Собственно, на Летне, когда там играют в футбол, картина такая же. Разница только в том, что у нас бьют ногами, а тут руками. Что ни говори, а образование есть образование, и без образования ты никуда не годишься, как говорил тот Бочек, что застрелил детективов, о том Вочинском, у которого он должен был учиться тому, как делаются поддельные драгоценности. Он говорил, что с честностью пойдёшь дальше всего, ну и подделывал драгоценности тоже честно.
– У нас тоже дерутся, – заметил Звержина, на что Швейк ему ответил:
– У нас так дерётся только простой народ. У народа образованного есть футбол, бокс и греко-римская борьба. У Банцета был старший официант, и тот, когда начинали драться, гасил электричество и в темноте выбрасывал из зала всех сам. И вот раз он тоже пошёл посмотреть на такое футбольное состязание, а когда шёл домой, то зашёл в ресторан «Калих», а там его Паливец спрашивает: «Ну, как тебе, приятель, понравилось?» А он отвечает: «Ну, вот только теперь можно сказать, как мы в Нуслях отстали от Праги; разве у нас так могут драться, как тут! Но страшно жалко, черт возьми, что я не взял с собой свою палку; я бы их разнял, этих молокососов!»
Драка во дворе приняла критический оборот.
– Ну, дела плохие! – воскликнул Швейк. – Сейчас наступил психологический момент, как говорит доктор Крамарж, и будет видно, какая сторона проиграла.
Положение решили жена Трофима с женой старосты, которые догадались начать поливать драчунов холодной водой. Огонь воинственности угасал постепенно и наконец совершенно затих, и староста, мокрый, как мышь, усевшись против измученного хозяина, жалобно воскликнул:
– Ну, голова баранья, скажи мне, из-за чего мы, дураки, дрались? Ну, скажи мне!
Потом поплёлся со двора, но через некоторое время вернулся на тарантасе, сидя на мешке с пшеницей.
– Трофим Иванович, милый, родной ты мой! Надевай полушубок, поедем в Каргино, к молодым. Пшеницу на водку выменяем и выпьем!
И мужик, несмотря на требования хозяйки запрячь и показать пленным, что надо делать, сел в телегу старосты, и они уехали. А другие мужики вслед за ними, тоже наложив мешки с пшеницей на телеги, исчезли из деревни.
Поле битвы опустело. Когда Швейк уверился, что им не грозит уже опасность, он сделал предложение:
– Сегодня мы уж, наверно, работать не будем. Я думаю, надо постираться.
Он развёл за сараем костёр, принёс в ведре воды, они намочили рубашки и кальсоны и после стирки начали их варить.
Пришла Наташа и пустилась с ними в разговоры о драке:
– Ну, тятька хорош ночью вернётся! – жаловалась она.
– Ты, Наташа, скажи, что нужно сделать, чтобы кровь текла? – горя от любопытства, спросил Швейк, а Наташа только засмеялась:
– Ну, чудак какой! Ударишь в зубы кулаком, вот тебе и кровь! – и убежала.
И после её ухода откуда-то приплелась старая Марфа.
– Вот, молодцы, рубашки стираете? А по Дуне, поди, скучно вам?
– По ком скучно? – повторил Марек. – Нам ни по ком не скучно.
– А по семье тоже не скучно? – тараторила старуха. – Далеко заехали, дети, из дому, далеко ваше горе. И только баба, баба может солдатика утешить.
– Ты-то если и можешь кого утешить, то только черта, – вежливо сказал ей Швейк. – Ну, а что за сплетни принесла нам? Какой черт тебя, пугало, несёт сюда?
– Австрийских солдатиков бабушка пришла утешить, – шептала старуха, показывая за увядшими губами здоровые белые зубы. – Утешить, осчастливить, по-бабьи приласкать. Так, как Илья-жених невесту ласкает. Каждый даст мне по два гривенника, а если будете хотеть все трое, то можно и за полтину.
– Чего ты хочешь, карга?! – с ужасом воскликнул Марек.
Марфа повторила своё бесстыдное предложение, сопровождая его знаками, так что не было никакого сомнения в том, для чего она пришла. А так как все молчали от изумления, она начала ласкаться к ним.
– Говорю вам, будет хорошо. Бабушка умная, опытная, бабушка хорошо умеет.
В ответ на её соблазнительные кивки и сладострастно прищуренные глаза Швейк ответил тем, что схватил её сзади за шиворот и начал душить и трясти, а затем, ударив тихонько коленом в зад, добавил:
– Уноси свои ноги скорей!
– А все-таки мне её нужно было спросить, – говорил он, когда деревенская сирена исчезла за сараем. – Может быть, эта старуха мне бы сказала, а может быть, в такое торговое предприятие она бы пошла в компанию. Марек, разве не хороша бы была такая фирма: «Швейк и Марфа. Акционерное общество для производства девственности, образцы бесплатно».
А ночью их разбудил рёв Трофима:
Наши хлопцы-рыболовцы рыбу ловили, Гой, гой, го-го-го, Рыбу ловили…
– Ну, нализался он здорово, – сказал Звержина, а Швейк, извинившись, добавил:
– Это он от радости, что у него дочь такая удачная. Ведь это же счастье, когда ему жених так лижет ноги.
Когда на второй день после этого они пришли в комнату к завтраку, хозяйка и дочь молились перед иконами. Хозяин ещё храпел на кровати.
На столе был хлеб, а в чашке солёные огурцы. Звержина дёрнул Наташу за рукав и сказал:
– Наташа, давай борщ, мы сами пахать поедем. Наташа посмотрела на мать; та указала на огурцы:
– Вот кушайте, с сегодняшнего дня начинается пост. Пост будет две недели.
И опять усердно начала креститься перед иконами.
– Это же приготовлено для хозяина, – сказал Швейк, – а у нас после огурцов будут только зубы чесаться.
Марек, грызя сухой хлеб, засмеялся:
– Перспектива, нечего сказать.
Трофим ворочался на кровати. Жена ударила его несколько раз под ребра и, когда он открыл глаза, заворчала:
– Вставай же, бочка бездонная! Пост начался, нужно молиться Богу.
И Трофим присоединился к кланявшейся паре, ещё сонный и непротрезвившийся.
Потом вытащил огромный тяжёлый плуг, запрягли в него пару старых крепких быков, а перед ними пару молодых, которых теперь должны были приучать к упряжке, и впереди них ещё пару старых; Трофим вывел их за деревню, показал пленным поле и приказал, чтобы Марек водил волов, а Швейк и Звержина погоняли их бичами, а сам стал за плугом.
Первую борозду он провёл сам. На конце помолился, поставил на своё место Звержину и зазевал:
– Надо выспаться, а то голова болит. Он отправился в хату, и Звержина сам начал пахать. Это была адская работа. Вереница волов шла на несколько саженей от плуга, молодые бычки быстро натёрли себе шеи ярмом и отказывались идти, пятились, покачиваясь от усталости, и Швейк, когда бычков поворачивали, гладил их рукой.
– Бедные бычки, вы, как солдаты, когда их гонят на фронт. Меня вовсе не утешает то, что я ваш офицер.
В полдень Наташа принесла холодной картошки и пять огурцов.
– Теперь во все время поста вы в хату не ходите, мы варить не будем.
Поэтому Швейк взял пучок соломы, зажёг костёр, положил картошку в огонь, чтобы согреть, и, отогревая замёрзшие руки, сказал:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99
– У нас тоже дерутся, – заметил Звержина, на что Швейк ему ответил:
– У нас так дерётся только простой народ. У народа образованного есть футбол, бокс и греко-римская борьба. У Банцета был старший официант, и тот, когда начинали драться, гасил электричество и в темноте выбрасывал из зала всех сам. И вот раз он тоже пошёл посмотреть на такое футбольное состязание, а когда шёл домой, то зашёл в ресторан «Калих», а там его Паливец спрашивает: «Ну, как тебе, приятель, понравилось?» А он отвечает: «Ну, вот только теперь можно сказать, как мы в Нуслях отстали от Праги; разве у нас так могут драться, как тут! Но страшно жалко, черт возьми, что я не взял с собой свою палку; я бы их разнял, этих молокососов!»
Драка во дворе приняла критический оборот.
– Ну, дела плохие! – воскликнул Швейк. – Сейчас наступил психологический момент, как говорит доктор Крамарж, и будет видно, какая сторона проиграла.
Положение решили жена Трофима с женой старосты, которые догадались начать поливать драчунов холодной водой. Огонь воинственности угасал постепенно и наконец совершенно затих, и староста, мокрый, как мышь, усевшись против измученного хозяина, жалобно воскликнул:
– Ну, голова баранья, скажи мне, из-за чего мы, дураки, дрались? Ну, скажи мне!
Потом поплёлся со двора, но через некоторое время вернулся на тарантасе, сидя на мешке с пшеницей.
– Трофим Иванович, милый, родной ты мой! Надевай полушубок, поедем в Каргино, к молодым. Пшеницу на водку выменяем и выпьем!
И мужик, несмотря на требования хозяйки запрячь и показать пленным, что надо делать, сел в телегу старосты, и они уехали. А другие мужики вслед за ними, тоже наложив мешки с пшеницей на телеги, исчезли из деревни.
Поле битвы опустело. Когда Швейк уверился, что им не грозит уже опасность, он сделал предложение:
– Сегодня мы уж, наверно, работать не будем. Я думаю, надо постираться.
Он развёл за сараем костёр, принёс в ведре воды, они намочили рубашки и кальсоны и после стирки начали их варить.
Пришла Наташа и пустилась с ними в разговоры о драке:
– Ну, тятька хорош ночью вернётся! – жаловалась она.
– Ты, Наташа, скажи, что нужно сделать, чтобы кровь текла? – горя от любопытства, спросил Швейк, а Наташа только засмеялась:
– Ну, чудак какой! Ударишь в зубы кулаком, вот тебе и кровь! – и убежала.
И после её ухода откуда-то приплелась старая Марфа.
– Вот, молодцы, рубашки стираете? А по Дуне, поди, скучно вам?
– По ком скучно? – повторил Марек. – Нам ни по ком не скучно.
– А по семье тоже не скучно? – тараторила старуха. – Далеко заехали, дети, из дому, далеко ваше горе. И только баба, баба может солдатика утешить.
– Ты-то если и можешь кого утешить, то только черта, – вежливо сказал ей Швейк. – Ну, а что за сплетни принесла нам? Какой черт тебя, пугало, несёт сюда?
– Австрийских солдатиков бабушка пришла утешить, – шептала старуха, показывая за увядшими губами здоровые белые зубы. – Утешить, осчастливить, по-бабьи приласкать. Так, как Илья-жених невесту ласкает. Каждый даст мне по два гривенника, а если будете хотеть все трое, то можно и за полтину.
– Чего ты хочешь, карга?! – с ужасом воскликнул Марек.
Марфа повторила своё бесстыдное предложение, сопровождая его знаками, так что не было никакого сомнения в том, для чего она пришла. А так как все молчали от изумления, она начала ласкаться к ним.
– Говорю вам, будет хорошо. Бабушка умная, опытная, бабушка хорошо умеет.
В ответ на её соблазнительные кивки и сладострастно прищуренные глаза Швейк ответил тем, что схватил её сзади за шиворот и начал душить и трясти, а затем, ударив тихонько коленом в зад, добавил:
– Уноси свои ноги скорей!
– А все-таки мне её нужно было спросить, – говорил он, когда деревенская сирена исчезла за сараем. – Может быть, эта старуха мне бы сказала, а может быть, в такое торговое предприятие она бы пошла в компанию. Марек, разве не хороша бы была такая фирма: «Швейк и Марфа. Акционерное общество для производства девственности, образцы бесплатно».
А ночью их разбудил рёв Трофима:
Наши хлопцы-рыболовцы рыбу ловили, Гой, гой, го-го-го, Рыбу ловили…
– Ну, нализался он здорово, – сказал Звержина, а Швейк, извинившись, добавил:
– Это он от радости, что у него дочь такая удачная. Ведь это же счастье, когда ему жених так лижет ноги.
Когда на второй день после этого они пришли в комнату к завтраку, хозяйка и дочь молились перед иконами. Хозяин ещё храпел на кровати.
На столе был хлеб, а в чашке солёные огурцы. Звержина дёрнул Наташу за рукав и сказал:
– Наташа, давай борщ, мы сами пахать поедем. Наташа посмотрела на мать; та указала на огурцы:
– Вот кушайте, с сегодняшнего дня начинается пост. Пост будет две недели.
И опять усердно начала креститься перед иконами.
– Это же приготовлено для хозяина, – сказал Швейк, – а у нас после огурцов будут только зубы чесаться.
Марек, грызя сухой хлеб, засмеялся:
– Перспектива, нечего сказать.
Трофим ворочался на кровати. Жена ударила его несколько раз под ребра и, когда он открыл глаза, заворчала:
– Вставай же, бочка бездонная! Пост начался, нужно молиться Богу.
И Трофим присоединился к кланявшейся паре, ещё сонный и непротрезвившийся.
Потом вытащил огромный тяжёлый плуг, запрягли в него пару старых крепких быков, а перед ними пару молодых, которых теперь должны были приучать к упряжке, и впереди них ещё пару старых; Трофим вывел их за деревню, показал пленным поле и приказал, чтобы Марек водил волов, а Швейк и Звержина погоняли их бичами, а сам стал за плугом.
Первую борозду он провёл сам. На конце помолился, поставил на своё место Звержину и зазевал:
– Надо выспаться, а то голова болит. Он отправился в хату, и Звержина сам начал пахать. Это была адская работа. Вереница волов шла на несколько саженей от плуга, молодые бычки быстро натёрли себе шеи ярмом и отказывались идти, пятились, покачиваясь от усталости, и Швейк, когда бычков поворачивали, гладил их рукой.
– Бедные бычки, вы, как солдаты, когда их гонят на фронт. Меня вовсе не утешает то, что я ваш офицер.
В полдень Наташа принесла холодной картошки и пять огурцов.
– Теперь во все время поста вы в хату не ходите, мы варить не будем.
Поэтому Швейк взял пучок соломы, зажёг костёр, положил картошку в огонь, чтобы согреть, и, отогревая замёрзшие руки, сказал:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99