке, маэстро?
— Нет. Температура тридцать восемь и две. Кашель. Но это не мешает мне думать о Гepce!
— Но откуда взялось столь странное имя? — перешел я с места в карьер, — Оно явно не русское. Это иностранное имя?
— Кис, Кис, Кис, — зовет маэстро кота, и тот сонно вылезает из-под дивана, выгибая спину и сладко зевая.
Я впервые вижу любимца генерала сиамского кота-альбиноса, о котором слышал от офицеров охраны.
— Это имя античное, древнегреческое, — ответил Эхо, взяв на руки своего любимчика, — но в нашем случае это не само имя, а его изнанка. Нужно его перевернуть лицевой стороной.
— Как это, перевернуть?
— Вспомни, Герман, что нам известно о Герсе. Она сирота. Следовательно не знает имени, которое получила при рождении. Вспомни, что в интернате ее держали под именем Серафимы Крюковой. Но как известно человека под таким именем нет. Сейчас у нее снова другое имя. Так она обороняется от меня. Ведь для ясновидца нужно только две вещи — подлинное имя и личная вещь человека. Подлинное имя найдено— Герса. Пожалуй, она сама не знает, что это имя ей дали при рождении… впрочем, я не буду это утверждать. Одним словом, нужно перевернуть ее имя и тогда мы обнаружим изнанку, какую-нибудь Катеньку или Машу, Марину или Розалин.
— А не пора ли перевернуть и мое имя, Учитель?
Я воспользовался ситуацией, чтобы затронуть то, что меня так долго мучит— настоящее имя и настоящая судьба.
— Разумеется, давно пора, Герман! Давным-давно пора, — сказал Эхо, впиваясь рукой в загривок кота с такой силой, что тот дернул хвостом и зло посмотрел на меня зелеными монетами.
— Только раньше, — продолжил он с раздражением, — ты перевернешь ее имя! И он сбросил кота на пол.
— Брысь!
Кот тряхнул искрами и пошел прочь, сохраняя достоинство.
— Надеюсь, Герман, ты уже вычислил его имя?
— Да, Учитель, вашего кота зовут Ребес.
— Ха, ха, ха… браво, ученик! Ты почти угадал. Но он не двупол, он — кастрат, то есть совершенно бесполое создание.
И внезапная вспышка раздражения:
— Мы теряем время впустую. Пора тебе взяться за дело и сорвать маску с врага!
— Но как? — я был растерян и не скрывал этого.
— Это твоя задача, а не моя.
— Но, почему бы вам самому не перевернуть ее имя, Учитель?! У нас действительно времени в обрез. Дорог каждый день…
— Оболтус! — вспыхнул маэстро, —неужели ты до сих пор не понял, что я пытаюсь уйти от судьбы!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166
Затем мое внимание привлекает зашторенный предмет на стене. Подхожу и нахально раздергиваю занавесочки — там под стеклом старинная гравюра самого непристойного содержания: над обрывом борются два гермафродита. Слева — грудастый курчавый юноша с женскими прелестями и кудрявым лоном, справа — длинноволосая девушка с мужским естеством такой непомерной длины, что фаллос оплетает змеей ногу соперника и дотягиваясь до пояса, глядится в круглое зеркальце на лоне юноши, выбрызгивая из змеиной головки двузубое жальце свежего семени… Брр!
Внезапно я слышу стон и, оглянувшись, с испугом замечаю, что оказывается Учитель спит на диване. Я не разглядел под клетчатым пледом очертания человеческого тела. Но бог мой! Как-страшен был его вид — черты благородного лица искажены дьявольской гримасой. Он силится проснуться. Вдруг вскрикивает: женским голосом! Ему снится кошмар! Глаза приоткрылись, мышцы лица стали дергаться от нервных судорог, рот раскрылся, язык выпал на подбородок.
— Учитель! — я стоял ни жив, ни мертв.
Эхо вскрикнул опять. Женский голос словно исходил из утробы как у чревовещателя. Это был неистовый вопль немолодой женщины, которую перерезало трамваем!
— Учитель, проснитесь! — я словно прикипел к месту.
Внезапно он очнулся и закрылся руками. Когда нервные судороги прошли, и лицо приняло осмысленный вид, маэстро увидел меня.
— Что с вами? Вы так кричали… — я хотел сказать женским голосом, но поостерегся задевать тайны великого человека.
— Меня убьет обезьяна, — произнес он заплетающимся языком, — паршивая смрадная обезьяна с откушенным хвостом… что-то вроде крупного павиана. Бабуин или гамадрил… Обезьяна засунет мне в глотку раскаленный нож… по самую рукоять засунет, повернет и конец!
— Очнитесь, генерал! — мне показалось он либо пьян, либо одурманен порцией курева.
— А, Герман… — он вытер с лица капли пота и спустил ноги.
Маэстро был одет совершенно по-домашнему: махровый халат, голые ступни в шлепанцах. Он заметно осунулся после того ужасного дня, когда подвергся нападению гюрзы, появились мешки под глазами, горячий взгляд выдавал недомогание.
— Ну и приснится же… — он откинулся на спинку дивана.
— Но вам же никогда не снятся сны, маэстро!?
— Сны нет… мне снятся только кошмары, Герман… фу, какая мерзость — нож во рту… ты никогда не пробовал?
Ирония — первый признак — маэстро приходит в себя.
— Я вижу тебе не понравился офорт Шонгауэра? Черт! меня выдали раскрытые занавески.
— Похабная работенка, — ляпнул я скорей от растерянности, чем от душевной наглости.
— Остерегись, Герман! И задерни офорт от солнца. Это оригинал…
Я исправил ошибку профана.
— Ты не узнал самого себя? — продолжал насмешки маэстро, — тот, что слева — грудастый юноша с дамскими сиськами — это же ты собственной персоной. ПосмоГ-ри-ка получше!
— Что это? — но я не стал вглядываться, а демонстративно отошел от стены.
— Это ребес, — Эхо стал серьезен и мрачен, — знак двуполости бога и знак человека, его творения. Это две стопы Эроса, которыми он ступает по земле: левая — страсть и соитие, правая — смерть. Тайна в противоположном. Твоя изнанка — женщина, Герман. И теперь ты знаешь ее имя…
— Я не понимаю ваших намеков, — мой обиженный голос выдал настроение души: любимый ученик задет за живое оскорбительным сравнением с грудастым юношей, с гермафродитом.
— Не дуйся, Герман, — усмехнулся маэстро, — Я тоже — ребес. Моя оборотная сторона — женщина. Мы вещество, а не существа, Герман. Все мы — пленники Сал-макиды… Она была очаровательной нимфой, а ее прохладный ключ был чудом Карий. Я любил там купаться…
Глаза Учителя заблестели, он явно все еще был не в себе.
— Поверхность воды в том ключе делила купальщика на две части — мужскую и женскую. Всплываешь и видишь в воде свою девичью грудь, ее можно даже пощупать руками. Ныряешь — и становишься юношей. Эти переливы плоти, игра столь разных чувств — ни с чем не сравнимое ощущение. Наслаждение упоительное… В молодости я купался там часами и Нимфы парили в воздухе, любуясь тайной жизни… Ммда…
Эхо замолчал, на его просветленном лице играли блики отраженной воды.
Он что спятил? Что он несет?
— Кто здесь? — вздрогнул Эхо.
— Это я.
— А! Герман, — он окончательно очнулся и наконец поднялся с дивана.
— Так вы в порядке, маэстро?
— Нет. Температура тридцать восемь и две. Кашель. Но это не мешает мне думать о Гepce!
— Но откуда взялось столь странное имя? — перешел я с места в карьер, — Оно явно не русское. Это иностранное имя?
— Кис, Кис, Кис, — зовет маэстро кота, и тот сонно вылезает из-под дивана, выгибая спину и сладко зевая.
Я впервые вижу любимца генерала сиамского кота-альбиноса, о котором слышал от офицеров охраны.
— Это имя античное, древнегреческое, — ответил Эхо, взяв на руки своего любимчика, — но в нашем случае это не само имя, а его изнанка. Нужно его перевернуть лицевой стороной.
— Как это, перевернуть?
— Вспомни, Герман, что нам известно о Герсе. Она сирота. Следовательно не знает имени, которое получила при рождении. Вспомни, что в интернате ее держали под именем Серафимы Крюковой. Но как известно человека под таким именем нет. Сейчас у нее снова другое имя. Так она обороняется от меня. Ведь для ясновидца нужно только две вещи — подлинное имя и личная вещь человека. Подлинное имя найдено— Герса. Пожалуй, она сама не знает, что это имя ей дали при рождении… впрочем, я не буду это утверждать. Одним словом, нужно перевернуть ее имя и тогда мы обнаружим изнанку, какую-нибудь Катеньку или Машу, Марину или Розалин.
— А не пора ли перевернуть и мое имя, Учитель?
Я воспользовался ситуацией, чтобы затронуть то, что меня так долго мучит— настоящее имя и настоящая судьба.
— Разумеется, давно пора, Герман! Давным-давно пора, — сказал Эхо, впиваясь рукой в загривок кота с такой силой, что тот дернул хвостом и зло посмотрел на меня зелеными монетами.
— Только раньше, — продолжил он с раздражением, — ты перевернешь ее имя! И он сбросил кота на пол.
— Брысь!
Кот тряхнул искрами и пошел прочь, сохраняя достоинство.
— Надеюсь, Герман, ты уже вычислил его имя?
— Да, Учитель, вашего кота зовут Ребес.
— Ха, ха, ха… браво, ученик! Ты почти угадал. Но он не двупол, он — кастрат, то есть совершенно бесполое создание.
И внезапная вспышка раздражения:
— Мы теряем время впустую. Пора тебе взяться за дело и сорвать маску с врага!
— Но как? — я был растерян и не скрывал этого.
— Это твоя задача, а не моя.
— Но, почему бы вам самому не перевернуть ее имя, Учитель?! У нас действительно времени в обрез. Дорог каждый день…
— Оболтус! — вспыхнул маэстро, —неужели ты до сих пор не понял, что я пытаюсь уйти от судьбы!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166