ТВОРЧЕСТВО

ПОЗНАНИЕ

А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  AZ

 


– Ибо мы не знаем ни дня, ни часа, – продекламировал Швейк, надевая через голову после чтения этого секретного сообщения грязную рубашку.
– Ребята, сегодня они приедут, – сказал Горжин на другой день. – Швейк, пойдём за чаем, я в лавке возьму булок; может, они у нас в гостях останутся.
Швейк взял чайник, и они вышли из барака. Перед дверями канцелярии стоял фельдфебель Пётр Осипович Чумалов и беспокойно осматривал пустой двор. У него в канцелярии не был вымыт пол, а черт знает, может быть, сегодня в лагерь приедет начальник Клаген – не дай Бог, он заглянет в канцелярию и увидит грязный, заплёванный пол? У Петра Осиповича пробегал мороз по коже при мысли, что полковник может отправить его на фронт. И как на зло, сегодня австрийцы, прячась от жестокого мороза и ледяного ветра, не вылезали из барака. Заметив, что Швейк с Горжином должны пройти мимо него, Пётр Осипович чуть не подскочил от радости.
– А ну-ка, голубчики, подите сюда, – позвал он их ласково.
Швейк посмотрел своими голубыми глазами на Горжина. Тот зашептал:
– Посмотрим, что у него за гешефт.
– Вот, ребятушки, – сладко и ещё ласковее сказал фельдфебель, когда те отдали ему честь и встали перед ним во фронт. – Я надеюсь, что вы для своего начальства найдёте свободную минутку. Дело маленькое. Принесите в ушате воды, хорошенько вымойте пол, посыпьте песком и можете опять отдыхать.
Лицо Горжина даже не дрогнуло. В ответ на это приятное предложение он глупо посмотрел на фельдфебеля и сказал:
– Нем тудом, мадьяр, не понимаю. Взгляд Петра Осиповича перешёл на лицо Швейка. Тот изо всех сил старался выглядеть ещё глупее, чем Горжин, и тяжело выдавил из себя:
– Их ферштее нихтс, немец, герман, не раз-бе-ру.
– Я вас, голь, научу разбирать! – воскликнул бог канцелярии, щёлкая кнутом по голенищам. Затем он открыл двери, втолкнул обоих туда и, показывая на ушат, заорал: – Принесите воды!
– Нем тудом, – словно в извинении проговорил Горжин.
Фельдфебель наступил ногой на тряпки и жестами показал, что надо принести воды и помыть пол. Затем он просунул палку сквозь ушки ушата, жестами приказал пленным взять его на плечи, вытолкнул их за двери и пошёл вместе с ними.
Через несколько шагов Швейк и Горжин остановились и вопросительно посмотрели на него, обведя безрадостным взглядом весь двор. Фельдфебель заметил, что они смотрят на бараки и, опасаясь, чтобы они не убежали, показал кнутом на выставочный павильон, за которым протекала вода. Так он привёл бедняг к колодцу, где они набрали воды, подняли ушат на плечи, и теперь Пётр Осипович, пощёлкивая себя по голенищам, мужественно пошёл вперёд. Тем временем Швейк взглянул на Горжина, и тот быстро понял значение этого взгляда. Одним движением плеч они сбросили с себя ушат и во всю прыть бросились к бараку. А довольный собой Пётр Осипович уже открывал двери в канцелярию.
– Ну-ка, ребята, намочите тряпки и поскорее за работу!
Но никто не появлялся в дверях; он осмотрелся и начал материться. Среди пустого двора валялся ушат, а австрийцев не было…
– Сукины дети, убежали! А те, сукины дочери, с минуты на минуту приедут! – ругался фельдфебель. Он побежал в первый барак, откуда через минуту четыре солдата с винтовками привели шестерых румын, чтобы в последний момент спасти престиж обманутого фельдфебеля.
А в то же время другой солдат вёл двадцать человек в кухню для чистки рыбы, а у ворот из саней вылезал штаб, вместе с которым в лагерь приехала австрийская миссия.
Баронесса Аустерлиц в великолепной тигровой шубе шла впереди, рядом с ней по левую сторону выступал адъютант Гавриил Михайлович, а с другой стороны, в каракулевой шубе, в высоких ботах, шла, расспрашивая о Вене, мадам Клаген. Рядом с графиней Таксиль шёл воинский начальник, опиравшийся на палку, а за ним тащился длинный хвост офицеров, докторов и писарей с портфелями.
– Гавриил Михайлович, ведите, пожалуйста, баронессу сначала в кухню, – раздался сзади голос полковника.
– Вы желаете, баронесса, посмотреть сначала кухню? Или зайдём раньше в больницу? – обращался тот к своей спутнице, в это время обдумывавшей речь, которую она будет держать к пленным.
Перед четырьмя срубленными ёлками, украшавшими дверь кухни, баронесса остановилась.
– Ах, как прелестно! Действительно, здесь люди живут в постоянной поэзии рождественских ночей. Хейлиге нахт, хейлиге нахт! А эти шишки на них, это замечательно, я никогда не видела шишек на ветвях! – И она захлопала в ладоши, показывая мадам Клаген на шишки.
«Эта австриячка недурна, – подумал Гавриил Михайлович, посматривая на её полные бока. – Бока, как у телки, в Омске она пробудет с неделю, можно ли с ней что-нибудь сварганить? Гаврюшка, молодец, не подкузьми! Пусть она возьмёт тебя с собой!»
И, открывая дверь, он громко сказал:
– Сударыня, прошу, будьте любезны, проходите! В кухне за огромными столами сидело много пленных и среди них и Швейк. Они чистили рыбу, предварительно высекая её из кусков льда, так как она при перевозке замёрзла в бочках. Баронесса снова загорелась восторгом.
– Дорогая, смотрите – рыбы! Ах, какие они золотые, а под брюшком серебряные, как белочки!
– Я знал одну Белочку, – вполголоса отозвался Швейк, – но у неё под брюшком было черно. Эти рыбы бывают всякие.
Вокруг него пленные усердно соскребали чешую с рыбы, не дыша и не поднимая глаз от почтительности. Весь штаб окружил их, следя за их работой, а Швейк, глядя в упор своими мечтательными глазами на румянец баронессы, разогретой теплом кухни, на вопрос, желает ли он чего-либо, ответил по-немецки:
– У них тут в России с этой рыбой дело обстоит хорошо. Им не надо её ловить и не надо даже готовить из неё заливное; летом они с нею не возятся и ждут, пока она в реке не замёрзнет сама. А потом зимою рубят лёд, а во льду сколько хочешь рыбы! Лёд наложат в котлы, он растает, и вот вам готово заливное. Они нас тут очень любят, – продолжал он, заметив, что его слушает и старая графиня, – и кормят нас тем, что у них есть самого лучшего. Ну а что делает наш император, ещё не помер? – спросил Швейк с интересом, закапчивая свою лекцию о рыбе русских рек.
– Он в августинском монастыре молится за вас, солдаты, – быстро и спокойно ответила графиня Таксиль, тронутая простотой и искренностью бравого солдата Швейка, а тот так и засиял от своего успеха.
– Так, значит, молится, ну да он ничего другого делать уж не может. Это только у нас в бараке глупый Гудечек говорит, что его ходит обогревать какая-то артистка; этот парень анархист, пискун, он говорит, кроме того, что при дворе держат швейцарскую кормилицу, чтобы император не умер от родимчика, а он, значит, старина, ещё жив и молится за нас? Молодец, молодец!
– Что он говорит? – спросил фон Клаген, едва понимавший одно слово из десяти в речи Швейка, так же, как и другие.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99