затем он показал в сторону, куда садилось солнце, выбравшееся из-за туч, и приказал:
– Соберите их всех туда, пусть они выспятся и отдохнут. Черт знает, что начальство думает с ними делать! Ей-Богу, они у меня подохнут с голоду!
В стороне от дороги австрийцы падали как мёртвые, и моментально засыпали, в то время как русские солдаты, опираясь о винтовки, стояли возле них, как овчарки возле стада овец, и причитали:
– Вот она, война, чего наделала! Война убивает бедных людей голодом. Беда нашему брату в этой войне, беда! Наш человек, австриец, германец – все равно; сдохнешь, как собака!
Затем они отправились в деревню, принесли немного хлеба и пару булок, которые не давали иначе, как только в обмен за перстень или часы.
Капрал, за которым шёл Швейк, переживал большую внутреннюю борьбу, когда русский солдат предложил ему половину хлеба, показывая на его руку; затем он решился, снял с пальца золотое обручальное кольцо и, отдавая его солдату, добавил, словно извиняясь сам перед собой:
– Прости меня за это, Бетушка! Я не могу иначе. Ведь не умирать же человеку с голоду из-за обручального кольца.
Бравый солдат Швейк, выспавшись, стал искать вшей; на это не нужно было особых усилий, так как пригревшее солнце выманило их наружу.
Они ползали у него по плечам, по рукавам, залезали в карманы, падали у него с шапки на штаны; через некоторое время руки Швейка были все в крови. Это была благодарная работа, нашедшая много последователей. Каждый, кто просыпался, снимал рубашку и давил ногтями бело-серое насекомое.
К вечеру по дороге ехал автомобиль с офицерами. Они заметили в стороне от дороги эшелон пленных, подъехали к нему и спросили коменданта. Из автомобиля вышел генерал, к которому быстро подбежал фельдфебель.
– Куда ты их ведёшь?
– На этапный пункт в Полонное. Там я их должен сдать, ваше превосходительство. Да они не дойдут, два дня они уже не получали еды, – сказал, трясясь от страха, фельдфебель.
– Ты из Заслава? – спросил его генерал. – Почему же они не получили хлеба у вас?
– Не могу знать, ваше превосходительство! К нам их пригнали из Шумска, там их тоже не накормили.
– До Полонного ещё далеко? – обратился генерал к адъютанту.
– Шестьдесят вёрст, – беря под козырёк, ответил адъютант.
Генерал сморщил лоб, минуту раздумывал, а затем, обращаясь к фельдфебелю, сказал твёрдо:
– Отведи их в ближайшую деревню, пусть они там выспятся, пусть что-либо раздобудут у жителей, а вот это завтра отдашь начальнику в Полонном.
Адъютант что-то написал на листке, генерал подписал, отдал фельдфебелю, и автомобиль тронулся. Швейк все это истолковал так, что генералу не понравились военнопленные; он подошёл к фельдфебелю и сказал:
– Осмелюсь спросить: это, наверное, хороший генерал? У нас тоже такой был
– Радецкий. Хотя он был и фельдмаршал, но человек хороший.
А тем временем, когда Швейк говорил с фельдфебелем, генерал обратился к своему адъютанту:
– Черт знает что такое, что у нас за порядок! Каждый пункт подаёт интендантству огромные счета за питание военнопленных, а они, бедняги, умирают с голоду. Мы издали манифест, мы призвали их сдаваться добровольно, а у нас их обворовывают. Одним словом, ужас!
Адъютант ответил:
– Так точно, ваше превосходительство!
Пленные, выбиваясь из сил, добрались до деревни. Но оказалось, что она объедена русскими солдатами, проходившими на фронт. Запасы населения уже давно исчерпались благодаря проходившим здесь бесконечным эшелонам военнопленных. Крестьяне и крестьянки неприязненно и враждебно смотрели на серо-голубые пятна, приближавшиеся в сумерках к их сараям.
Все попряталось. Крестьянка, у которой Швейк попытался выпросить пару картошек, сказала ему:
– Нету, нет ничего! – и ушла, хлопнув дверью, а Швейк сиротливо остался на крыльце хаты.
Он сел на ступеньку и пытался определить степень голода, который сжимал его, как в клещах, но не мог найти подходящего выражения. В брюхе у него что-то грызло, бурчало, грохотало, ржало, дёргалось, булькало. Все это Швейк выразил следующими словами:
– Дурацкое положение жить с пустой кишкой. Таких лёгких снов, какие у меня будут сегодня, не видал я уже давно.
В вечерней тишине был слышен скрип дверей. Швейк стал прислушиваться.
Из избы вышла крестьянка, неся в руках большой чугун. Она что-то вылила из него в корыто у небольшого хлева, стоящего недалеко от амбара, открыла дверки, из которых вылезла огромная свинья, и ушла в хату.
Из корыта к носу Швейка донёсся запах муки. Он приподнялся, а затем опустился и тихонько на четвереньках пополз к свинье, которая ожесточённо и с аппетитом чавкала, погружая нос в корыто.
Швейк запустил руку в корыто. Свинья захрюкала. Швейк выловил несколько бобов и одну картошку, запихал их в рот и, погружая снова руку в корыто, обратился к свинье со следующей речью:
– Но, но, будь посолиднее. Ты свинья и поэтому не можешь быть такой завистливой и недоброжелательной, как человек. Я не думаю, чтобы ты, коллега, относилась безразлично к голодной смерти пленного австрийского солдата. Как только выкормят, тебя убьют, но до этого времени у тебя будет много хороших переживаний. А нас даже и убивают-то голодных. Увы, от нашей смерти нет никакой пользы!
Свинья спокойно ела, не обращая внимания на Швейка, а он, погрузив пятерню одной руки в корыто, другой обнимал свинью за шею, почёсывая её под подбородком, и шептал ей:
– Бобы и картошка и немного молока – ведь это же прекрасная пища! Вот в одно прекрасное время ваш король, какой-нибудь кабан, объявит войну между свиньями, и тебя пошлют на фронт, – вот тогда ты узнаешь, что значит злые времена. Ну, конечно, это произойдёт не сразу; не сразу все свиньи одной деревни вдруг поглупеют и пойдут войной на свиней другой деревни. Хорошо, что ни у одной свиньи нет своего отечества и она не должна его защищать в трудные времена.
Свинья, как бы в знак согласия, захрюкала и отошла в сторону от корыта. Швейк собрал остатки помоев кружкой, выпил их и, почёсывая снова свинью, проговорил вместо благодарности:
– Собственно, я тебя должен был бы позвать на завтрак, но ты знаешь, в каком я положении! Остаётся мне просто поблагодарить тебя, сестрица свинья!
Свинья снова захрюкала и ушла в свой хлев. Не успел Швейк отойти, как из избы вновь вышла крестьянка и, осмотрев корыто, подошла к окну и радостно воскликнула:
– Трофим Иванович, поди сюда, посмотри, свинья выздоровела! Все дочиста съела в корыте. Посмотри, посмотри: как будто вылизала!
Из дверей, тяжело охая, вышел старый мужик и осмотрел корыто. Затем он залез к свинье в хлев, и было слышно, как он говорил крестьянке:
– Слава Богу, она уже ест, жар у ней прошёл и уши не такие горячие, как вчера!
Крестьянка перекрестилась, поклонилась кому-то неизвестному и успокоенно вздохнула:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99
– Соберите их всех туда, пусть они выспятся и отдохнут. Черт знает, что начальство думает с ними делать! Ей-Богу, они у меня подохнут с голоду!
В стороне от дороги австрийцы падали как мёртвые, и моментально засыпали, в то время как русские солдаты, опираясь о винтовки, стояли возле них, как овчарки возле стада овец, и причитали:
– Вот она, война, чего наделала! Война убивает бедных людей голодом. Беда нашему брату в этой войне, беда! Наш человек, австриец, германец – все равно; сдохнешь, как собака!
Затем они отправились в деревню, принесли немного хлеба и пару булок, которые не давали иначе, как только в обмен за перстень или часы.
Капрал, за которым шёл Швейк, переживал большую внутреннюю борьбу, когда русский солдат предложил ему половину хлеба, показывая на его руку; затем он решился, снял с пальца золотое обручальное кольцо и, отдавая его солдату, добавил, словно извиняясь сам перед собой:
– Прости меня за это, Бетушка! Я не могу иначе. Ведь не умирать же человеку с голоду из-за обручального кольца.
Бравый солдат Швейк, выспавшись, стал искать вшей; на это не нужно было особых усилий, так как пригревшее солнце выманило их наружу.
Они ползали у него по плечам, по рукавам, залезали в карманы, падали у него с шапки на штаны; через некоторое время руки Швейка были все в крови. Это была благодарная работа, нашедшая много последователей. Каждый, кто просыпался, снимал рубашку и давил ногтями бело-серое насекомое.
К вечеру по дороге ехал автомобиль с офицерами. Они заметили в стороне от дороги эшелон пленных, подъехали к нему и спросили коменданта. Из автомобиля вышел генерал, к которому быстро подбежал фельдфебель.
– Куда ты их ведёшь?
– На этапный пункт в Полонное. Там я их должен сдать, ваше превосходительство. Да они не дойдут, два дня они уже не получали еды, – сказал, трясясь от страха, фельдфебель.
– Ты из Заслава? – спросил его генерал. – Почему же они не получили хлеба у вас?
– Не могу знать, ваше превосходительство! К нам их пригнали из Шумска, там их тоже не накормили.
– До Полонного ещё далеко? – обратился генерал к адъютанту.
– Шестьдесят вёрст, – беря под козырёк, ответил адъютант.
Генерал сморщил лоб, минуту раздумывал, а затем, обращаясь к фельдфебелю, сказал твёрдо:
– Отведи их в ближайшую деревню, пусть они там выспятся, пусть что-либо раздобудут у жителей, а вот это завтра отдашь начальнику в Полонном.
Адъютант что-то написал на листке, генерал подписал, отдал фельдфебелю, и автомобиль тронулся. Швейк все это истолковал так, что генералу не понравились военнопленные; он подошёл к фельдфебелю и сказал:
– Осмелюсь спросить: это, наверное, хороший генерал? У нас тоже такой был
– Радецкий. Хотя он был и фельдмаршал, но человек хороший.
А тем временем, когда Швейк говорил с фельдфебелем, генерал обратился к своему адъютанту:
– Черт знает что такое, что у нас за порядок! Каждый пункт подаёт интендантству огромные счета за питание военнопленных, а они, бедняги, умирают с голоду. Мы издали манифест, мы призвали их сдаваться добровольно, а у нас их обворовывают. Одним словом, ужас!
Адъютант ответил:
– Так точно, ваше превосходительство!
Пленные, выбиваясь из сил, добрались до деревни. Но оказалось, что она объедена русскими солдатами, проходившими на фронт. Запасы населения уже давно исчерпались благодаря проходившим здесь бесконечным эшелонам военнопленных. Крестьяне и крестьянки неприязненно и враждебно смотрели на серо-голубые пятна, приближавшиеся в сумерках к их сараям.
Все попряталось. Крестьянка, у которой Швейк попытался выпросить пару картошек, сказала ему:
– Нету, нет ничего! – и ушла, хлопнув дверью, а Швейк сиротливо остался на крыльце хаты.
Он сел на ступеньку и пытался определить степень голода, который сжимал его, как в клещах, но не мог найти подходящего выражения. В брюхе у него что-то грызло, бурчало, грохотало, ржало, дёргалось, булькало. Все это Швейк выразил следующими словами:
– Дурацкое положение жить с пустой кишкой. Таких лёгких снов, какие у меня будут сегодня, не видал я уже давно.
В вечерней тишине был слышен скрип дверей. Швейк стал прислушиваться.
Из избы вышла крестьянка, неся в руках большой чугун. Она что-то вылила из него в корыто у небольшого хлева, стоящего недалеко от амбара, открыла дверки, из которых вылезла огромная свинья, и ушла в хату.
Из корыта к носу Швейка донёсся запах муки. Он приподнялся, а затем опустился и тихонько на четвереньках пополз к свинье, которая ожесточённо и с аппетитом чавкала, погружая нос в корыто.
Швейк запустил руку в корыто. Свинья захрюкала. Швейк выловил несколько бобов и одну картошку, запихал их в рот и, погружая снова руку в корыто, обратился к свинье со следующей речью:
– Но, но, будь посолиднее. Ты свинья и поэтому не можешь быть такой завистливой и недоброжелательной, как человек. Я не думаю, чтобы ты, коллега, относилась безразлично к голодной смерти пленного австрийского солдата. Как только выкормят, тебя убьют, но до этого времени у тебя будет много хороших переживаний. А нас даже и убивают-то голодных. Увы, от нашей смерти нет никакой пользы!
Свинья спокойно ела, не обращая внимания на Швейка, а он, погрузив пятерню одной руки в корыто, другой обнимал свинью за шею, почёсывая её под подбородком, и шептал ей:
– Бобы и картошка и немного молока – ведь это же прекрасная пища! Вот в одно прекрасное время ваш король, какой-нибудь кабан, объявит войну между свиньями, и тебя пошлют на фронт, – вот тогда ты узнаешь, что значит злые времена. Ну, конечно, это произойдёт не сразу; не сразу все свиньи одной деревни вдруг поглупеют и пойдут войной на свиней другой деревни. Хорошо, что ни у одной свиньи нет своего отечества и она не должна его защищать в трудные времена.
Свинья, как бы в знак согласия, захрюкала и отошла в сторону от корыта. Швейк собрал остатки помоев кружкой, выпил их и, почёсывая снова свинью, проговорил вместо благодарности:
– Собственно, я тебя должен был бы позвать на завтрак, но ты знаешь, в каком я положении! Остаётся мне просто поблагодарить тебя, сестрица свинья!
Свинья снова захрюкала и ушла в свой хлев. Не успел Швейк отойти, как из избы вновь вышла крестьянка и, осмотрев корыто, подошла к окну и радостно воскликнула:
– Трофим Иванович, поди сюда, посмотри, свинья выздоровела! Все дочиста съела в корыте. Посмотри, посмотри: как будто вылизала!
Из дверей, тяжело охая, вышел старый мужик и осмотрел корыто. Затем он залез к свинье в хлев, и было слышно, как он говорил крестьянке:
– Слава Богу, она уже ест, жар у ней прошёл и уши не такие горячие, как вчера!
Крестьянка перекрестилась, поклонилась кому-то неизвестному и успокоенно вздохнула:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99