ТВОРЧЕСТВО

ПОЗНАНИЕ

А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  AZ

 

– Я думаю, что с этим чешским войском, с этими добровольцами, воюющими бок о бок с русскими солдатами, будет так же, как и с тем евреем, который хотел перейти в православную веру здесь в Белицах. Мне об этом рассказывал русский солдат на базаре. Ты ведь знаешь, что неправославным евреям в России жилось плохо. А у этого еврея был гастрономический магазин. Сейчас же после переворота он принял к себе православного компаньона, надеясь, что дела его пойдут лучше, но, когда это не помогло, он пошёл к попу и попросил, чтобы его окрестили. Поп ему и говорит: «Так сразу нельзя, сперва я должен обучить тебя православной религии, ты будешь ходить ко мне на уроки, я беру пять рублей за урок». Еврей – по фамилии Нанхелес – начал ходить учиться. В прошлое воскресенье его должны были крестить. В субботу он спрашивает попа, может ли он на крещенье прийти вместе со своим компаньоном, так как фирма называется Нанхелес и Касаткин, и они все должны делать вместе.
В воскресенье в церкви по этому случаю было большое торжество: никто не помнил, чтобы такой старый еврей переходил в православную веру. Собрались все попы из Гомеля, были там крёстные отец и мать и много всякого народа. Вот Нанхелес стоит вместе с Касаткиным возле купели, и поп его спрашивает: «Веришь ли ты, что Христос был Бог и вместе с тем человек?»
А Нанхелес отвечает: «Я верю, что он был человек, а что он был Бог – этому верит мой компаньон».
Поп опять спрашивает: «Веришь ли ты, что он роздал пять хлебов пяти тысячам человек и что он их ими насытил?»
На это Нанхелес отвечает: «Я верю, что он роздал пять хлебов, а что он ими насытил пять тысяч – опять-таки верит мой компаньон».
Тогда поп спрашивает его в третий раз: «Веришь ли ты, что он умер на кресте и что он воскрес?»
А еврей упорно держится своего: «В то, что он умер на кресте, я верю, а в то, что он воскрес, верит мой компаньон. Иначе зачем бы мы были в компании?»
Поп их обоих выгнал из церкви.
Так вот, то же будет и с этой армией, – печально произнёс Швейк, – но только об этом не говорят так открыто, и сразу нельзя всего заметить. Я не буду жить на свете, если убьют Марека, я пойду за ним, ведь если я ему расскажу об этом еврее, он сразу все поймёт!
– Да, но не оставишь же ты меня одного, – сказал Горжин, – что бы я без тебя делал?
И Швейк, утирая новые слезы, дал торжественное обещание:
– Нет, я тебя не оставлю, чтобы мы все не разбрелись по свету, как цыгане. Нет, уж мы довоюем вместе.
С этого времени Швейк стал задумчивым, не играл больше в карты, не слушал, как читают газеты, только все раздумывал и строил разные планы. Вскоре получились сведения о битве у Зборова, о «великой победе», которую «Русское слово» через два дня изменило в «катастрофу под Тарнополем»; получались тревожные вести о том, что вся «чешская дружина» перестреляна и попала в плен, а русская армия панически отступает, что в Петрограде началось восстание большевиков. Швейк, сидя на нарах, только меланхолически болтал ногами.
– Хорошо, что я глупый. Если бы я не был глупым и все бы понимал, что с людьми делается, то давно бы попал в сумасшедший дом. А так со мной ничего случиться не может, я ничего не знаю, отчего и почему все это делается.
– Дружище, тут мы оставаться больше не можем, – сказал ему однажды Горжин. – Кто знает, что тут будет делаться дальше?! И будет ли вообще казна о нас заботиться? С завтрашнего дня хлеба будут давать только по фунту, а в отеле я говорил с одним человеком, у него за сто вёрст отсюда имение, и он взял бы нас к себе пастухами. Он бы нас одел, ведь скоро начнётся зима, и это было бы очень хорошо. Мы бы у него прожили зиму, а весной наверняка война кончится, и мы поедем домой. Так что, едем?
– Едем, – сказал просто Швейк. – Я должен познакомиться и с коровами, ослы мне надоели до чёртиков.
Через неделю они уже пасли на обширной степи стада коров. Горжин объезжал стадо на лошади, а Швейк, тихий и задумчивый, лежал на спине и смотрел на небо.
– Одолжи мне чайник, – сказал он к вечеру, – я пойду подоить вон ту пеструшку. У меня какой-то горький вкус во рту. Я думаю, что молоко меня освежит.
Но корова упорно не давалась и побежала в степь, а Швейк – за ней. Так, гоняясь за коровой, Швейк убежал далеко, и Горжин видел вдали только две чёрные точки, плававшие в зеленом море травы. Эти точки все уменьшались и наконец скрылись за горизонтом.
Корова вернулась в стадо уже поздно ночью, а Швейк исчез без следа, словно провалился в бездну. В своём дневнике Горжин записал: «Швейк исчез без вести 26 августа 1917 г.».
Был скверный дождливый февральский день 1920 года. Прага была разукрашена в торжественные национальные флаги, по улицам, несмотря на дождь, ходили красивые девушки в национальных костюмах, а люди толпились по тротуарам, из уст в уста передавался вопрос: «Уже идут?»
На углу Вацлавской площади стоял высокий, весьма упитанный господин с длинной бородой.
– Я сегодня был на бирже, – говорил он человеку, который держал его под руку, – и нарочно там задержался, чтобы видеть сегодняшнее торжество; хотя здесь и дороговизна, но мы, мельники, можем себе позволить эту роскошь – остаться в Праге, а мне хочется порассказать дома об этих легионерах. Меня собственно интересуют не легионеры, а один человек, который был со мной на фронте, некий Швейк. Он тоже попал в плен к русским. Сегодня как раз я видел его во сне; мне кажется, что он будет среди них. Это был такой милый, задушевный человек. Его звали Иосиф Швейк. А не зайти ли нам ещё куда-нибудь и закусить?
– Иезус-Мария, судари, – обратилась к ним пожилая женщина в капоре, – так вы знаете моего квартиранта? А я – Мюллерова, вдова, до войны господин Швейк жил у меня на квартире. Вот хорошо, что мы так встретились! Он действительно едет, я получила от него сегодня телеграмму из Триеста.
И она подала лист бумаги, а говоривший до этого человек пожал ей руку и сказал:
– Балун, мельник из Табора.
– Я говорю, пойдём ему навстречу, к вокзалу Франца Иосифа и Вильсона, – говорил через два шага от них в то же время коренастый человек другому, маленькому в котелке.
В ответ на это маленький вежливо возразил ему:
– Чтоб черт побрал этот дождь! Сегодня солнце должно было светить во все лопатки… Да не тяни меня, Водичка, куда-то, ведь если мы его не узнаем, так все равно он вечером придёт в «Кал их». Смотри, они уже идут!
Наверху у музея раздались восторженные крики, и посреди площади показались пёстрые, как букеты полевых цветов, группы девушек в национальных костюмах в сопровождении «соколов» в красных рубашках, а затем позади нескольких офицеров шли, тяжело ступая, солдаты в зелёных блузах, с винтовками на плечах, с поблёскивающими в этом сером, мутном пространстве штыками. Мостовая гремела от топота сапог.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99