Не боишься гнева божьего? У старосты заболела свинья, так он мне дал пять фунтов!
– А ты, старая колдунья, – сердясь, ответил крестьянин, – не можешь даром помолиться за человека, чтобы Бог ему послал здоровья? Если Бог захочет, пошлёт ему здоровье, не захочет – не пошлёт. Ну, так и быть, я тебе дам два с половиной фунта.
Марфа поняла, что большего гонорара от него она не получит, и согласилась.
– Только ты давай свежее, а не какое-нибудь вонючее, старое.
Она снова сняла с себя полушубок, которым утром закрывала свинью, и заставила Звержину надеть его. Затем велела отнести его в сарай на сено, а Трофиму Ивановичу строго наказала:
– Вечером поставишь самовар и намажешь австрийцу спину тёплым постным маслом, а потом напоишь его горячим чаем, и пусть он пьёт столько, сколько хочет. А я утром приду и помолюсь за него Богу. И сала два с половиной фунта самого лучшего приготовь.
И на ночь Швейк мазал спину Звержины, делая ему такой массаж, что тот стонал и кричал. Дуня принесла горячий самовар, Звержина налился горячей водой и ночью, проснувшись, сообщил Швейку:
– Я мокрый, как мышь, значит, я не умру, я весь вспотел.
Утром, когда Звержину вынесли во двор, пришла Марфа, ничего не говоря, нагнулась над ним и брызнула ему в лицо святой водой, которую она принесла во рту из дому. Звержина от испуга вздрогнул и опять почувствовал, как у него хрустнуло в крестце. Но вслед за этим по всему его телу разлилось приятное тепло, и сейчас же его заставили ещё выпить бутылку святой воды. Когда эта вода забулькала, переливаясь в его живот, старуха начала ходить вокруг него с иконой. Потом стала на колени возле него и вынула из сумки хлеб, а Швейк, стоя у изголовья Звержины, предложил ему:
– Ты этот шарик проглоти смело, а то иначе Трофим Иванович станет силой разжимать тебе рот. Она – старуха умная, вреда тебе не сделает. Эй, старуха, ножик этот ты брось – он женатый.
Вместо ответа Марфа вытащила нож из ножен. Звержина вскочил, как олень, сбросил с себя полушубок, за который было его поймала старуха, и бросился бежать через двор. А старуха с криком гналась за ним:
– Возьми хлеба, скушай просфору, я её от батюшки принесла.
Но Звержина только оглянулся и, увидев в её руке нож, отчаянно завопил:
– Старуха, не подходи ко мне! Я тебя убью, я не позволю у себя ничего резать! У меня в Штявнице молодая жена, я уже выздоровел – мне ничего резать не надо!
А Швейк, смотря на Марека, умиравшего со смеху, смело сказал:
– Это правда, от неё надо удирать. Такой старухе раз полоснуть – ничего не стоит. Конечно, это, наверно, недоразумение, если немного подождать, все объяснится. В Каменных Жедровицах жил один староста, по имени Саска. Во время мобилизации к нему приходит полицейский и говорит: «Господин староста, будьте любезны пойти посмотреть к ратуше, что там случилось». Он видит, как этот полицейский дрожит от злости, и бежит туда. А у ратуши уже стоит жандарм. Ружьё у него на плече, а шлемом он что-то такое прикрыл на земле. Когда он увидал старосту, то поднял этот шлем и спрашивает: «Господин староста, не изволите ли вы знать, кто это мог сделать?»
Староста наклоняется и видит: у дверей лежит человеческий помёт с вишнёвыми косточками, а под ним лежит фотография его апостольского величества императора Франца Иосифа. Он разражается смехом, потому что он был социалист, а полицейский говорит: «Я, господин староста, приведу вашего Река. Это очень хорошая собака, она полуполицейская. Она сейчас же по нюху нападёт на преступника». И он привёл Река. Пёс вынюхал этот кактус, посмотрел на жандарма и на старосту хитрыми глазами, потом поднял ножку и обмочил императора. Жандарм, увидев все это, лишился чувств, а когда его привели в себя, он арестовал господина Саску и его собаку Река. Саску отправили на суд в Кладно, а оттуда его уже одного перевели в Прагу. А Река повесили на Кладненской площади на страх всем социалистам. Ну, а его старостиха ничего не знала, почему его посадили в тюрьму. Она, значит, ему и написала: «Напиши, о который ты это параграф споткнулся», так как узнать прямо было нельзя. В ответ на это она получает от него из Панкраца открытку: «О параграф пятьдесят восьмой уложения о наказаниях».
Он слишком поспешил написать о законе о наказаниях. Она берет с полки собрание узаконений, находит там пятьдесят восьмой параграф и читает:
«Кто из супругов допустит измену…» Больше она уж читать не стала и сейчас же ему написала: «Муж, я и не думала, что ты при всей моей верной любви допустишь такую штуку».
А ей все говорили, что его арестовали за измену и оскорбление его величества, но она не верила никому до тех пор, пока его не выпустили из тюрьмы и он ей на той открытке показал, что она должна посмотреть не гражданское право, а уголовное. Ну, тогда все объяснилось, и с тех пор она его полюбила ещё больше.
Между тем Трофим Иванович ругался с Марфой о сале, крича, что она никого не вылечила, что австриец начал бегать сам, и раз в это дело не вмешивался господь Бог, то он ей больше двух фунтов не даст.
СВАТОВСТВО И СВАДЬБА
Хлеб был провеян, сложен в амбар, солнце опять засветило, и Трофим Иванович в субботу решил:
– Будем возить домой сено. Эй, ребята, идите в степь и пригоните с пастбища коней и быков.
Их выгнали на рассвете, как только проснулись. В степи над росою поднимался белый туман. Работники шли в том направлении, в каком им хозяин показал рукой, шли уже целый час, и все время тянулось поле, а в поле люди, лошади и скот, но ни лошадей, ни волов Трофима Ивановича нигде не было.
– Черт возьми, – вспомнил неожиданно Марек, – да ведь мы не знаем, кто и где их пасёт, Я вернусь и спрошу хозяина.
– А ведь верно, – согласился Швейк, – ведь уж целую неделю мы их не видали. Так их, наверное, пасёт общественный пастух.
– Да у них никто не пасёт, – смело сказал Звержина. – По крайней мере я никогда не видал возле стада никаких пастухов.
Марек ушёл. Потом Звержина предложил:
– Иди туда, а я пойду сюда. Как только их найдёшь, закричи мне или я закричу тебе.
– Если ты найдёшь лошадей, приезжай за мной, – кричал издалека Звержина Швейку, – мы бы на них поехали, а быков погоним перед собой.
И с этим они разошлись в разные стороны, а Швейк пошёл дальше в степь, осматриваясь вокруг, чтобы поскорее пригнать скот хозяина.
На сжатых полях паслись огромные стада, но Швейк нигде не встречал таких лошадей и быков, которых он бы мог признать принадлежащими Трофиму Ивановичу. Когда ему случалось набрести на быков, пасшихся в одиночку, они подымали хвосты и убегали. Точно так же было и с лошадьми. Едва только к ним приближался Швейк, как они раздували ноздри, втягивали воздух, фыркали, били задними ногами, и Швейк только смотрел, как они летели по степи с развевающимися гривами и хвостами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99
– А ты, старая колдунья, – сердясь, ответил крестьянин, – не можешь даром помолиться за человека, чтобы Бог ему послал здоровья? Если Бог захочет, пошлёт ему здоровье, не захочет – не пошлёт. Ну, так и быть, я тебе дам два с половиной фунта.
Марфа поняла, что большего гонорара от него она не получит, и согласилась.
– Только ты давай свежее, а не какое-нибудь вонючее, старое.
Она снова сняла с себя полушубок, которым утром закрывала свинью, и заставила Звержину надеть его. Затем велела отнести его в сарай на сено, а Трофиму Ивановичу строго наказала:
– Вечером поставишь самовар и намажешь австрийцу спину тёплым постным маслом, а потом напоишь его горячим чаем, и пусть он пьёт столько, сколько хочет. А я утром приду и помолюсь за него Богу. И сала два с половиной фунта самого лучшего приготовь.
И на ночь Швейк мазал спину Звержины, делая ему такой массаж, что тот стонал и кричал. Дуня принесла горячий самовар, Звержина налился горячей водой и ночью, проснувшись, сообщил Швейку:
– Я мокрый, как мышь, значит, я не умру, я весь вспотел.
Утром, когда Звержину вынесли во двор, пришла Марфа, ничего не говоря, нагнулась над ним и брызнула ему в лицо святой водой, которую она принесла во рту из дому. Звержина от испуга вздрогнул и опять почувствовал, как у него хрустнуло в крестце. Но вслед за этим по всему его телу разлилось приятное тепло, и сейчас же его заставили ещё выпить бутылку святой воды. Когда эта вода забулькала, переливаясь в его живот, старуха начала ходить вокруг него с иконой. Потом стала на колени возле него и вынула из сумки хлеб, а Швейк, стоя у изголовья Звержины, предложил ему:
– Ты этот шарик проглоти смело, а то иначе Трофим Иванович станет силой разжимать тебе рот. Она – старуха умная, вреда тебе не сделает. Эй, старуха, ножик этот ты брось – он женатый.
Вместо ответа Марфа вытащила нож из ножен. Звержина вскочил, как олень, сбросил с себя полушубок, за который было его поймала старуха, и бросился бежать через двор. А старуха с криком гналась за ним:
– Возьми хлеба, скушай просфору, я её от батюшки принесла.
Но Звержина только оглянулся и, увидев в её руке нож, отчаянно завопил:
– Старуха, не подходи ко мне! Я тебя убью, я не позволю у себя ничего резать! У меня в Штявнице молодая жена, я уже выздоровел – мне ничего резать не надо!
А Швейк, смотря на Марека, умиравшего со смеху, смело сказал:
– Это правда, от неё надо удирать. Такой старухе раз полоснуть – ничего не стоит. Конечно, это, наверно, недоразумение, если немного подождать, все объяснится. В Каменных Жедровицах жил один староста, по имени Саска. Во время мобилизации к нему приходит полицейский и говорит: «Господин староста, будьте любезны пойти посмотреть к ратуше, что там случилось». Он видит, как этот полицейский дрожит от злости, и бежит туда. А у ратуши уже стоит жандарм. Ружьё у него на плече, а шлемом он что-то такое прикрыл на земле. Когда он увидал старосту, то поднял этот шлем и спрашивает: «Господин староста, не изволите ли вы знать, кто это мог сделать?»
Староста наклоняется и видит: у дверей лежит человеческий помёт с вишнёвыми косточками, а под ним лежит фотография его апостольского величества императора Франца Иосифа. Он разражается смехом, потому что он был социалист, а полицейский говорит: «Я, господин староста, приведу вашего Река. Это очень хорошая собака, она полуполицейская. Она сейчас же по нюху нападёт на преступника». И он привёл Река. Пёс вынюхал этот кактус, посмотрел на жандарма и на старосту хитрыми глазами, потом поднял ножку и обмочил императора. Жандарм, увидев все это, лишился чувств, а когда его привели в себя, он арестовал господина Саску и его собаку Река. Саску отправили на суд в Кладно, а оттуда его уже одного перевели в Прагу. А Река повесили на Кладненской площади на страх всем социалистам. Ну, а его старостиха ничего не знала, почему его посадили в тюрьму. Она, значит, ему и написала: «Напиши, о который ты это параграф споткнулся», так как узнать прямо было нельзя. В ответ на это она получает от него из Панкраца открытку: «О параграф пятьдесят восьмой уложения о наказаниях».
Он слишком поспешил написать о законе о наказаниях. Она берет с полки собрание узаконений, находит там пятьдесят восьмой параграф и читает:
«Кто из супругов допустит измену…» Больше она уж читать не стала и сейчас же ему написала: «Муж, я и не думала, что ты при всей моей верной любви допустишь такую штуку».
А ей все говорили, что его арестовали за измену и оскорбление его величества, но она не верила никому до тех пор, пока его не выпустили из тюрьмы и он ей на той открытке показал, что она должна посмотреть не гражданское право, а уголовное. Ну, тогда все объяснилось, и с тех пор она его полюбила ещё больше.
Между тем Трофим Иванович ругался с Марфой о сале, крича, что она никого не вылечила, что австриец начал бегать сам, и раз в это дело не вмешивался господь Бог, то он ей больше двух фунтов не даст.
СВАТОВСТВО И СВАДЬБА
Хлеб был провеян, сложен в амбар, солнце опять засветило, и Трофим Иванович в субботу решил:
– Будем возить домой сено. Эй, ребята, идите в степь и пригоните с пастбища коней и быков.
Их выгнали на рассвете, как только проснулись. В степи над росою поднимался белый туман. Работники шли в том направлении, в каком им хозяин показал рукой, шли уже целый час, и все время тянулось поле, а в поле люди, лошади и скот, но ни лошадей, ни волов Трофима Ивановича нигде не было.
– Черт возьми, – вспомнил неожиданно Марек, – да ведь мы не знаем, кто и где их пасёт, Я вернусь и спрошу хозяина.
– А ведь верно, – согласился Швейк, – ведь уж целую неделю мы их не видали. Так их, наверное, пасёт общественный пастух.
– Да у них никто не пасёт, – смело сказал Звержина. – По крайней мере я никогда не видал возле стада никаких пастухов.
Марек ушёл. Потом Звержина предложил:
– Иди туда, а я пойду сюда. Как только их найдёшь, закричи мне или я закричу тебе.
– Если ты найдёшь лошадей, приезжай за мной, – кричал издалека Звержина Швейку, – мы бы на них поехали, а быков погоним перед собой.
И с этим они разошлись в разные стороны, а Швейк пошёл дальше в степь, осматриваясь вокруг, чтобы поскорее пригнать скот хозяина.
На сжатых полях паслись огромные стада, но Швейк нигде не встречал таких лошадей и быков, которых он бы мог признать принадлежащими Трофиму Ивановичу. Когда ему случалось набрести на быков, пасшихся в одиночку, они подымали хвосты и убегали. Точно так же было и с лошадьми. Едва только к ним приближался Швейк, как они раздували ноздри, втягивали воздух, фыркали, били задними ногами, и Швейк только смотрел, как они летели по степи с развевающимися гривами и хвостами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99