Скоро восход! Последний шар катится быстрее других по паркету. Лица в страхе следят за круглым рокотом рока. Мне кажется, что яблоко гнева убыстряет свой бег. Вероятно пол имеет незаметный наклон к стене и шар его чувствует. Sot он прокатился мимо ножки рояля. Удар. И снова ничего не происходит. Всего лишь приоткрывается створка балконной двери. Ноль! Но поднимается легкий сквозняк, свежий ветерок с моря врывается в зал, ветерок набирает силы, вот он уже отгибает край тяжелой— портьеры, узкая створка распахивается до конца и в зал— уйя! — с оглушительным хохотом из окна прыгает на рояль отвратительный горбатый волосатый урод с голыми красными ушками. Это павиан. Он в ярости. У него откушен хвост. Зубы пантеры оставили только кровавый обрубок. Шерсть дыбом. Скользнув по глади, чиркая кровью по черному льду, он прыгает на пол и, сутулясь, бежит к столу, скаля острые желтые зубы. Он визжит от боли и унижения. Легким сатанинским прыжком вскочив с пола на стол, зверь на миг замирает, рыча, и вдруг, схватив кочергу за рукоять, в злобной панике и животном безумии совершает несколько молниеносных ударов…
Нападение обезьяны было настолько отвратительным и абсурдным, что гады оцепенели, не зная, что делать.
Первый удар пришелся по тетушке Магде. Павиан ткнул раскаленным крюком прямо в рыхлую грудь. Вскрикнув, она резко отпрянула от безумной клюки и, получив ожог, упала вместе со стулом на пол. Крича от ужаса.
Вторым ударом зверь расколол стеклянный стакан.
— Иссис, фас! — очнулась мачеха, снимая наконец руку с ошейника черного дога. Адская собака кинулась в атаку.
Никто не думал, что бой будет так скоротечен.
Бросившись на обезьяну, пес не мог вскочить наверх, а только лишь встал на задние лапы, положив передние на стол, вонзив когти в дерево и оглушительно лая алой пастью.
Последующие движения павиана отличались какой-то преступной осмысленностью. Отпрыгнув от края, чтобы не угодить в зубы собаки, он вдруг, урча, занялся кочергой и, прижав кочергу к дубовой столешнице, — двумя руками! — с силой давнул на кончик оружия — я не верила глазам — зверь заострил угол крюка, и превратил гэобразную кочергу в кошмарную единицу. 1! Все движения обезьяны, повторяю, были совершенно осмысленны, словно перед нами в меховой кислой шкуре кривлялся какой-то злобный страшный горбун-квазимодо.
Заострив кочергу, павиан одним прыжком вернулся на край стола и, подняв оружие перед грудью, резким отвесным ударом вонзил в отверстую пасть собаки, целя в самую середину. Дог вцепился зубами в горячий металл, пытаясь сдержать убийственный напор железа, но павиан с хладнокровием садиста протолкнул острие в самую глубь глотки, а затем потащил крюк обратно из горла, цепляя внутренности и выдирая с мясом наружу — как закричала мадам! — она успела подбежать и вцепиться в кочергу — красно-сизое, еще воющее месиво, в котором с содроганием я узнала только оборванный собачий язык.
Только тут павиан оставил кочергу, бессильный выдернуть пса наизнанку и, метнулся к двери в коридор.
Метнулся и исчез.
Все мелькнуло перед глазами словно солнечный зайчик.
Только луч солнца был черным.
Я подошла к мачехе почти что спокойно. Единственное, что я позволила — она лежала на полу, на спине, рядом с подыхающим псом и стонала от боли, облизывая по-собачьи языком почерневшие пальцы в алых когтях и апельсинной шкурке ожога — единственное, что я сделала, запустив руку в густые волосы, я с наслаждением оторвала ее сучью голову от пола и ударила лбом о ножку стола. Один единственный раз, но до крови.
Она только прошептала: «Я сохранила ему жизнь».
Слуга стоял рядом бледный как смерть, приготовив платок, и вытер кровь с лица хозяйки. Он один исполнил свою роль до конца.
— А ты, господин Гай, пойдешь со мной, — я подняла с пола дамский браунинг Лиззи и поманила пальцем.
Он подчинился беспрекословно, ему хватило ума не перечить.
Я только легонько поцарапала кончиком костяного ножа его румянец на щечках, чтобы он выглядел круче, пофазанистей.
Я усадила его в черный лимузин у входа, и поехала куда глаза глядят. Мы молчали. Я еще не решила, что будут с ним вытворять и о чем говорить. На часах было пять утра. От господина гадов воняло средством ухода за кожей. Городок еще спал под покровом водянистого неба. Я притормозила у мусорного бака, где копошилось несколько крыс. Легко поймала одну и уложила в пустую брошенную кастрюлю, которая валялась тут же, нашла и подходящую крышку. Закрыла и замотала остатком своей золотой чалмы.
Господин тревожно следил за тем, как я готовлю для него угощение — я угадала, он был патологически брезглив. Но он продолжал молчать и не собирался валяться в ногах.
Я привезла гада на берег моря и вышла из машины, поставив кастрюлю на гальку. Было светло и пусто. Море спокойно набегало на берег алмазной стружкой. Море не подличает. Тучи не лгут. Чайки не предают. И рассвет никогда не обманывает с наступлением дня… Однако, мне надо было спешить — полиция уже наверняка поднята на ноги, а мне еще нужно было устроить в больницу отца, а только потом делать ноги; я выволокла Тая из салона и велела раздеться. Он снял пиджак, рубашку, галстук и прочее барахло, оставшись в трусах из ажурного лимонного шелка. Я не стала разматывать дальше, смотреть на долбило морального урода. Под шкуркой змеи оказалось спортивное холеное тельце моложавого фазана с маленькой изящной головкой. Ему было за пятьдесят, но Гай был строен по-юношески и не болтал жиром.
Он готовился к смерти, и по-прежнехму сохранял выдержку, только чуть дольше, чем надо, складывал белье и одежду на камни, словно она ему еще пригодится.
— Господин Гад, — сказала я бросая в воду плоские камешки, — я не буду говорить тебе, что вы полное говно. Зачем? Пустая трата времени. Скажу только, что вы вдоволь напились моей кровушки, и тебе пора — пора! — закусить.
Я оглянулась на кастрюлю, где внутри верещала крыса, мотаясь на алюминиевом пятачке.
Он не смог сдержать отвращение и легонько икнул. Это был человек с богатым воображением.
— Я видела в кино, как крыса проедает живого человека, такого же говнюка как ты. Ему привязали кастрюлю с живой крысой к брюху. Так чтобы вместо крышки было мягкое вкусное пузечко, и с тыльной стороны стали поджаривать дно кастрюли паяльной лампой. Крысе стало так горячо, что она принялась проедать кишки, чтобы уйти от огня и выбраться поскорей наружу, глотнуть кислорода. Она вылезла из спины говнюка, чуть выше талии, у позвоночника.
Один плоский камешек так удачно лег на волну, что подскочил целых семь раз прежде чем упал, как подкошенный, в воду.
Господин внимательно следил и за камешком — считал, гад! — и за моей мыслью.
— У меня нет ни паяльной лампы, ни времени, поэтому я просто одену тебе кастрюлю на голову, замотаю твидовым пиджаком покрепче и оставлю вас вдвоем с дамой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166
Нападение обезьяны было настолько отвратительным и абсурдным, что гады оцепенели, не зная, что делать.
Первый удар пришелся по тетушке Магде. Павиан ткнул раскаленным крюком прямо в рыхлую грудь. Вскрикнув, она резко отпрянула от безумной клюки и, получив ожог, упала вместе со стулом на пол. Крича от ужаса.
Вторым ударом зверь расколол стеклянный стакан.
— Иссис, фас! — очнулась мачеха, снимая наконец руку с ошейника черного дога. Адская собака кинулась в атаку.
Никто не думал, что бой будет так скоротечен.
Бросившись на обезьяну, пес не мог вскочить наверх, а только лишь встал на задние лапы, положив передние на стол, вонзив когти в дерево и оглушительно лая алой пастью.
Последующие движения павиана отличались какой-то преступной осмысленностью. Отпрыгнув от края, чтобы не угодить в зубы собаки, он вдруг, урча, занялся кочергой и, прижав кочергу к дубовой столешнице, — двумя руками! — с силой давнул на кончик оружия — я не верила глазам — зверь заострил угол крюка, и превратил гэобразную кочергу в кошмарную единицу. 1! Все движения обезьяны, повторяю, были совершенно осмысленны, словно перед нами в меховой кислой шкуре кривлялся какой-то злобный страшный горбун-квазимодо.
Заострив кочергу, павиан одним прыжком вернулся на край стола и, подняв оружие перед грудью, резким отвесным ударом вонзил в отверстую пасть собаки, целя в самую середину. Дог вцепился зубами в горячий металл, пытаясь сдержать убийственный напор железа, но павиан с хладнокровием садиста протолкнул острие в самую глубь глотки, а затем потащил крюк обратно из горла, цепляя внутренности и выдирая с мясом наружу — как закричала мадам! — она успела подбежать и вцепиться в кочергу — красно-сизое, еще воющее месиво, в котором с содроганием я узнала только оборванный собачий язык.
Только тут павиан оставил кочергу, бессильный выдернуть пса наизнанку и, метнулся к двери в коридор.
Метнулся и исчез.
Все мелькнуло перед глазами словно солнечный зайчик.
Только луч солнца был черным.
Я подошла к мачехе почти что спокойно. Единственное, что я позволила — она лежала на полу, на спине, рядом с подыхающим псом и стонала от боли, облизывая по-собачьи языком почерневшие пальцы в алых когтях и апельсинной шкурке ожога — единственное, что я сделала, запустив руку в густые волосы, я с наслаждением оторвала ее сучью голову от пола и ударила лбом о ножку стола. Один единственный раз, но до крови.
Она только прошептала: «Я сохранила ему жизнь».
Слуга стоял рядом бледный как смерть, приготовив платок, и вытер кровь с лица хозяйки. Он один исполнил свою роль до конца.
— А ты, господин Гай, пойдешь со мной, — я подняла с пола дамский браунинг Лиззи и поманила пальцем.
Он подчинился беспрекословно, ему хватило ума не перечить.
Я только легонько поцарапала кончиком костяного ножа его румянец на щечках, чтобы он выглядел круче, пофазанистей.
Я усадила его в черный лимузин у входа, и поехала куда глаза глядят. Мы молчали. Я еще не решила, что будут с ним вытворять и о чем говорить. На часах было пять утра. От господина гадов воняло средством ухода за кожей. Городок еще спал под покровом водянистого неба. Я притормозила у мусорного бака, где копошилось несколько крыс. Легко поймала одну и уложила в пустую брошенную кастрюлю, которая валялась тут же, нашла и подходящую крышку. Закрыла и замотала остатком своей золотой чалмы.
Господин тревожно следил за тем, как я готовлю для него угощение — я угадала, он был патологически брезглив. Но он продолжал молчать и не собирался валяться в ногах.
Я привезла гада на берег моря и вышла из машины, поставив кастрюлю на гальку. Было светло и пусто. Море спокойно набегало на берег алмазной стружкой. Море не подличает. Тучи не лгут. Чайки не предают. И рассвет никогда не обманывает с наступлением дня… Однако, мне надо было спешить — полиция уже наверняка поднята на ноги, а мне еще нужно было устроить в больницу отца, а только потом делать ноги; я выволокла Тая из салона и велела раздеться. Он снял пиджак, рубашку, галстук и прочее барахло, оставшись в трусах из ажурного лимонного шелка. Я не стала разматывать дальше, смотреть на долбило морального урода. Под шкуркой змеи оказалось спортивное холеное тельце моложавого фазана с маленькой изящной головкой. Ему было за пятьдесят, но Гай был строен по-юношески и не болтал жиром.
Он готовился к смерти, и по-прежнехму сохранял выдержку, только чуть дольше, чем надо, складывал белье и одежду на камни, словно она ему еще пригодится.
— Господин Гад, — сказала я бросая в воду плоские камешки, — я не буду говорить тебе, что вы полное говно. Зачем? Пустая трата времени. Скажу только, что вы вдоволь напились моей кровушки, и тебе пора — пора! — закусить.
Я оглянулась на кастрюлю, где внутри верещала крыса, мотаясь на алюминиевом пятачке.
Он не смог сдержать отвращение и легонько икнул. Это был человек с богатым воображением.
— Я видела в кино, как крыса проедает живого человека, такого же говнюка как ты. Ему привязали кастрюлю с живой крысой к брюху. Так чтобы вместо крышки было мягкое вкусное пузечко, и с тыльной стороны стали поджаривать дно кастрюли паяльной лампой. Крысе стало так горячо, что она принялась проедать кишки, чтобы уйти от огня и выбраться поскорей наружу, глотнуть кислорода. Она вылезла из спины говнюка, чуть выше талии, у позвоночника.
Один плоский камешек так удачно лег на волну, что подскочил целых семь раз прежде чем упал, как подкошенный, в воду.
Господин внимательно следил и за камешком — считал, гад! — и за моей мыслью.
— У меня нет ни паяльной лампы, ни времени, поэтому я просто одену тебе кастрюлю на голову, замотаю твидовым пиджаком покрепче и оставлю вас вдвоем с дамой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166