Все едва держатся на ногах, но сабли держат над головами, а генерал командует:
«Так, начинать! А если не будешь по-настоящему делать, то вам задницы саблями порубим!»
Сестры только посмеиваются, да ведь вы знаете, пьяная женщина хуже свиньи. Я обнимаю такую толстушку, моргаю Горжину на двери, падаю с нею на пол между офицерами, сваливаю несколько человек, и при этом начинается свалка. Я вырвался, выбежал на улицу, бегу, как Адам, и чувствую, что сзади меня пыхтит Горжин. Смотрю: из дома выбегают офицеры с саблями, – кто только в чем, кто обутый, кто накинул на себя только рубашку, а кто без всего – и орут: «Держи его, держи его!» А сестры тоже летят за нами в чем их Бог создал и кричат:
«Ловите, держите вора, бейте убийцу!»
Ну а все-таки все кончилось благополучно. Тут сбежались русские солдаты, и мы удрали.
– А как же получилось, что вы пришли одетыми? – спросил Марек, на что Швейк спокойно ответил:
– Мы вернулись в это лесничество назад. Разве я не сказал, что все обошлось благополучно, когда прибежали русские солдаты! Кое-кого они постреляли, а кого побили прикладами. Ну а в это время настала такая неразбериха, что на нас никто не обратил внимания. Едва мы вышли из леса, как туда со всех сторон поскакали казаки и весь полк обезоружили, а теперь все солдаты предаются военно-полевому суду.
Пискун весело похлопал себя по коленям.
– Братцы, это только прелюдия. Вот увидите, какая тут начнётся опера. Весь мир будет прислушиваться, как тут заиграет орган революции. Да, у многих полопаются барабанные перепонки от этой музыки!
А Горжин, почёсывая спину, вздохнул:
– Вот теперь мы смеёмся, но тогда мне было не до шуток. Как только об этом вспомню, мороз подирает по коже. Пускай они тут устраивают какую хотят музыку, но я хочу скорей домой.
События в лесничестве, начавшиеся в памятный день, закончились тем, что несколько солдат из взбунтовавшегося полка было повешено. Боевое настроение солдат и их неприязнь к офицерам в результате таких мер росли так быстро, что ни один офицер с наступлением темноты не отваживался выйти из помещения на улицу или выехать в поле. Сестёр милосердия все время избивали, и Евгения Васильевна, девица бывалая, девица с прошлым, была сильно обеспокоена создавшимся положением и не переставала убеждать своего старого любовника, чтобы он перевёл роту куда-либо подальше в тыл, где меньше опасности и спокойнее.
Да полковник Головатенко и сам убедился, что воздух здесь стал небезопасным для его здоровья, и когда дорога была окончательно готова, а деньги пленных находились в его кармане, он уехал в Витебск хлопотать, чтобы роту перебросили в другое место. Уезжая, он передал канцелярию Евгении Васильевне.
Эта его сожительница, распутная, но сентиментальная, как всякая проститутка, решила стать матерью для пленных. Теперь, когда они ничего не делали, она обходила хаты в Островке и смотрела, как они стирают рубашки, пишут письма, ругаются или спорят о прочитанном в газетах.
Затем ей показалось, что «доктора» не посвящают достаточно внимания больным, что они с ними слишком грубы, и она приказала, чтобы утренние приёмы больных происходили у неё в канцелярии, так как за здоровьем людей необходимо тщательно следить и главным образом предохранять от болезней.
– Дома у них, – упрекала она Ванека, – жены и дети, а вы их тут лечите по-солдатски. Сперва нужно добросовестно исследовать причину болезней и душевно их успокоить. Доброе слово лучше всего вылечивает. А вы видите, дела у нас теперь опять плохие: полковник уехал, не скоро вернётся, денег не оставил; кажется, что ни хлеба, ни похлёбки скоро не будет. В интендантстве в долг не дают. И с людьми нужно в такое время обращаться так, чтобы они не додумались, чего доброго, до самоубийства. Ведь их ждут жены и дети.
А поэтому Ванек и Марек утром приходили вместе со своими больными в канцелярию, где Евгения Васильевна высовывала ноги, кривые, как виноградная лоза, все в мозолях, из-под шинели и растрёпанная садилась на постель:
– Доброе утро. Не спала я всю ночь. Ах, какие страшные сны! Одной так страшно. Полковник не едет и не пишет. Все для вас он там работает, о вас старается. Сегодня много больных?
И она с интересом смотрела, как «доктора» выстукивали больных, выслушивали их, ощупывали, и затем подзывала больных к себе.
– Ну-ка, подойдите, я тоже послушаю! Я тоже в болезнях разбираюсь, ведь я на медицинских курсах в Москве была! Ну, постой, голубчик, сердце, говоришь? Стой, дыши глубже, я тебя выслушаю.
И она обнимала рукой полураздетых людей, выслушивала их грудь, скользя по ней своими растрёпанными волосами и прикасаясь своей грудью к их грязным животам:
– Ничего, это только катар! Не бойся. Домой приедешь – жена чай сварит, постель нагреет, ты пропотеешь и выздоровеешь! Ну а с тобой что?
Она лепетала и кокетничала. Изо рта её шёл запах салола и каучука, шинель воняла мочой, но Евгения Васильевна гладила больных по животам и приговаривала:
– Ну, вот видите, порошков не давали, йодом не мазали, а я их вылечила одной женской лаской. Хорошо так, хорошо? Скажите, доктор, хорошо я так помогаю?
– Хорошо! – улыбнулся Ванек, а Марек бурчал:
– Так хорошо, что скоро сюда начнёт ходить вся рота. Ребята идут сюда ради смеха.
А Евгения Васильевна продолжала приём каждый день, несмотря на то что среди пленных появились болезни на таких местах, обозревать которые даме было не весьма удобно.
В ТЫЛУ РУССКОЙ АРМИИ
Полковник Головатенко приехал из Витебска с хорошими вестями. Ему было приказано перевести рабочую роту в деревню Витуничи, где другой отряд под руководством инженера исправлял дороги и шоссе, и передать роту в распоряжение этого отряда. С исполнением этого приказа полковник, однако, не спешил. Его сожительница заявила ему, что рота почти вся больна, заражена чесоткой и что доктор, которого она упросила приехать сюда из Будслава, обещал прислать ей мазь для излечения больных. При этом Евгения Васильевна добавила, что если пленных не лечить, то болезнь разовьётся настолько, что потом придётся их посылать в больницу, откуда они уже в роту не вернутся, и таким образом полковник лишится рабочей силы. Принимая во внимание все эти соображения, она предложила, чтобы рота пока оставалась на месте, а когда чёрная и дурно пахнущая мазь была получена от доктора, она сама следила за тем, чтобы пациенты хорошенько её втирали в кожу.
А тем временем полковник сам отправился в Витуничи, чтобы переговорить с инженерами об оплате. Вернулся он ночью в весьма бодром настроении, так как там ему удалось выговорить целую полтину на человека в день, и сейчас же по своём приезде он разбудил свою сожительницу:
– Жёнушка, послушай. Там будут платить полтинник за человека.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99
«Так, начинать! А если не будешь по-настоящему делать, то вам задницы саблями порубим!»
Сестры только посмеиваются, да ведь вы знаете, пьяная женщина хуже свиньи. Я обнимаю такую толстушку, моргаю Горжину на двери, падаю с нею на пол между офицерами, сваливаю несколько человек, и при этом начинается свалка. Я вырвался, выбежал на улицу, бегу, как Адам, и чувствую, что сзади меня пыхтит Горжин. Смотрю: из дома выбегают офицеры с саблями, – кто только в чем, кто обутый, кто накинул на себя только рубашку, а кто без всего – и орут: «Держи его, держи его!» А сестры тоже летят за нами в чем их Бог создал и кричат:
«Ловите, держите вора, бейте убийцу!»
Ну а все-таки все кончилось благополучно. Тут сбежались русские солдаты, и мы удрали.
– А как же получилось, что вы пришли одетыми? – спросил Марек, на что Швейк спокойно ответил:
– Мы вернулись в это лесничество назад. Разве я не сказал, что все обошлось благополучно, когда прибежали русские солдаты! Кое-кого они постреляли, а кого побили прикладами. Ну а в это время настала такая неразбериха, что на нас никто не обратил внимания. Едва мы вышли из леса, как туда со всех сторон поскакали казаки и весь полк обезоружили, а теперь все солдаты предаются военно-полевому суду.
Пискун весело похлопал себя по коленям.
– Братцы, это только прелюдия. Вот увидите, какая тут начнётся опера. Весь мир будет прислушиваться, как тут заиграет орган революции. Да, у многих полопаются барабанные перепонки от этой музыки!
А Горжин, почёсывая спину, вздохнул:
– Вот теперь мы смеёмся, но тогда мне было не до шуток. Как только об этом вспомню, мороз подирает по коже. Пускай они тут устраивают какую хотят музыку, но я хочу скорей домой.
События в лесничестве, начавшиеся в памятный день, закончились тем, что несколько солдат из взбунтовавшегося полка было повешено. Боевое настроение солдат и их неприязнь к офицерам в результате таких мер росли так быстро, что ни один офицер с наступлением темноты не отваживался выйти из помещения на улицу или выехать в поле. Сестёр милосердия все время избивали, и Евгения Васильевна, девица бывалая, девица с прошлым, была сильно обеспокоена создавшимся положением и не переставала убеждать своего старого любовника, чтобы он перевёл роту куда-либо подальше в тыл, где меньше опасности и спокойнее.
Да полковник Головатенко и сам убедился, что воздух здесь стал небезопасным для его здоровья, и когда дорога была окончательно готова, а деньги пленных находились в его кармане, он уехал в Витебск хлопотать, чтобы роту перебросили в другое место. Уезжая, он передал канцелярию Евгении Васильевне.
Эта его сожительница, распутная, но сентиментальная, как всякая проститутка, решила стать матерью для пленных. Теперь, когда они ничего не делали, она обходила хаты в Островке и смотрела, как они стирают рубашки, пишут письма, ругаются или спорят о прочитанном в газетах.
Затем ей показалось, что «доктора» не посвящают достаточно внимания больным, что они с ними слишком грубы, и она приказала, чтобы утренние приёмы больных происходили у неё в канцелярии, так как за здоровьем людей необходимо тщательно следить и главным образом предохранять от болезней.
– Дома у них, – упрекала она Ванека, – жены и дети, а вы их тут лечите по-солдатски. Сперва нужно добросовестно исследовать причину болезней и душевно их успокоить. Доброе слово лучше всего вылечивает. А вы видите, дела у нас теперь опять плохие: полковник уехал, не скоро вернётся, денег не оставил; кажется, что ни хлеба, ни похлёбки скоро не будет. В интендантстве в долг не дают. И с людьми нужно в такое время обращаться так, чтобы они не додумались, чего доброго, до самоубийства. Ведь их ждут жены и дети.
А поэтому Ванек и Марек утром приходили вместе со своими больными в канцелярию, где Евгения Васильевна высовывала ноги, кривые, как виноградная лоза, все в мозолях, из-под шинели и растрёпанная садилась на постель:
– Доброе утро. Не спала я всю ночь. Ах, какие страшные сны! Одной так страшно. Полковник не едет и не пишет. Все для вас он там работает, о вас старается. Сегодня много больных?
И она с интересом смотрела, как «доктора» выстукивали больных, выслушивали их, ощупывали, и затем подзывала больных к себе.
– Ну-ка, подойдите, я тоже послушаю! Я тоже в болезнях разбираюсь, ведь я на медицинских курсах в Москве была! Ну, постой, голубчик, сердце, говоришь? Стой, дыши глубже, я тебя выслушаю.
И она обнимала рукой полураздетых людей, выслушивала их грудь, скользя по ней своими растрёпанными волосами и прикасаясь своей грудью к их грязным животам:
– Ничего, это только катар! Не бойся. Домой приедешь – жена чай сварит, постель нагреет, ты пропотеешь и выздоровеешь! Ну а с тобой что?
Она лепетала и кокетничала. Изо рта её шёл запах салола и каучука, шинель воняла мочой, но Евгения Васильевна гладила больных по животам и приговаривала:
– Ну, вот видите, порошков не давали, йодом не мазали, а я их вылечила одной женской лаской. Хорошо так, хорошо? Скажите, доктор, хорошо я так помогаю?
– Хорошо! – улыбнулся Ванек, а Марек бурчал:
– Так хорошо, что скоро сюда начнёт ходить вся рота. Ребята идут сюда ради смеха.
А Евгения Васильевна продолжала приём каждый день, несмотря на то что среди пленных появились болезни на таких местах, обозревать которые даме было не весьма удобно.
В ТЫЛУ РУССКОЙ АРМИИ
Полковник Головатенко приехал из Витебска с хорошими вестями. Ему было приказано перевести рабочую роту в деревню Витуничи, где другой отряд под руководством инженера исправлял дороги и шоссе, и передать роту в распоряжение этого отряда. С исполнением этого приказа полковник, однако, не спешил. Его сожительница заявила ему, что рота почти вся больна, заражена чесоткой и что доктор, которого она упросила приехать сюда из Будслава, обещал прислать ей мазь для излечения больных. При этом Евгения Васильевна добавила, что если пленных не лечить, то болезнь разовьётся настолько, что потом придётся их посылать в больницу, откуда они уже в роту не вернутся, и таким образом полковник лишится рабочей силы. Принимая во внимание все эти соображения, она предложила, чтобы рота пока оставалась на месте, а когда чёрная и дурно пахнущая мазь была получена от доктора, она сама следила за тем, чтобы пациенты хорошенько её втирали в кожу.
А тем временем полковник сам отправился в Витуничи, чтобы переговорить с инженерами об оплате. Вернулся он ночью в весьма бодром настроении, так как там ему удалось выговорить целую полтину на человека в день, и сейчас же по своём приезде он разбудил свою сожительницу:
– Жёнушка, послушай. Там будут платить полтинник за человека.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99