ТВОРЧЕСТВО

ПОЗНАНИЕ

А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  AZ

 

И вообще я в первый раз слышу, чтобы воров называли умными существами. Я думаю, господин советник, что если бы я у вас вытащил часы, то вы бы назвали меня не умным, а негодяем, послали бы за жандармом и сказали бы ему: „Арестуйте этого грабителя!"“
Да, люди по-разному понимают слова, – продолжал Швейк свои рассуждения. – У меня была вот одна квартирная хозяйка, так она, когда ругалась со своей дочерью, всегда называла её: «Ты – симфония из филармонии». А дочь была благороднейшей девушкой – приходила домой всегда под утро, – так она отвечала матери: «Порядочная девушка должна стыдиться, что у неё мать такая драперия».
А раз со мной был такой случай в девяносто первом: стою я у ворот казармы, и вот приходит одна матушка, должно быть, из провинции, и просит меня вызвать из казармы её сына Новака. А я и говорю: «Трудно это будет, мать; Новаков у нас тут, как собак, в одной только нашей роте их семнадцать человек». А она даже и не знала, в какой роте её сын, и все повторяет: «Вацлав Новак, блондин, на меня похож». Тогда я ей говорю: «Ну, пойду поищу». Тут она вспомнила, что у него какой-то большой чин и что все ему подчиняются. А какой чин, она не знала. Я ей начинаю перечислять: фельдмаршал, генерал-лейтенант, генерал-майор, гейтман, обер-лейтенант, капитан, – а она все качает головой и говорит: «Нет, нет!» Тогда я продолжал перечислять дальше: прапорщик, унтер-офицер, капрал, а она все качает головой и шепчет так печально: «Да где там! Нет, нет». И я уже в отчаянии говорю: «Барабанщик, горнист», – а она как крикнет радостно: «Да, да, горнист! Он писал нам, что он горнист!» – И Швейк облегчённо вздохнул: – Если бы человек знал, что его ждёт в жизни и чего ему не избежать!
ШВЕЙК УЧАСТВУЕТ В РЕВОЛЮЦИИ
Я беру на себя смелость утверждать, что писатели, произведения которых помещались в школьных хрестоматиях, на которых мы и наше поколение воспитывались, были совершенными глупцами. В жизни все происходит иначе, чем написано в книгах, авторами которых часто бывают члены академий, которыми гордится отечество.
В хрестоматии, по которой, например, учились мы в городской школе, был рассказ: «Как от „ничего“ умер осел».
Этот рассказ написал осел ещё больший, чем тот, о котором там упоминалось, а автором её был один из выдающихся педагогов; в этом рассказе речь шла об осле, хозяин которого, купец, вёз на нем товар на ярмарку. По дороге купец находил много вещей, которые в том или ином отношении могли быть ему полезны; он собирал их и, накладывая на осла, говорил: «Это ничего, мой осел этой тяжести не почувствует». В конце концов сто таких «ничего» подействовали на осла так, что он свалился и издох.
По-видимому, автор этой очаровательной сказочки или никогда не видел осла, или полагал, что все ученики его будут податными инспекторами, облагающими население податями, и сами сделают из неё ободряющий вывод, или же хотел дать совет тем, кому в жизни суждено нести бремя налогов – исполнять безропотно свою повинность до тех пор, пока не упадёшь и не сдохнешь. Тенденция в обоих случаях весьма благородная, а мораль, вытекающая из неё, достойна того, чтобы её запомнить.
Человек, которому действительно пришлось работать с ослом, написал бы такую сказочку иначе и правдивее. Он описал бы, как осел, чувствуя на себе большой груз, по временам останавливается и обнаруживает признаки сопротивления, как он брыкается, когда его понукают, как он сперва повинуется ударам бича и как затем копытами наносит хозяину пару шишек и наконец сбросив груз, убегает в лес.
Отношение народов и армий к войне было как раз такое, как отношение осла из вышеуказанного рассказа к грузу, который непрестанно подкладывался ему хозяином. Это было тоже «ничего», однако это «ничего» принималось не так равнодушно, как думали. Когда дошло до пятидесяти «ничего», европейский осел взбесился. В России это случилось ещё раньше, потому что в ней оказалось меньше социалистов, которые держали осла под уздцы и прочувственно его увещевали, чтобы он шёл дальше, что эту тяжесть ему суждено нести самой судьбою и что дело его хозяина является и его делом, ибо если этот хозяин заработает хорошие деньги, то даст и ему лишний пучок лебеды. И осел терпеливо шёл за своим хозяином-правительством, которое, как только замечало, что осел замедляет шаги, начинало стегать его бичом.
Русское правительство сделало большую ошибку, что вовремя не организовало искусственное размножение социал-демократов. Если бы их выводили, как цыплят в инкубаторе, по триста штук сразу, то царь Николай II мог бы царствовать в России до сегодняшнего дня.
И Россия в наше время могла бы действительно уподобиться ослу из сказочки педагога.
В ту зиму, когда Швейк, оставленный своими товарищами, занялся изготовлением колец, Россия, как в бурю дуб, была потрясена историей с Распутиным, бывшим любовником царицы и её пяти дочерей и духовным утешителем всех придворных дам (молился он за них господу Богу, по принципу, только в постели). Неграмотные русские солдаты окружали вечером Горжина, который приносил газеты и читал их вслух; он читал большие статьи об убийстве этого человека, до того считавшегося святым, которому якобы явился сам Бог, различные предположения о том, как это случилось, и русские землячки, подпершись локтями, слушали его с большим вниманием.
– Вот так начальство, мать…
– Вот сволочь! Они забавляются, а тут умирай за них!
– Вот императрица, немка проклятая! А ты издыхай за них голодом!
– Да, да! В Петрограде б… а ты корми вшей в окопах!
– Ну. пора войну кончать! Начальство надо побить и идти домой.
Солдаты говорили так только между собою, остерегаясь поручиков и офицеров. А после этого шли как ни в чем не бывало на вечернюю молитву и по-прежнему пели царский гимн.
Фельдфебель Анненков был весьма набожным и преданным царю человеком; ему был подчинён как отряд русских солдат, так и пленные, помещавшиеся в этом бараке. Он становился перед иконой впереди всех, читал «Отче наш» и первый же начинал густым басом петь «Боже, царя храни».
Другой его чертой была слабость к политуре и полное пренебрежение к спиртным лакам. Он мечтал только о том времени, когда будет свободно продаваться водка, и обещал в первый же день напиться до остервенения.
Большая часть времени у него уходила на поиски денатурата, который он пил, когда ему удавалось его раздобыть, прямо из бутылки, и, говоря о достоинствах царя русской империи, он при этом шипел: «Войну он начал, а водку запретил, мать его… сукин сын». (Под словом «он» он подразумевал царя.) Русские газеты начали писать все острее и смелее; в армии нарастал дух восстания, а чтение газет только разжигало это настроение. Однажды, когда Горжин читал статью о том, что вся власть должна была бы перейти к Думе, а солдаты вслух с этим соглашались, в барак вошёл поручик Воробцов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99